Реферат: Юридические аспекты политической борьбы в Англии начала XVII века

Реферат: Юридические аспекты политической борьбы в Англии начала XVII века

                    Юридические аспекты политической борьбы

                        в Англии в первые десятилетия XVII в.

Английская революция 1640-1660 гг. не была фатально неизбежной — она вполне могла и вовсе не произойти, но тот факт, что она все же произошла, означает, что в английском обществе сложились для неё соответствующие условия или предпосылки. Вопросу о причинах английской революции посвящено огромное количество книг и статей[1]. В них выявляются и анализируются экономические, социальные и политические факторы, обусловившие революционный взрыв в Англии в начале 40-х гг. XVII в. Однако всего этого недостаточно для того, чтобы понять, почему произошла английская революция.

Экономические противоречия, социальные и политические конфликты, существовавшие в английском обществе в первые десятилетия XVII в., не имели такой глубины и силы, чтобы их нельзя было разрешить эволюционным и мирным путем, без революции и гражданской войны. Это аргументированно доказывают многие историки[2].

Но убедительнее всяких научных трудов по экономическому, социальному и политическому развитию Англии в XVII в. такую возможность разрешения указанных противоречий и конфликтов демонстрирует произошедшая здесь в 1660 г. при поддержке большинства населения реставрация монархии Стюартов[3]. Как известно, законным королем Англии был признан при этом Карл II — сын казненного революционерами короля Карла I. Но ведь не случись революции и гражданской войны, именно Карла II имели бы англичане своим королем в 1660 г. или немного позднее.    

Почему же при наличии в английском обществе условий для реализации сценария эволюционного и мирного развития здесь все-таки разразилась революция, в ходе которой произошли две гражданские войны, случилась казнь законного короля, была ликвидирована монархия? Почему в определенный момент революции пала монархия Стюартов, если она оказалась столь живучей, что спустя одиннадцать лет возродилась как бы сама собой, при отсутствии сколько-нибудь серьёзного сопротивления со стороны каких-либо общественных групп? 

Политический конфликт, повлекший за собой революцию и гражданскую войну, развивался в английском обществе на протяжении нескольких десятилетий. В исторической литературе его описывают, как правило, в виде противостояния двух институтов государственной власти — короля и парламента[4]. Это противостояние действительно имело место. Однако оно составляло лишь внешнюю, видимую сторону данного конфликта. За ней скрывалась другая, глубинная и более значимая его сторона —  противоборство общественных группировок. Одни из этих группировок объединялись вокруг короля и использовали в качестве инструмента осуществления своих интересов королевскую власть. Другие опирались в защите своих интересов на парламент. Отсюда и возникало противостояние названных институтов государственной власти.

     На протяжении первых десятилетий XVII в. указанные общественные группировки, ведя борьбу между собой, не пренебрегали возможностями решить свои проблемы правовыми средствами. Их взаимное противоборство было во многом схваткой правоведов, фехтованием статьями законодательных актов и юридическими прецедентами. Каждая из конфликтующих сторон искала в сфере права опору своим притязаниям и средства обуздания притязаний своего противника.  

Отражением этого служат такие документы, как «Апология и Сатисфакция Палаты Общин» 1604 г., «Петиция Палаты Общин» 1610 г., «Протест Палаты Общин» 1621 г., Прокламация короля Якова I 1622 г. о роспуске парламента и др.

В первом из названных документов Палата Общин опровергала «ложные сведения, открыто преподносимые» королю. Одно из них состояло, в частности, в том, что парламент якобы имеет привилегии не основании права, «но лишь по милости, возобновляемой для каждого Парламента посредством дарования петицией, и таким образом ограниченные»[5]. В ответ на это утверждение Палата Общин заявляла в своей «Апологии»: «Наши привилегии и вольности являются нашим правом и должным наследием не в меньшей мере, чем наши самые земли и имущество»[6].

Подобная декларация содержалась и в «Протесте», с которым Палата Общин выступила 18 декабря 1621 г. Здесь говорилось, что «вольности, льготы, привилегии и юрисдикции Парламента являются старинным и несомненным прирожденным правом и наследием подданных Англии»[7]. 

Одно из наиболее значительных сражений на правовом поле между королевской властью и парламентом произошло весной 1628 г.  Следствием его стало принятие документа под названием «Петиция, представленная Его Величеству Лордами Духовными и Светскими и Общинами, собравшимися в настоящем Парламенте, касающаяся различных Прав и Свобод Подданных»[8] или сокращенно — Петиция о праве 1628 г.

Содержание Петиции показывает, что парламентарии были озабочены не столько созданием новых правовых установлений, сколько искоренением нарушений старых. Ссылаясь на Великую Хартию Вольностей и статуты, изданные во времена королей Эдуарда I и Эдуарда III, они просили короля Карла I о том, чтобы «впредь ни один человек не был принуждаем совершать или уплачивать какие-либо дары, займы, пожертвования, налоги и тому подобное без общего согласия [выраженного] посредством Акта Парламента, и чтобы никто не был призываем к ответу или приводим к присяге или принуждаем к службе или заключен в тюрьму или иным образом стеснен или обеспокоен в связи со всем этим или за отказ от этого. И чтобы ни один свободный человек ни одним из вышеупомянутых способов не был заключен в тюрьму или задержан»[9]. Кроме того, парламентарии просили Его Величество не обременять население постоями солдат и матросов, а также изъять предоставленные им в мирное время некоторым лицам, назначенным комиссарами, полномочия для суда по военным законам над солдатами и матросами, которые совершили те или иные преступления.

Различные аспекты правовой войны, которую вели между собой на протяжении первых десятилетий XVII в. политические группировки английского общества, проявляются во множестве политических и правовых документов, в протоколах парламентских дебатов, в текстах писем и трактатов. Обвиняя друг друга в нарушениях правовых норм, противоборствующие стороны одновременно со страстью, не оставляющей сомнений в искренности помыслов, защищали исторически сложившуюся в Англии юридическую конструкцию государственного строя — то, что ими называлось «конституцией нашего королевства» или «основными законами» Англии.

Правовед и парламентарий Дж. Уайтлок (1570-1632), выступая 2 июля 1610 г. в Палате Общин, критиковал попытки короля взыскать налоги без согласия парламента. «Указанные действия, — заявлял он, — противоречат форме конституции нашего королевства, составляющей государственное право нашего королевства; и таким образом они ниспровергают основной закон королевства и ведут к созданию новой формы государства и управления»[10]. 

Король Яков I[11] в прокламации 1622 г. о роспуске парламента следующим образом объяснял это свое решение: «Парламент, открывшийся в январе прошлого года, действовал в течение нескольких месяцев с такой гармонией между нами и нашими людьми, параллелей которой нет ни в какое другое время… [однако] после  первого перерыва в заседаниях парламента, случившегося на Пасху, мы обнаружили, что они (парламентарии) стали большую часть времени тратить скорее на расширение границ своих свобод и на различные другие курьёзные и бесполезные вещи, чем на создание и предложение хороших и полезных законов»[12]. (Курсив наш. — В.Т.).

На протяжении почти четырех десятилетий, предшествовавших революции, противоборствующие политические группировки, объединявшиеся вокруг короля и парламента, демонстрировали свою приверженность к правовым ценностям английского общества, стремились использовать для защиты своих интересов все возможности, предоставляемые нормами английского «общего права», элементами сформированной в процессе многовекового исторического развития юридической конструкции английского государственного строя. В свете этого предпринятая указанными группировками в начале 40-х гг. XVII в. попытка решить взаимный конфликт военным путем, развязав разорительную для страны гражданскую войну, явно свидетельствует о произошедшем в сознании парламентариев, а также короля и его сторонников коренном изменении отношения к правовым ценностям. Враждующие между собой группировки перестали к этому времени видеть в праве эффективное средство защиты своих интересов.

Данное заключение, которое логически вытекает из самого факта начала гражданской войны в Англии летом 1642 г., подтверждается целым рядом конкретных и совершенно недвусмысленных заявлений противоборствующих сторон[13].

Так, выступая 6 июля 1641 г. на Конференции обеих палат парламента, Д. Холлис (D. Hollis) говорил о том, что законы, которые должны «защищать и сохранять нас и все то, что нам принадлежит, в безопасности, сделались слабыми и бессильными, чтобы предать нас в руки насилия; вместо того, чтобы быть средством для поддержки нас, они стали ненадежной вещью — чтобы обманывать нас, и наваливаться на нас, когда мы хотим опереться на них»[14].    

Особо примечательным из подобных заявлений, являлось то, которое содержалось в декларации Палаты Лордов и Палаты Общин от 2 августа 1642 г. В данном документе объявлялось о решении парламента взяться за оружие для защиты от короля и при этом давалась оценка событий, происходивших в Англии в предыдущее десятилетие. Эти события означают, констатировала декларация, что «законы ни защищали право какого-либо человека, ни оказывали ему покровительства; все было подчинено воле и власти». В связи с этим парламент приходил к мнению о том, что отныне следует руководствоваться в своих действиях не правом, а необходимостью. «Эта необходимость вызвала этот парламент; и та же самая необходимость дает ему изначально власть действовать с большей энергией и решимостью, чем это делал прежний парламент»[15].

Главная примечательность приведенного заявления состоит в том, что оно было сделано парламентариями не на основе современных им революционных событий, а из исторического опыта дореволюционных лет. Не революция с гражданской войной породили среди парламентариев разочарование в праве — неверие в то, что исторически сложившиеся в Англии судебные процедуры и правовые формы способны в надлежащей степени обеспечить их интересы, защитить права и свободы английских подданных. Это разочарование стало результатом осмысления парламентариями реалий политической жизни Англии в 20-30-е гг. XVII в.

Современный английский историк Г. Бёргесс видит в факте распространения в английском обществе в период правления Карла I представления о том, что право Англии хаотично, неопределенно и неспособно вследствие этого эффективно защищать права и свободы английских подданных, проявление «кризиса общего права». По его мнению, «для того, чтобы восстановить определенность и ясность права и тем самым создать возможность для права выполнять присущие ему функции, люди и обратились к драматическим мерам в 1640 и 1641 г. Они предпринимали в парламенте юридические акции против виновных в создании хаоса и делали все возможное для искоренения хаоса и восстановления ясности посредством статута»[16].

Главную же причину широкого распространения в Англии к началу 40-х гг. XVII в. убеждения в неспособности английского общего права эффективно защищать личные и имущественные права английских подданных Г. Бёргесс усматривает в поведении короля Карла I. По его словам, «Карл не был, мягко выражаясь, человеком слишком искушенным в политическом искусстве, и ему, кажется, было трудно поверить в то, что люди могли искренно не соглашаться с ним по различным вопросам. Его убежденность в правильности собственных суждений сделала его невыносимым в политическом процессе… Именно эта черта характера в большей мере, нежели какая-либо политическая теория, способствовала тому, что он выглядел как сторонник абсолютизма. Политические заявления, делавшиеся им или от его имени, не отличались сами по себе особой новизной в теоретических терминах. Ничего нового не было в теориях божественного права или абсолютной прерогативе. Проблема с Карлом заключалась более в том, что он не заботился о способе выражения этих теорий… Заявления Карла звучали чуждо для его подданных (так чуждо, что кое-кто воспринял фикцию, что он был нездоров). Он говорил несвязно о божественном праве, и это звучало так, как будто он требовал произвольных полномочий отнимать имущество или лишать подданных их свобод. Это не было следствием теорий, которые он использовал: его отец применял те же теории без того, чтобы они когда-либо звучали так, как у Карла. Это было последствие выражения этих теорий неподходящим способом»[17].

В качестве наиболее яркого примера неудачного выражения Карлом I своего представления о королевских полномочиях Г. Бёргесс приводит послание Его Величества Палате Лордов 12 мая 1628 г. Карл I намеревался уговорить лордов отклонить Петицию о праве. Он достаточно определенно говорил о своем желании охранять права и вольности своих подданных, но при этом, сознательно или нет, выразил притязание действовать, основываясь на прерогативе по божественному праву, в обход действующего позитивного права[18].

По мнению Г. Бёргесса, именно действия Карла до 1640 г. и использование им неподходящих выражений в своих политических выступлениях «вызвало в умах его подданных сомнение в определенности и эффективности права». «К 1642 г. налицо были признаки принятия ими той точки зрения, что позитивного права самого по себе недостаточно. Действия Карла и последующий кризис общего права в некоторых случаях успешно подорвали доверие к праву… Постепенно гегемония общего права как политического языка была разрушена. Вот почему имеет смысл думать, что лицом наиболее ответственным за развитие того мнения, что подданные в определенных обстоятельствах могут не повиноваться своему законному королю, являлся Карл I. Именно он больше всех сделал для того, чтобы показать или обнаружить неадекватность традиционного доверия к праву и к гарантиям, которые оно предусматривает»[19].

Подобный взгляд на Карла I весьма распространен в современной исторической литературе. Не только Г. Бёргесс, но и многие другие исследователи[20] видят истоки политического и правового кризиса, возникшего в Англии в начале 40-х гг. XVII в., главным образом, в личных качествах этого английского короля и в его политическом поведении[21].

По словам Д.Л. Смита, «структуры Английской Церкви и Государства основывались на множестве тонких балансов и неясных разграничений…Карл I значительно меньше подходил для управления этой системой, чем два его непосредственных предшественника, и в отличие от них проводил политику, которая обнаруживала потенциальные конфликты и напряженность, ей свойственные»[22]. При этом, правда, Д.Л. Смит замечал, что «говорить о том, личность и приоритеты Карла I порождали нестабильность и выдвигали на первый план конфликты в рамках Церкви и Государства не означает претензий на то, что Английская конституция была почти в коллапсе в 1637 г.»[23].

«Почему перспективы парламентского сотрудничества с короной были после 1625 г. более мрачными, нежели до этого? — вопрошает в своей книге «Эпоха Стюартов» английский историк Б. Ковард и ту же отвечает: — Наиболее очевидной причиной, хотя и не самой важной, была личность нового короля»[24].

Повышенное значение личностям королей, правивших Англией в первые десятилетия XVII в., придается и в российской исторической литературе. «Была какая-то ирония судьбы в том, что как раз в то время, когда созревали условия для укрепления принципов конституционности и влияния парламента «для перехода английской государственности с средневековых феодальных на современные буржуазные пути, престол занял человек, лишенный гибкости и упорно цеплявшийся за феодальные королевские прерогативы, стремившийся навязать стране неограниченную монархию»[25], — пишет о короле Якове I О.В. Мартышин. Что касается Карла I, то, по мнению Мартышина, «Если бы Стюарты проявили дальновидность, результаты 1688 г. могли бы быть окончательно достигнуты и в 1628 г., когда Карл I вынужден был одобрить «Петицию о правах», подтверждавшую традиционные английские вольности, идущие еще от Великой хартии»[26].  

Безусловно, личные качества Якова I и Карла I играли свою роль в событиях политической истории Англии первой половины XVII в. Однако, на наш взгляд, в исторической литературе этому фактору придается неоправданно большая роль и тем самым сильно упрощается картина политического развития английского общества в рассматриваемый период. Действия Якова I и Карла I, порождавшие конфликты, были во многом предопределены условиями, в которых им пришлось править Англией, а не их личными капризами.

Юридическая конструкция английского государственного строя почти не изменилась с переходом королевской власти от династии Тюдоров к Стюартам. Но при этом конфликт между короной и парламентом заметно обострился. По-видимому, именно это обстоятельство заставило историков придать повышенное значение в развитии данного конфликта личным качествам Якова I и Карла I. Между тем анализ указанной юридической конструкции государственного строя Англии позволяет сделать вывод о том, что предпосылки для обострения конфликта между королем и парламентом и последующего перерастания его в широкомасштабный политический и правовой кризис были заложены в самой этой конструкции. Данные предпосылки реализовывались в большей мере под действием факторов социально-экономического развития английского общества в конце XVI-первой половине XVII в., нежели под влиянием каких-то поступков или речей людей, занимавших королевский трон. Иначе говоря, состояние политической системы Англии в сочетании с условиями, создававшимися в ходе социально-экономического развития английского общества, было в этот период таким, что не только злоупотребления королями своей властью в угоду сугубо личным интересам, но и любые их действия во благо страны, любые попытки наладить эффективное управление страной и т.п. неизбежно порождали конфликт короны с парламентом.

Правление первых королей династии Стюартов пало на тот встречающийся в истории многих обществ период, который можно назвать «безвременьем». Это период, когда время старой политической системы уже истекло, но при этом время новой политической системы еще не наступило. Кризис управления и правосознания закономерно сопровождает данное «безвременье». В результате общество ставится на грань революции и гражданской войны. Такой момент в своей истории переживала Франция в первой половине 1789 г. и Россия в начале1917-м. Такой момент настал и в Англии в конце 1640 - первой половине 1641 г.

Любопытно, что все три монарха, павших жертвой «безвременья», а именно: английский — Карл I, французский — Людовик XVI и русский — Николай II, характеризовались своими современниками и последующими историками одинаковыми чертами. Все они казались нерешительными, двуличными, противоречивыми в своих действиях. И при этом каждый из них позднее признавался историками в качестве самого лучшего, самого образованного монарха в истории своей страны.

Д. Юм писал о Карле I: «Он заслуживал имени скорее доброго, нежели великого человека, и создан был для того, чтобы править в стране с прочным и ясно определенным государственным устройством… Если бы Карл родился абсолютным монархом, его гуманность и здравомыслие сделали бы его правление счастливым, а память — драгоценной»[27]. «Что же касается прочих его черт, вызывающих обычно наибольшее возмущение, и в частности, деспотических принципов в управлении государством, то мы возьмем на себя смелость утверждать, что в долгом ряду его предшественников, от Нормандского завоевания до времени самого Карла, величайшие враги этого государя не смогут указать ни одного короля (кроме, пожалуй, его отца), чье правление не было бы более деспотическим и в меньшей степени подчиненным законам и чей образ действий могла бы рекомендовать Карлу в качестве образца для подражания сама же народная партия»[28]. Все эти оценки, данные Д. Юмом Карлу I, вполне применимы и к Людовику XVI и к Николаю II[29].          

Политическая система, которую английские короли династии Стюартов унаследовали от своих предшественников — Тюдоров, определяется в нашей исторической литературе и в учебниках по истории государства и права зарубежных стран как «абсолютная монархия» или «абсолютизм»[30]. По мнению историков В.М. Лавровского и М.А. Барга, «английский абсолютизм при первых Стюартах представлял собой упадочную форму феодально-абсолютистской монархии, пытавшейся опереться на аристократию, феодальное дворянство  и на англиканскую церковь в борьбе с далеко зашедшими притязаниями буржуазии и нового дворянства»[31]. Революция в Англии в середине XVII в. изображается в соответствии с этим взглядом как выступление английской буржуазии и примкнувшей к ней части обуржуазившегося дворянства (джентри) против феодальной абсолютной монархии.[32]

В связи с этим и политическая борьба, происходившая в английском обществе в первые десятилетия указанного столетия, изображается в качестве конфликта между сторонниками и противниками абсолютизма. «Если при Елизавете, — пишет О.В. Мартышин, — сторонники и противники абсолютизма еще старались в основном держаться в рамках общих традиций, то при первых двух Стюартах общественное мнение резко разделилось на два лагеря: сторонников неограниченной королевской власти и защитников незыблемости прав парламента»[33]. Естественно, что при этом к стану абсолютистов относился в первую очередь сам король.

 Подобные оценки политической системы, которая сложилась в Англии к началу XVII в., а также представления о политической борьбе, происходившей здесь до революции, и о характере самой революции довольно сильно упрощают действительную сущность английской монархии и создают слишком искаженную картину политических процессов в английском обществе рассматриваемого времени.

Это становится ясным при обращении к документальным материалам (текстам парламентских речей, законодательных актов, петиций, ремонстраций, политико-правовых трактатов и т.д.), в которых нашли свое отражение различные стороны механизма государственной власти, действовавшего в Англии в первые десятилетия XVII в., те или иные перипетии политической борьбы, разворачивавшейся в этот период, политико-правовые взгляды основных участников последней.

Король Яков I действительно говорил в выступлении на Конференции обеих палат английского парламента 21/31 марта 1609/1610 г.[34] о том, что он как король обладает «абсолютной властью», что «короли не только наместники Бога на земле и восседают на божественном троне, но даже самим Богом они называются богами»[35]. Мысли о том, что люди должны повиноваться своему королю как наместнику Бога на земле, и что король подотчетен только Богу, Яков I высказывал и в своем произведении: «Истинный закон Свободных монархий или взаимные и совместные обязанности между свободным Королем и его природными подданными»[36].

Однако, подобными высказываниями не исчерпывались взгляды этого короля на сущность королевской власти. В той же парламентской речи, в которой Яков I говорил о божественной природе этой власти, им были выражены и другие мысли относительно её. Так, Его Величество заявлял парламентариям: «Я не буду доволен, если моя власть будет оспариваться: но я всегда охотно покажу основания всех моих поступков и буду направлять свои действия в соответствии с моими законами… Как Король я имею меньше любого человека причин не любить Общее Право: поскольку ни одно право не может быть более благоприятным и выгодным для короля и не расширяет более его прерогативу, чем Общее Право; и для Короля Англии игнорировать Общее Право — значит пренебрегать своей собственной Короной»[37].

Юридическая конструкция государственного строя, сложившаяся в Англии к началу XVII в., действительно предполагала наличие у монарха абсолютной власти. Но, во-первых, осуществлять эту власть король мог не во всех сферах своей государственной деятельности, а во-вторых, не только король признавался носителем абсолютной власти.

Томас Смит (1513-1577), английский государственный деятель и правовед писал в своем трактате «Об Английском Государстве» о том, что монарх Англии имеет абсолютную власть[38]. Но при этом обладателем такой власти назывался им и английский парламент. «Наивысшая и абсолютная власть королевства Англии заключается в Парламенте»[39], — отмечал он. Между этими высказываниями Т. Смита нет никакого противоречия, поскольку, говоря об абсолютной власти короля и абсолютной власти парламента, он предполагал, что эти власти применяются в различных ситуациях, распространяются на различные сферы общественной жизни и таким образом между собой не сталкиваются. Король пользуется абсолютной властью, согласно Т. Смиту, только во время войны и мятежей, а в мирное время он имеет возможность применять её лишь в некоторых случаях — например, при назначении членов своего Тайного Совета, издавая прокламацию о чеканке монет и т.д. Парламент же пользуется абсолютной власть только в мирное время, отменяя старые и создавая новые законы, назначая налоги и т.д.

Абсолютная власть составляла лишь небольшую часть властных полномочий короля Англии. Его можно назвать абсолютным монархом, но при этом необходимо иметь в виду, что данное название охватывает далеко не все свойства королевской власти, но лишь какую-то часть их. Король обладал лишь некоторыми правомочиями действовать по своему усмотрению или произволу, но в целом и в общем его власть не являлась произвольной или абсолютной.

Соответственно этому, и государственный строй Англии начала XVII в. можно определить как строй абсолютной монархии, но при этом следует признать, что определение «абсолютная монархия» относится только к одной грани этого государственного строя, сложившегося в результате многовекового исторического развития английского общества.

Абсолютная власть английского короля, хотя и предполагала за Его Величеством свободу действовать по своему усмотрению, не была по своей природе властью, неограниченной правовыми формами. Она вполне вписывалась в юридическую конструкцию государственного строя Англии. Полномочия короля были весьма широки, но все они основывались на праве того или иного рода и обрамлялись соответствующей идеологической оболочкой.

Т. Смит называл абсолютную власть короля «военным правом» и особо отмечал при этом, что применение этой власти оправдано только в случаях крайней необходимости. «В военное время и на поле сражения, — писал он, — Принц также имеет абсолютную власть, так что его слово является законом, он может предать смерти, или другим телесным наказаниям тех, о ком он подумает, что они заслуживают этого, без процесса, основанного на праве, или судебного решения, выносимого в надлежащей форме. Это иногда применяется в пределах Королевства до какой-либо открытой войны, в ситуациях, когда вспыхивают бунты или мятежи… Эту абсолютную власть называют военным правом и она когда-либо применялась и должна применяться во всех лагерях и войсках, где ни время, ни место не позволяют использовать судебную процедуру и процесс, которые никогда не являются короткими, а важная необходимость требует быстрого исполнения, чтобы солдат можно было держать в большем страхе и в более строгом повиновении, без чего командир не в состоянии сделать вещи полезной на войне»[40].  

Правовой характер королевской власти признавался и самими королями. Яков I написал даже целый трактат на тему о различиях между королем, получившим власть и действующим на основании законов, и тем, кто захватил верховную власть и действует вопреки законам[41].  Первого он назвал «законным королем», а второго «тираном-узурпатором».

В конце 1607 г. в Англии вышел в свет толковый словарь юридических терминов, написанный правоведом Дж. Ковеллом[42]. В этом словаре говорилось о том, что посредством своей абсолютной власти король ставится выше закона и что, хотя для лучшей организации процесса создания закона Его Величество обращается за советом к трем сословиям, то есть Лордам Духовным, Лордам светским и Общинам, он делает это не принуждению, а по своему собственному желанию или на основании своего обещания, данного под присягой во время коронации. В соответствии с этими своими взглядами на сущность королевской власти Дж. Ковелл давал следующее определение королевской прерогативы (Praerogativa Regis): «Прерогатива Короля есть та особая власть, преимущество или привилегия, которой Король обладает в любом качестве над другими лицами и сверх обыкновенного порядка по общему праву, по праву своей короны»[43]. Интерпретации абсолютной власти короля и королевской прерогативы, данная Дж. Ковеллом, вызвала серьезные опасения со стороны депутатов созванного в 1609 г. парламента. Со своими вопросами, навеянными указанными интерпретациями, парламентарии обратились к королю. Ответом Якова I на эти вопросы и была его речь на Конференции обеих палат парламента 21/31 марта 1609/1610 г. Выше мы цитировали ее содержание. Король упомянул в этой речи о том, что передавал уже свои мнения в парламент через посредство своего Лорда Казначея. Данные мнения были зафиксированы в парламентских документах и сохранились. Их содержание не менее интересно, чем сказанное Яковом I в вышеупомянутой речи.

Его Величество резко отрицательно отозвался о толковом словаре Дж. Ковелла. По словам Якова I, автор «слишком дерзок с общим правом Страны», он «всецело ошибочно понимает фундаментальные и исходные основания и конституции Парламента», а в вопросе прерогативы «зашел дальше, чем это подобает подданному»[44]. О сущности своей власти король сказал, что хотя «своим Королевством он не обязан ни какой избранной власти и не зависит от одобрения народа», тем не менее «закон возложил Корону на его голову, и он является Королем на основании общего права страны»[45]. Развивая далее свою мысль, Яков I заявил, что он сам по себе не имеет полномочия создавать законы или взыскивать какие-либо субсидии de jure без согласия трех сословий Англии. «Существует такое тесное единение и союз между прерогативой и законом, что их нельзя разъединить»[46], — сделал вывод английский король. Свои слова, сказанные о книге Дж. Ковелла, Яков I подтвердил действиями — прокламацией от 25 марта 1610 г. он запретил её[47].

Правовые основания властных полномочий короля были различны.  Одна часть полномочий базировалась на римском праве, которое именовалось правом цивильным (civil law) или правом народов (law of nations). Другая — на общем праве (common law) и статутах. Многие полномочия имели своим основанием божественное право (jus divinum), для некоторых фундаментом было феодальное право в узком смысле — jus feodale.

В соответствии с этим в содержании королевской власти выделялись четыре группы полномочий или четыре рода прерогативы: 1) абсолютная (экстраординарная) прерогатива, составлявшая стержень абсолютной власти; 2) ординарная прерогатива; 3) прерогатива по Божественному праву; 4) прерогатива по феодальному праву.

Названные прерогативы определяли четыре различные грани английской монархии.

При осуществлении абсолютной прерогативы король действовал как Суверенный Государь (Sovereign Lord) или Император (Emperor) — то есть как глава государства, независимый от каких-либо иностранных государей и от власти римского папы[48]. Статутами, принятыми в 24-й и 25-й годы правления Генриха VIII (то есть в 1533 и 1534 гг.) устанавливалось, что «Королевство Англии является империей, управляемой одним Верховным Главой или Королем, и Корона или Королевская Власть также объявляется поэтому Имперской, и Короли Англии являются в этом отношении… Императорами этого Королевства»[49]. При вступлении на королевский трон в 1554 г. дочери Генриха VIII Марии Тюдор специальным актом было объявлено, что «имперская корона этого королевства со всеми титулами, почестями, прерогативами, полномочиями, юрисдикциями и привилегиями, к ней прибавленными, с ней связанными и ей принадлежащими, божественным провидением Всемогущего Бога, унаследована и перешла в высшей степени законно, справедливо и правомочно к Её Величеству Королеве»[50]. Королева Елизавета, правившая в 1558-1602/1603 гг.[51], также носила имперскую корону Английского королевства. Подобным же образом и Яков I при своем вступлении на королевский престол Англии возложил на себя имперскую корону (the Imperiall Crowne of England)[52].

Осуществляя ординарную прерогативу, король выступал в качестве верховного правителя (Supreme Governor), то есть самого высокого должностного лица в системе управления Англией. В отличие от абсолютной прерогативы, наделявшей монарха правом действовать исключительно по своему усмотрению, ординарная прерогатива предполагала обязанность короля согласовывать свои действия с парламентом. В юридическом смысле король и парламент выступали в этом случае «как один единый Политический орган или Лицо»[53].

Подобное представление о характере королевской власти при осуществлении ординарной прерогативы выражал еще такой английский король, как прославившийся своим деспотизмом и жестокостью Генрих VIII (1509-1547). Об этом свидетельствует «Торжественная Декларация Короля, Лордов и Общин», принятая в 25-й год правления Генриха VIII (в 1534 г.). В преамбуле к этому документу говорилось: «Установлено поэтому с Естественной Справедливостью и добрым Разумом, что во всех и во всяких таких Человеческих Законах, созданных в пределах этого Королевства, или введенных в этом Королевстве указанными молчаливым согласием, одобрением и обычаем, ваше Королевское Величество и ваши Лорды Духовные и Светские и Общины, представляющие все государство вашего Королевства в этом Высшем Суде Парламента, имеют полную Власть и Полномочие не только приостанавливать эти и все другие Человеческие Законы этого вашего Королевства, когда этого потребуют достойные люди и дела, но также и отменять, аннулировать, расширять и суживать [сферу действия] указанных Законов и каждого из них, если это покажется вашему Величеству и Знати и Общинам вашего Королевства, представленным в вашем Парламенте, Соответствующим и Подходящим для Блага вашего Королевства»[54].

Это соединение королевской власти с парламентской было не просто теоретической концепцией. Без такого соединения невозможно было обойтись в конкретных условиях английского общества. Существование сильного, самостоятельного местного самоуправления, с одной стороны, и отсутствие в распоряжении королевской власти разветвленного аппарата государственного управления и постоянной армии, с другой стороны, делало сотрудничество короля и парламента при принятии законов необходимостью. Раздробленное на уровне местного самоуправления, английское обществе объединялось на вершине государственной власти — в союзе короля и парламента.

Конечно, на практике этот союз часто подкреплялся (особенно в правление того же Генриха VIII) подкупами парламентариев королем или угрозами короля применить силу в отношении самых непокорных из них. Но нельзя отрицать, что и король, и парламент были заинтересованы в этом союзе — политические группировки, стоявшие за указанными государственными институтами, немало выигрывали от него.

Выступая при осуществлении ординарной прерогативы в единстве с парламентом, королевская власть не становилась слабее. Скорее — наоборот. Генрих VIII сказал однажды парламентариям: «Мы информированы нашими судьями в том, что ни в какое время мы не стоим столь высоко в нашем королевском состоянии, как во время [заседания] парламента, где мы, как глава, и вы, как члены, соединяемся и сливаемся в одно политическое тело (орган)»[55].

Английский правовед Натаниэль Бэкон отмечал в своем трактате, посвященном истории государства и права Англии: «Даже Генрих Восьмой признавал, что Законодательная Власть была не у Короны…Не менее очевидным является то, что Законодательная Власть оставалась в Парламенте, а не у Короля в то время, когда он пребывал на самой большой высоте»[56].  

О том, что английская монархия воплощалась не только в единоличной власти короля, но и в соединении королевской власти с властью парламента, писал в одном из своих трактатов Ч. Херл. «Англия — не просто субординационная или абсолютная, но координационная и смешанная Монархия (a coordinative and mixt Monarchy). Это смешение или координация существует в самом верховенстве власти, иначе Монархия не была бы смешанной. Все Монархии имеют в себе смешение или структуру подчиненных и высших должностных лиц, но здесь Монархия или высшая власть сама составлена из 3 равных друг другу Сословий (Estates), Короля и двух Палат Парламента»[57].  

Прерогатива по божественному праву предполагала, что король является наместником Бога на земле (God’’s Lieutenants upon earth). В отличие от абсолютной (экстраординарной) и ординарной прерогатив, состоявших из конкретных полномочий короля и соответственно определявших конкретные сферы практического применения королевской власти, данная прерогатива имела весьма абстрактное содержание. Она выражалась в совокупности различных идеологических концепций, закреплявших высокий статус короля в обществе[58]. Яков I  в своей парламентской речи 21/31 марта 1609/1610 г. особо выделил среди них: 1) концепцию божественной власти (divine power), сравнивающую королевскую власть с властью Бога[59]; 2) патриархальную концепцию, уподобляющую власть короля власти патриарха — главы семьи[60]; 3) концепцию, сопоставляющую короля с головой в человеческом теле[61].

Данные концепции разрабатывали в первые десятилетия XVII в. многие английские философы[62]. Одним из наиболее последовательных сторонников патриархальной теории королевской власти был, например, Р. Филмер (R. Filmer, ум. В 1653 г.), посвятивший ей отдельную книгу под названием «Patriarcha»[63].

Сам Яков I видел во всех этих концепциях всего лишь абстрактную теорию. Когда на практике затрагивался вопрос о настоящем источнике его власти, он всегда ссылался на действующее английское право, а не на концепцию происхождения власти от Бога. Мы уже приводили слова Якова I о том, что «он является Королем на основании общего права страны». Они были предназначены для парламентариев. Однако Яков I то же самое говорил и духовенству.

В 1606 г. в Англии была издана «Книга Всеобщего Епископального Синода»[64]. Она появилась в ответ на заданный Яковом I своему высшему духовенству вопрос, является ли законной помощь Англии протестантской Голландии, ведущей войну с Испанией. Церковники воспользовались этим случаем для того, чтобы высказать свое мнение о природе и происхождении государства. Естественно, что в своей книге они отстаивали теорию божественного происхождения королевской власти и доказывали необходимость повиновения королю при любых обстоятельствах, даже если он становится королем в результате захвата власти посредством силы. Вытекавший из этого положения вывод о то, что и власть тирана тоже от Бога, возмутил Якова I. Его Величество заявил епископам: «Все то, что вы и ваша братия изрекли относительно короля «de facto», меня вовсе не касается. Я ближайший наследник, и корона принадлежит мне в силу всех прав, кроме завоевания»[65].

Прерогатива, основанная на божественном праве, не давала королю возможности действовать произвольно. Напротив, в самом существе Божественной прерогативы были заложены ограничения произвола королевской власти. 30 ноября 1601 г. королева Елизавета говорила парламентариям: «И так как Я есть та Персона, которая все еще пребывает под властью Бога, то поэтому, заявляю вам торжественно, мне доверено Всемогущей Властью Бога быть его Инструментом для предохранения вас от зависти, опасности, бесчестия, позора, тирании и насилия… Я знаю, Титул Короля — Славный Титул; но уверяю вас, что сияющая слава Королевской Власти не слишком ослепила глаза нашего разума; мы тем не менее знаем и помним, что мы также подвержены Отчету за наши Действия перед великим Судиёй»[66]. Преемник Елизаветы на королевском престоле Яков I тоже вполне сознавал то, что божественный характер королевской власти означает, что действия короля ограничены определенными рамками. Раскрывая парламентариям свое понимание королевской власти, он подчеркивал, что «вся эта власть предписана Богом Ad aedificationem, non ad destructionem (для созидания, не для разрушения). Потому что, хотя Бог имеет как власть разрушения, так и созидания или защиты, не будет согласно с разумом Бога применять свою власть в разрушении природы»[67]. Из этого Яков I делал вывод о том, что сумасшедшим будет король, который будет истреблять своих подданных или причинять им какое-либо другое зло.

О божественном происхождении королевской власти, о божественной монархии, о короле как наместнике Бога на земле часто говорилось на заседаниях английского парламента на протяжении XVI и первой половины XVII вв. Но за этими понятиями скрывалась не мысль о том, что король может управлять произвольно, никакими рамками себя не ограничивая, а скорее напоминание ему о его королевских обязанностях. Бог представлялся при этом не в виде некоего высшего авторитета, разрешающего королю творить все, что угодно его величеству и соответственно оправдывающего любые его действия, но в качестве всемогущего создателя и господина вселенной, в которого королю следует верить и которому он должен служить[68].

 Прерогатива по феодальному праву закрепляла за королем Англии статус Сюзерена и давала власть над теми английскими подданными, которые могли считаться его вассалами. Содержание данной прерогативы состояло, в частности, из правомочий короля требовать несения военной службы, а также различного рода денежных выплат от тех, кто считался, имеющим земельное держание непосредственно от Его Величества (the tenures of capite) или держание на правах рыцарской службы.  К началу XVII в. королевская прерогатива по феодальному праву полностью изжила себя. Распродажи королевских земельных угодий, широко проводившиеся в течение XVI в., создали огромный слой землевладельцев, которые фактически не являлись держателями от короля, поскольку приобрели свои земельные угодья за деньги. Между тем и Яков I, и Карл I продолжали относиться к ним как к своим вассалам и навязывать им соответствующие повинности.

В 1604 г. в своей «Апологии и Сатисфакции» члены Палаты Общин предложили Якову I заменить указанные повинности постоянной компенсацией, собираемой ежегодно с земельных держаний английских подданных. При этом парламентарии заявили: «Эта прерогатива Короны, которую мы желаем компенсировать, стала предметом лишь дохода и вовсе не какой-либо почести или королевского достоинства»[69]. Его Величество не дал согласия на такую сделку с парламентом. Вторично попытка ликвидации феодальной прерогативы королевской власти была предпринята 26 марта 1610 г., когда в Палату Лордов был внесен на утверждение из Палаты Общин проект «Меморандума о большом договоре парламента с королем по вопросу о земельных держаниях и связанных с ними повинностях»[70]. Но и в этот раз парламентариям не удалось добиться отмены изживших себя феодальных повинностей английских подданных в пользу королевской власти. Король продолжал использовать свою феодальную прерогативу для пополнения своей казны. Королевский приказ лорду-канцлеру о сборе денег на брак королевской дочери, изданный 30 августа 1612 г., свидетельствует, что Его Величество не упускал любых предоставлявших этой прерогативой возможностей. В названном приказе говорилось: «Так как наша старшая дочь Елизавета[71] давно уже достигла возраста 7 лет, то в силу этого мы имеем право на основании законов и статутов нашего королевства Англии на получение надлежащей помощи и обложения всех наших непосредственных держателей на правах рыцарской службы и сокеджа для её брака»[72].

Рассмотренные нами прерогативы королевской власти — абсолютная (экстраординарная), ординарная, прерогатива, вытекающая из божественного права, и, наконец, прерогатива, основанная на феодальном праве (jus feodale) — были важнейшими элементами юридической конструкции государственного строя Англии. Необходимость и правовую обоснованность всех этих прерогатив признавали в равной мере и сторонники короля, и парламентарии.

О том, что у короля двоякая власть, писал в рассматриваемое время Ф. Бэкон (1561-1626). Первая, — считал он, — это «абсолютная власть, посредством которой он может собирать силы против любой нации», и вторая — «его ограниченная власть, относительно которой в законах объявляется и выражается то, что он может делать»[73].

Дж. Уайтлок говорил в 1610 г. в своей парламентской речи: «Все согласны, что верховная власть принадлежит королю. Однако король имеет власть двоякого рода: власть короля в парламенте, когда он получает поддержку в виде согласия всего государства, и его власть вне парламента, руководимая лишь своей собственной волей»[74].

Правовед Э. Кок[75] (1552-1634), слывший «известным противником королевских прерогатив»[76], называл абсолютную прерогативу королевской власти «не обсуждаемой», сравнивая её с ординарной прерогативой, которая именовалась им «обсуждаемой». «Существуют прерогатива не обсуждаемая (indisputable) и обсуждаемая (disputable), — говорил он. — Прерогатива не обсуждаемая состоит в том, что король может делать во время войны: обсуждаемая прерогатива привязана к законам Англии»[77].

Естественно, что интересы английского парламента в наибольшей степени выражала ординарная прерогатива королевской власти, предполагавшая активное участие парламента в законодательном процессе и его согласие на назначение налоговых сборов.

Однако и наличие у короля абсолютной прерогативы само по себе вполне отвечало интересам тех общественных слоев, которые были представлены в парламенте. Многие из них были втянуты во внешнюю торговлю, от которой имели солидные доходы. Посредством своей абсолютной прерогативы, предоставлявшей Его Величеству полную свободу действий во внешней политике, а также во время войны Англии с иностранными державами,  король мог более эффективно и энергично защищать позиции английских предпринимателей на внешних рынках, осваивать новые земли за пределами Европы, организовывать переселенческие колонии и т.д. 

Именно поэтому абсолютная (экстраординарная) прерогатива, так же как и прерогатива ординарная, находила своих защитников во всех политических группировках английского общества, в том числе и среди депутатов Палаты Общин. Во время сессии 1610 г. выразители интересов английских торговцев открыто говорили в парламенте о том, что в международной торговле «wee are where the common lawe cannot judge (мы находимся там, где общее право не может судить)»[78], что купец «is not under the protection of the lawe, thoe under the protection of the King (находится не под защитой закона, но под защитой Короля)»[79].

Абсолютная прерогатива, основанная на цивильном праве, мыслилась парламентариями Англии также в качестве эффективного инструмента борьбы с католиками, не являвшимися английскими подданными и не подпадавшими соответственно под действие общего права и статутов Английского королевства. В 1572 г. члены Палаты Общин смиренно просили королеву Елизавету применить полномочия этой прерогативы против бывшей королевы Шотландии Марии Стюарт[80].

В первые десятилетия XVII в. все политические группировки английского общества вполне признавали и королевскую прерогативу, основанную на божественном праве — так называемое божественное право (jus divinum) короля. Ни сам король, ни парламентарии не усматривали в этой прерогативе какого-либо основания для произвольных действий, не подчиненных каким-либо нормам права и морали. Для короля концепция божественной природы его власти была выгодна прежде всего тем, что взывала к безусловному повиновению ему всех его подданных. С другой стороны, данная концепция идеологически обосновывала независимость короля от власти римского папы[81]. В этом последнем своем значении божественная прерогатива королевской власти являлась полезной и с точки зрения английского парламента.

Вместе с тем, божественное право короля признавалось парламентариями ещё и потому, что из него вытекали не только права, но и обязанности королевской власти по отношению к подданным. Согласно божественному праву, король не является верховным правителем — выше его стоит Бог, предписаниям которого, содержащимся в Священном Писании, король должен подчиняться. Подданные короля выступают одновременно и в качестве подданных Бога. И если их король начинает править вопреки божественным предписаниям, они получают право не повиноваться ему. Член Палаты Общин П. Вентворт (P. Wentworth) заявил в 1575 г. в своей парламентской речи, что король должен находиться под властью Закона, «так как он является Наместником Бога на земле, то есть Его Наместником для того, чтобы исполнять и проводить Его Волю, которая есть Закон или Правосудие»[82].

Уже отсюда видно, что парламентарии были вполне в состоянии приспособить доктрину божественного права (jure divinum) к своим интересам. Спикер Р. Онслоу говорил в 1566 г. в своем выступлении в парламенте о том, что не только королевская власть, но и общее право (common law) Английского королевства «основано на законах Божьих и Природных», и «является не низшим, а скорее высшим, и более беспристрастным, чем какое-либо другое право». «Потому что, — пояснял Р. Онслоу, — наше Общее право, хотя оно и предусматривает для Монарха много Монарших Прерогатив и Привилегий, не является таким, что Монарх может брать деньги или другие вещи, или делать, что хочет по своей воле без соблюдения порядка»[83]. Предшественник же Р. Онслоу на посту спикера Палаты Лордов мистер Уильямс говорил в 1563 г. о божественном происхождении вообще всего Английского государства[84]. В 1604 г. некоторые члены Палаты Общин настаивали на том, что не только институт королевской власти, но и парламент Англии имеет божественное происхождение.

О том, что и королевская прерогатива, основанная на jus feodale, также признавалась парламентариями, свидетельствует само предложение королю с их стороны заменить её правом короля на постоянный ежегодный сбор определенной денежной суммы с землевладельцев. Парламентарии желали купить эту прерогативу, причем за весьма высокую цену. Король определил годовую сумму за свою феодальную прерогативу в 200 000 фунтов стерлингов. И парламентарии дали Его Величеству свое согласие на её сбор. Но, как мы уже отмечали, эта сделка сорвалась.

Противоборствующие группировки английского общества сходились между собой не только в признании за королем всех его прерогатив, но и в трактовке характера этих прерогатив. Г. Бёргесс, специально исследовавший сущность консенсуса внутри политической элиты английского общества, который существовал в период правления Якова I, отмечает, что здесь «было согласие также по критическому вопросу: имущественные права англичан должны защищаться общим правом и неподвластны вторжениям абсолютной прерогативы»[85].  

В связи с этим очевидно, что политическая борьба, происходившая в Англии в первые десятилетия XVII в., не была борьбой противников абсолютизма с его сторонниками. На самом деле абсолютистами в английском обществе того времени являлись все те, кто был привержен правопорядку и соответственно признавал исторически сложившуюся здесь юридическую конструкцию государственного строя. Поскольку все они были вполне согласны между собой в том, что король Англии должен иметь помимо ординарной прерогативы, прерогативу экстраординарную, выражающую его абсолютную власть.

В чем же заключалась в таком случае суть политической борьбы в английском обществе рассматриваемого времени? Что порождало политический конфликт между королем и Палатой Общин? За что боролись с королем парламентарии?

Содержание документов, отразивших парламентские дебаты, показывает, что главным предметом споров между королевской и парламентской группировками был не сам факт наличия у короля абсолютной прерогативы, и даже не рамки её действия. Спор шел, например, о характере того или финансового сбора, а именно: входит ли он в сферу абсолютной власти короля или находится в компетенции парламента. Король отстаивал свое правомочие назначать таможенные пошлины без согласия парламента, руководствуясь тем, что они относятся к сфере внешней торговли, а значит к его исключительному ведению. Парламентарии доказывали, что эти пошлины затрагивают имущественное положение английских подданных и, следовательно, должны назначаться королем на основании не абсолютной, а ординарной прерогативы, то есть по общему праву, а значит — с согласия парламента[86]. Очевидно, что почву для спора создавала в данном случае сложная, двойственная природа такого явления, как таможенная пошлина.

Анализ наиболее острых конфликтов между королем и парламентариями, происходивших в Англии на протяжении первых десятилетий XVII в., обнаруживает странную на первый взгляд закономерность — данные конфликты возникали, как правило, по поводу не абсолютной, а ординарной прерогативы королевской власти.

В этом смысле особо показателен конфликт между королем и Палатой Общин, разгоревшийся весной 1628 г. Результатом его стало принятие парламентом Петиции о праве, вошедшей впоследствии в число основополагающих конституционных документов Англии.       

Поводом для возникновения данного конфликта стал случай с пятью рыцарями[87], которые отказались от уплаты в государственную казну денежных сумм по принудительному займу[88], объявленному Тайным Советом осенью 1626 г. Свой отказ они мотивировали тем, что сбор был назначен без согласия парламента.  27 октября 1627 г. рыцари-отказники были заключены в тюрьму.

Подобные меры принимались ранее королевской властью и к другим лицам, отказывавшимся давать займ, но они, как правило, с покорностью принимали свое тюремное заключение или же подавали королю смиренную просьбу об освобождении с признанием своей вины. И король освобождал их. Однако, вышеназванные рыцари решили добиться освобождения из-под ареста не по королевской милости, а на основании действующего права Англии.

 Каждый них немедленно подал прошение о выдаче приказа habeas corpus. Такие приказы были выданы 3 ноября. Начальник тюрьмы, в которой содержались рыцари, должен был, в соответствии с данными приказами, доставить арестованных в Суд Королевской Скамьи и объяснить там причины их ареста. Будучи не в состоянии указать суду эти причины, он обратился за разъяснением в Тайный Совет. Оттуда пришел ответ, что рыцари арестованы «по специальному распоряжению Его Величества (per speciale mandatum domini regis)». На основании этого ответа Суд Королевской Скамьи вынес 27 ноября решение об отказе рыцарям в их освобождении из тюрьмы.

В конце декабря 1627 г. Карл I распорядился освободить рыцарей из тюремного заключения. Казалось бы, проблема исчерпана. Но 17/27 марта 1627/1628 г. приступил к работе новый парламент. Спустя десять дней на заседании Палаты Общин был поднят вопрос о законности ареста вышеупомянутых пяти рыцарей. Один из парламентариев высказал мнение о том, что этот арест является прямым нарушением Великой Хартии Вольностей. Последовала дискуссия, которая фактически превратилась в обсуждение вопроса о королевской прерогативе по общему праву и статутам Англии [89].

Случай с арестом пяти рыцарей обнажал одновременно несколько важнейших сторон указанной прерогативы, затрагивавших как имущественные, так и личные права английских подданных. Но самые острые споры вызвал вопрос о праве королевской власти арестовывать подданных без указания причин ареста, по специальному распоряжению Его Величества.

В нижней палате английского парламента возобладало мнение о том, что такого правомочия у королевской власти нет ни по общему праву, ни на основании статутов. В специальных резолюциях, принятых по этому поводу Палатой Общин и представленных для подтверждения в Палату Лордов, постановлялось:

«1. Что ни один свободный человек не должен быть заключен в тюрьму или иным образом ограничен в свободе по распоряжению Короля или Тайного Совета или каким-нибудь другим государственным органом до тех пор, пока не будет выражено определенное основание ареста, заключения в тюрьму, или ограничения в свободе, по которому он должен быть, согласно закону, арестован, заключен в тюрьму, или ограничен в свободе.

2. Что, если какой-либо свободный человек будет арестован или заключен в тюрьму, или иным образом ограничен в свободе по распоряжению Короля, Тайного Совета или какого-либо другого государственного органа, и не будет выражено никакого основания такого ареста, заключения в тюрьму или ограничения в свободе, по которому он должен быть, согласно закону, арестован, заключен в тюрьму или ограничен в свободе, и он обратится к Habeas Corpus, предоставляемому арестованному, то в таком случае он должен быть освобожден или отпущен под залог»[90].

На конференции обеих палат парламента, состоявшейся 7 апреля 1628 г., представители Палаты Общин предприняли попытку обосновать указанные резолюции, отрицающие право королевской власти арестовывать подданных без указания причин ареста, по специальному распоряжению Его Величества.

Первым выступил Д. Диггес (Dudley Dygges). Главным предметом его речи были вопросы юрисдикции. Он выразил, в частности, мысль о том, что нарушения прав и свобод английских подданных, имевшие место в последнее время, являются особенно тяжкими от того, что они совершены посредством применения юридических процедур[91].

Вторым говорил правовед Литтлетон (Littleton). Представив вышеприведенные резолюции Палаты Общин, он попытался доказать, что провозглашенный ими запрет на арест свободного человека или какое-либо иное ограничение его свободы, совершаемые по распоряжению короля или Тайного Совета без указания причин такого ареста или ограничения, основывается на нескольких актах английского парламента. «Первым из них, — сказал Литтлетон, — является Великая Хартия Вольностей, впервые принятая в седьмой год правления короля Джона и обновленная в девятый год правления Короля Генриха Третьего и с тех пор подтверждавшаяся в Парламенте более тридцати раз»[92]. Литтлетон отметил в своей речи, что слова «Law of the Land (Право Страны)», употребляемые в статье 29 Хартии[93], «должны по необходимости пониматься в значении обязательного процесса по праву (а не вообще Права Страны)»[94]. По его мнению, «слова этой Великой Хартии, говоримые в третьем лице, должны, тем не менее, пониматься не в смысле тяжб между стороной и стороной, по крайней мере, не только между ними одними, но именно в смысле тяжб королей с их подданными»[95].

После Литтлетона держал речь правовед Дж. Селден (1584–1654)[96]. В его задачу входило представить парламентариям юридические прецеденты, касающиеся обсуждаемого вопроса. Селден исследовал документы, отражающие судебную практику Англии со времен правления короля Эдуарда III до вступления на престол Карла I, и установил, что не менее двенадцати прецедентов показывают, что лица, арестованные по распоряжению короля или его Тайного Совета, освобождались судами под залог в случаях, когда не указывались причины ареста[97]. Однако вместе с тем правовед признал в своей речи, что им выявлено довольно большое количество прецедентов, свидетельствующих, что судьи нередко принимали в таких случаях прямо противоположные решения, то есть вообще не освобождали лиц, арестованных по распоряжению короля или Тайного Совета без указания причин ареста. Дж. Селден, правда, постарался убедить парламентариев в том, что среди прецедентов последнего рода не более, чем один может считаться доказывающим правомерность последних решений[98].

Четвертым выступал правовед Э. Кок. Он подтвердил обоснованность аргументов, приведенных предыдущими ораторами в доказательство неправомерности содержания под стражей лиц, которые арестовываются по распоряжению короля или Тайного Совета без указания причин ареста. В заключении своей речи Э. Кок, отметив, что Палата Общин единодушно приняла Манифест, касающийся гарантий личной свободы подданного, призвал Палату Лордов принять подобную же декларацию, которая гарантирует в последующем лордам и всем подданным пользование их «несомненными и фундаментальными Свободами»[99].

15 апреля 1628 г. члены Суда Королевской Скамьи, вынесшие 27 ноября предшествовавшего года решение об отказе в освобождении пяти рыцарей из тюремного заключения, выступили с заявлением о том, что «все они согласны, что Великая Хартия Англии и шесть последующих статутов, упомянутых Общинами, до сих пор остаются в силе»[100], и что своим решением по делу пяти рыцарей они не нарушили этих законов, поскольку это решение является простым решением, а не решением, порождающим прецедент[101]. Этим своим заявлением судьи фактически признавались в том, что они не нашли в праве Англии достаточно определенных оснований для освобождения лиц, арестованных по распоряжению Короля или Тайного Совета и без указания причин ареста.

На конференции обеих палат парламента, состоявшейся 17 апреля, выступил Генеральный Атторней Р. Хит (R. Heath, 1575-1649), весьма авторитетный в Англии того времени правовед. Признав, что Великая Хартия Вольностей остается до сих пор в силе и распространяется скорее на короля, чем на подданных, и что шесть последующих статутов, подтвердивших ее положения, также сохраняют свою силу, он сказал далее, что слова Великой Хартии носят общий характер, «они в целом не удерживают Короля от ареста подданного», если он осуществлен nisi per legale Judicium Parium Suorum, vel per Legem Terrae (не иначе, как по законному приговору его пэров или по законам страны)»[102]. Что же касается последующих статутов, то они, как заявил он, лишь подтвердили положения Великой Хартии, но не дали правового основания для решения рассматриваемого вопроса[103]. В доказательство того, что король Англии обладает правомочием арестовывать подданного без указания причины ареста, Генеральный Атторней Хиз привел восемь прецедентов.

Прошедшая во время конференции дискуссия по прецедентам, касающимся данного случая, не привела Палату Общин, с одной стороны, и Палату Лордов, с другой, к единой точке зрения[104]. Декларация нижней палаты парламента о незаконности ареста английских подданных по распоряжению короля или Тайного Совета и без указания его причин не получила поддержки в верхней палате.

Палата Лордов противопоставила декларации Палаты Общин свою декларацию. В первых трех пунктах этого документа лорды призывали Его Величество Карла I подтвердить юридическую силу Великой Хартии Вольностей и последующих шести статутов, создающих основу «должного процесса» в Англии и объявить, что «каждый свободный подданный этого Королевства обладает фундаментальным правом собственности на свое имущество и фундаментальной свободой своей личности»[105]. Четвертый пункт говорил о незаконности принудительных займов. В пятом пункте содержалось особо примечательное заявление: «А что касается Королевской Прерогативы Его Величества, присущей Его Суверенности и вверенной Ему Богом ad communem totius Populi Salutem et non ad Destructionem (для общего блага всего Народа и не для разрушения), Его Величеству следовало бы принять решение не использовать эту Прерогативу или освободить себя от использования её во вред верных Ему людей, их права собственности на имущества и свободы их личностей; а в случае, если для защиты Королевской персоны Его Величества, общей безопасности Его Народа или мирного управления Его Королевством Его Величеству надобно будет, найдя справедливую причину в государственных интересах, подвергнуть тюремному заключению или задержать какую-либо человеческую персону, то Его Величеству следовало бы милостиво объявить, что Он в удобное время выразит или выразил бы причину заключения его в тюрьму или задержания, или общую, или специальную; и по выраженной таким образом причине дозволит ему немедленно предстать перед судом в соответствии с общим правосудием Королевства»[106]. Палата Общин отвергла эту декларацию лордов.

Все участники рассматриваемого спора по поводу королевской прерогативы — то есть сам король, члены Суда Королевской Скамьи, Палата Лордов и Палата Общин — сходились в признании того, что Великая Хартия Вольностей и другие статуты, подтверждающие её положения, сохраняют свою юридическую силу. Но в чем же тогда заключались разногласия между ними? Как показывают факты, король, его судьи и лорды, с одной стороны, и члены Палаты Общин, с другой, расходились в понимании юридических терминов, и прежде всего таких глобальных категорий, как «общее право (common law)» и «право страны (lex terrae)». «Вопрос состоит не в том, должны законы быть в силе или нет, но в значении их, — говорил в своем выступлении в парламентских дебатах член Палаты Общин П. Болл (P. Ball). — Что такое lex terae? Мы все согласны в том, что это, но согласны ли таким же образом лорды и судьи?»[107].

  Все участники рассматриваемого спора были согласны в том, что королевская власть должна обладать правомочием подвергать аресту лиц, совершающих такие деяния, которые представляют угрозу государственным интересам, что у короля должны быть правомочия, вытекающие из так называемого «права государства». Однако они расходились между собой в понимании критериев, позволяющих назвать то или иное деяние угрожающим государственным интересам.

Факты свидетельствуют, что и сам король не знал этих критериев и поэтому не имел четкого представления о том, в каких случаях он мог действовать, основываясь на «праве государства». Осенью 1627 г. Карл I обратился за консультацией по данному вопросу к Дж. Уайтлоку, занимавшему в то время должность члена Суда Королевской Скамьи. Уайтлок ответил королю следующее: «Слова per legem, обнаруживающиеся в Magna Carta, должны пониматься не только в значении общего права, применяемого в Вестминстерском холле, но и в значении всех других законов, которыми мы пользуемся под защитой права Его Величества и которые законно применяются судами в пределах этого Королевства. И именно этими законами охватывается Consuetudines Regni Angliae и особенно выдающаяся и справедливая прерогатива[108] Его Величества. Однако, что касается права государства (Law of State), мы не знаем ни того, что под ним подразумевается, ни границ его действия; оно составляет предмет, находящийся за пределами нашего знания»[109].

Таким образом, спор в английском парламенте, возникший в начале 1628 г. по поводу ареста по специальному королевскому распоряжению и без указания причин пяти рыцарей, отказавшихся платить деньги в королевскую казну по принудительному займу, выявил неопределенность норм общего права и статутов Англии, касающихся личных и имущественных прав английских подданных.

Осознав данный факт, члены обеих палат английского парламента предприняли попытки устранить указанную неопределенность. Но пошли при этом прямо противоположными путями.

Палата Лордов решила подвести под королевскую прерогативу, базирующуюся на общем праве и статутах Англии, дополнительное основание в виде божественного права. Ординарная прерогатива Его Величества была объявлена в декларации лордов «вверенной ему Богом», то есть божественной прерогативой. Одновременно эта прерогатива короля называлась здесь «присущей Его Суверенности» — иначе говоря, она объявлялась вытекающей из того же источника, из которого проистекала абсолютная прерогатива.

Члены Палаты Общин отвергли предложения лордов. Они увидели в них опасную тенденцию к смешению ординарной прерогативы короля с его абсолютной и божественной прерогативами. По их мнению, если ординарная королевская прерогатива будет поставлена на фундамент божественного права (jure divino), она не будет связана позитивными законами, никакой человеческий закон не сможет её отнять у короля[110]. Введение же в сферу общего и статутного права Англии таких юридически не определенных понятий, как «суверенность» или «суверенная власть» ослабит его фундамент и разрушит все здание права[111].

Более приемлемым для Палаты Общин оказался другой путь устранения обнаружившейся неопределенности норм общего права и статутов — принятие специального закона, в котором бы подтверждались и разъяснялись статьи Великой Хартии Вольностей и шести статутов, принятых во времена правлений Эдуарда I и Эдуарда III. Карл I обещал в начале апреля не препятствовать парламентариям на этом пути[112]. Он подтвердил это своё обещание и после того, как Палата Общин отвергла декларацию Палаты Лордов. В своем послании, направленном в нижнюю палату парламента по окончании там дебатов по этой декларации, Его Величество заявил, что он намеревается поддерживать личные свободы и имущественные права своих подданных, что он будет управлять « в соответствии с Законами и Статутами этого Королевства», что парламентариям «следует считать слова Его Величества такой же большой гарантией, какой является любой Закон и какой бы то ни было Статут», что парламентарии будут пользоваться всеми своими свободами в такой же точно манере, в какой пользовались их предки во времена любых самых лучших его предшественников. В заключении же своего послания, король сообщил, что «для обеспечения этого Палата Общин могла бы (если она об этом думает) провести Билль или предпринять что-либо иное»[113].     

В ответ на это послание Палата Общин приняла 3 мая специальное обращение к королю, которое двумя днями позднее было зачитано Его Величеству спикером Дж. Финчем (J. Finch). В этом обращении говорилось о том, что нижняя палата парламента полностью доверяет словам и обещанию Его Величества. Однако, заявляли парламентарии королю, поскольку министрами часто совершаются незаконные действия, то нет более лучшего средства «вдохновить угнетенные души ваших преданных субъектов на бодрую поддержку[114] Вашего Величества», чем принять закон об их правах и свободах. Палата Общин напоминала королю о его обещаниях насчет этого закона и заверяла его в том, что парламентарии не имеют намерения вторгнуться в сферу его суверенитета и прерогативы и не желают искажать или реинтерпретировать действующее английское право. Все то, чего они добиваются, сводится лишь к объяснению значения lex terrae (права страны) в сочетании с «некоторыми умеренными положениями для приведения в действие и исполнения» правовых норм[115].

 В своем ответе на это обращение Палаты Общин Карл I дал понять парламентариям, что он не видит необходимости в принятии закона, поясняющего действующее законодательство, но готов подтвердить Великую Хартию Вольностей и шесть статутов Эдуарда I Эдуарда III в законодательной форме, но без каких-либо пересказов, дополнений или объяснений.

Палата Общин оказалась в трудном положении. Соглашаясь на принятия закона о личных и имущественных правах и свободах английских подданных, король имел в виду, что этот закон будет лишь подтверждать статьи Великой Хартии Вольностей и других статутов. Но вместе с тем он призывал парламентариев рассматривать его устное обещание соблюдать их в качестве столь же надежной гарантией, какой является любой писаный закон. По словам английского исследователя Дж. Гая, «король, настояв на том, что его устного обещания достаточно, поставил общины в опасное неблагоприятное положение. Подтекст здесь заключался в том, что каждый добивающийся реформы законодательства не доверял ему», королю[116].

Добавим к этому, что Палата Лордов, если и была согласна на какие-либо дополнения к закону, то исключительно на такие, которые усиливали бы королевскую власть.

В этих условиях члены Палаты Общин вынуждены были отказаться от плана принятия закона, закрепляющего права и свободы английских подданных, и стали искать иной способ выражения своих устремлений. В результате 6 мая 1628 г. Палата Общин приняла решение воплотить свои требования в форму петиции о праве[117].

Порядок принятия статутов посредством подачи королю парламентом петиции о праве и последующего ответа на нее Его Величества действовал в Англии до середины XV в.[118] Генрих VII отменил его, отдав предпочтение процедуре принятия статутов путем разработки парламентом их проектов — так называемых биллей, получавших после их утверждения королем силу закона. Принимая решение о составлении петиции, парламентарии хорошо сознавали, что таким способом они не смогут создать закона, закрепляющего права и свободы английских подданных.

В связи с этим весьма примечательным является тот факт, что всего за десять дней до принятия данного решения, а именно: во время обсуждения предложений Палаты Лордов, облеченных в форму петиции о праве, Палата Общин выразила отрицательное отношение к использованию такого рода документов для обеспечения прав и свобод подданных. Среди её членов возобладало мнение о том, что форма петиции о праве не гарантирует юридической силы облеченным в неё нормам[119]. На парламентской конференции 8 мая 1628 г. ситуация была уже другой. Теперь Палата Общин призывала лордов поддержать составленный ею проект петиции о праве[120].

Между тем в исторической литературе все представляется, как правило, таким образом, что Палата Общин с самого начала решила выразить свои требования в форме петиции о праве. Об этом пишет, в частности, Д. Юм. По его словам, общины «не претендовали на какие-либо новые права или привилегии; они лишь стремились защитить те, которые были унаследованы ими от предков, и закон свой решили назвать ПЕТИЦИЕЙ О ПРАВЕ»[121].

Палата Лордов уже 8 мая и без особых уговоров согласилась поддержать предложенную Палатой Общин Петицию о праве. Для выработки проекта петиции, устраивающего обе палаты парламента, был образован специальный комитет из членов Палаты Общин и Палаты Лордов в количестве 10 человек. 10 мая этот комитет завершил свою работу и представил проект петиции парламентариям для обсуждения.

Процесс обсуждения Петиции о праве в английском парламенте длился около трех недель. Временами он принимал весьма бурные формы. Лорды предприняли попытку добавить в текст Петиции статью, подтверждающую абсолютную прерогативу королевской власти — «суверенную власть» короля. Члены Палаты Общин дружно и решительно выступили против включения этой статьи в содержание Петиции.

Эта новая дискуссия между парламентскими группировками по вопросу соотношения абсолютной и ординарной прерогатив королевской власти обнажила чрезвычайную хрупкость традиционной юридической конструкции государственного строя Англии. Оказалось, что вся эта конструкция покоится на очень тонком балансе различных элементов, равновесии разных сил.

Выступая против включения статьи о суверенной власти короля в Петицию о праве, члены Палаты Общин совсем не отрицали необходимости для короля иметь, помимо ординарной, также абсолютную прерогативу. Правовед Дж. Селден говорил в своем выступлении в Палате Общин 22 мая 1628 г.: «Что касается того, что мы объявили устами нашего спикера в этом Парламенте, то мы далеки от намерения посягать на королевскую прерогативу; мы только говорим о королевской прерогативе в своем лице и мы обязаны сказать так»[122].

В самой по себе абсолютной прерогативе королевской власти члены Палаты Общин не усматривали какой-либо опасности для традиционной юридической конструкции государственного строя Англии. Опасным они сочли совмещение этой прерогативы с ординарной королевской прерогативой. Р. Мэйсон (R. Mason) следующим образом объяснил, почему такое совмещение недопустимо. По его словам, «король обладает ординарной прерогативой, и посредством её он не может назначать налоги или заключать в тюрьму; то есть он не может назначать налоги по своей воле или использовать их так, как он желает; однако он имеет экстраординарную и трансцендентную «суверенную власть» для защиты и счастья своего народа, а для такой цели он может назначать налоги, или размещать солдат, как он желает»[123]. Иначе говоря,  совмещение абсолютной прерогативы королевской власти с её ординарной прерогативой разрушало всю юридическую конструкцию английского государственного строя. Данная конструкция могла сохраняться только при наличии достаточно определенных границ между сферами действия различных прерогатив.

Р. Мэйсон говорил также: «Посредством нашей Петиции мы желаем только того, чтобы наши особые права и свободы были подтверждены для нас; и поэтому, нам не приличествует вообще упоминать в ней о «суверенной власти, совсем не касающейся предмета  Петиции»[124]. Подобные аргументы приводили и другие парламентарии. Именно эти аргументы убедили лордов в нежелательности включения в Петицию статьи о «суверенной власти» короля. 26 мая Палаты Лордов согласилась принять Петицию без этой статьи.

2 июня 1628 г. Петиция о праве, одобренная обеими палатами английского парламента, была зачитана Карлу I. Его Величество ответил следующей резолюцией: «Король желает, чтобы Право осуществлялось в соответствии с Законами и Обычаями Королевства. И чтобы Статуты исполнялись должным образом, дабы Его Подданные не имели причины жаловаться на какие-либо обиды или притеснения, противоречащие их справедливым Правам и Вольностям, сохранять которые он считает себя по совести так же обязанным, как сохранять свою Прерогативу»[125].

Эта резолюция ни формой своей, ни содержанием не соответствовало исторически сложившимся правилам утверждения королевской властью актов парламента[126]. Король избрал её потому, что сама Петиция о праве, не подходила ни под одну из разновидностей актов, характерных для практики английского парламента того времени. Содержание журналов Палаты Лордов и Палаты Общин показывает, что различные петиции рассматривались почти на каждом из заседаний этих палат, но это были петиции частного характера — прошения, исходившие от какого-либо частного лица. Палаты высказывались в их поддержку и представляли королю или в Тайный совет. Но рассматриваемая Петиция о праве была произведением самого парламента, то есть имела публичный характер.

Парламентарии не удовлетворились ответом короля на их Петицию и попросили Его Величество поставить другую резолюцию, выражаемую формулой «soit Droit fait come est desire»[127]. 7 июня 1628 г. Карл I прибыл на конференцию обеих палат парламента и отдал приказ парламентскому клерку заменить прежнюю резолюцию новой, после чего заявил парламентариям: «Это, я уверен, является полным, однако не более того, что Я гарантировал вам в Моем Первом Ответе; так как значение того заключалось в том, чтобы подтвердить все ваши Вольности; зная из ваших собственных торжественных заявлений, что вы не подразумеваете и не затрагиваете Моей Прерогативы, Я заверяю вас, что Мой Принцип состоит в том, что Народные Свободы усиливают Королевскую Прерогативу, и что Королевская Прерогатива должна защищать Народные Свободы»[128].

Утверждение королем Петиции о праве посредством резолюции «soit droit fait comme est desire» означало, что этот документ получил статус частного парламентского акта[129] (публичные парламентские акты утверждались резолюцией «Le Roi le veult»[130]). Иначе и не могло быть — Петиция не содержала новых правовых норм, а лишь подтверждала старые уже действующие[131]. Отсюда следует, что указанная Петиция не стала в 1628 г. законом. В пользу этого свидетельствует и само время утверждения этого документа королем — середина парламентской сессии. Законодательные акты, по правилу, которому неукоснительно следовали тогда в Англии, утверждались Его Величеством в конце сессии парламента[132].

 Статус закона рассматриваемая Петиция о праве получила лишь тринадцать лет спустя — 7 августа 1641 г. В принятом в этот день «Акте, объявляющем незаконными и недействительными недавние судебные постановления относительно корабельных денег и бесполезными все записи и протоколы, относящиеся к ним» говорилось: «…Далее объявляется и узаконяется на основании указанной ранее власти, что Петиция о праве должна с настоящего времени соответственно выполняться и твердо неуклонно соблюдаться и поддерживаться»[133]. (Курсив наш. — В.Т.).

В исторической литературе существуют различные оценки Петиции о праве 1628 г. Ряд исследователей придает ей такое значение, которое имеет Великая Хартия Вольностей[134]. Так, Д. Юм писал в свое время: «Можно без преувеличения утверждать, что согласие короля на петицию о праве произвело в системе правления перемены, почти равносильные революции, и что ограничение в столь многих пунктах монаршей прерогативы создавало дополнительные гарантии для прав и свобод подданных»[135].

По мнению других историков, Петиция о праве 1628 г. сыграла весьма скромную роль в политическом развитии Англии XVII в.[136] Последняя точка зрения является в настоящее время господствующей в трудах по истории Англии первых десятилетий XVII в. «Петиция о Праве составляет одну из вех в конституционном развитии Англии. Однако непосредственно она имела малое значение»[137], — отмечает Б. Ковард.

На наш взгляд, оценка принятия Петиции о праве 1628 г. как события, имевшего революционное значение, весьма сомнительна, она не соответствует реальному положению дел. Однако вряд ли правильным будет и слишком преуменьшать политическую и правовую роль данного документа в английской истории XVII в. Не получив в 1628 г. статуса закона, Петиция о праве тем не менее сыграла определенную роль в правовом развитии Англии. Она стала знаменем борьбы против произвола государственной власти — фактором, формирующим правосознание английского общества.

Но в условиях 1628 г. значительно большее значение для политической эволюции английского общества имела не сама по себе Петиция о праве, а те дискуссии в парламенте Англии, которые предшествовали ей принятию. В ходе этих дискуссий отчетливо обнаружились такие слабости юридической конструкции английского государственного строя, которые могли в дальнейшем вести лишь к обострению политических конфликтов между королевской властью и парламентариями. Стало очевидным, что важнейший из несущих элементов указанной конструкции — ординарная прерогатива королевской власти, основанная на общем праве и статутах Англии, стала превращаться из средства поддержания равновесия между королем и парламентом, сохранения компромисса между общественными группировками, стоявшими за этими государственными институтами, в инструмент усиления королевской власти за счет полномочий парламента.

Политические конфликты, возникавшие в английском обществе между королем и его подданными после принятия Петиции о праве, лишь подтверждали указанную тенденцию. Среди этих конфликтов особо следует отметить спор между королем и парламентариями по поводу потонного и пофунтового сбора, разгоревшийся в середине 1628 г., а также судебный процесс над Дж. Гемпденом в 1637 г.

Назначение потонного и пофунтового сбора находилось так же, как и назначение налогов, в компетенции английского парламента. Однако, по сложившейся практике, парламентарии еще в XVI в. неизменно давали каждому из монархов свое согласие на этот сбор в первые годы его правления и на весь срок его пребывания на престоле[138]. Не промедлили парламентарии со своим согласием на потонный и пофунтовый сбор и после вступления на королевский трон Якова I. Однако, Карлу I право на такой сбор не было предоставлено ни в первый, ни во второй, ни в третий год правления. Невзирая на отсутствие согласия парламента, Карл I продолжал взимать данный сбор. После неоднократных протестов со стороны парламентариев Его Величество решился разъяснить им со всей откровенностью свою позицию. Я придаю потонному и пофунтовому сбору, заявил король парламентариям, значение дара моего народа. И мое намерение состоит в том, чтобы рассматривать его «не как право, но как de bene esse (благодеяние), показывая вам необходимость, а не право, посредством чего я взимаю его до тех пор, пока вы его мне не предоставите, уверяя себя в соответствии с вашими общими заявлениями в том, что вам нужно время, но не желания, чтобы дать его мне»[139].

Парламентарии так и не предоставили Карлу I права на взимание потонного и пофунтового сбора. 10/20 марта 1628/1629 г. Его Величество распустил парламент[140] и вплоть до 1640 г. правил, не созывая парламентов. Однако продолжал взимать указанный сбор. На чем основывалась эта мера короля?

В вышеприведенном заявлении Карла I парламентариям явственно виден один мотив взимания им потонного и пофунтового сбора без согласия на то парламента — государственная необходимость. Но вместе с тем в словах, в которых он выражал уверенность в том, что парламентарии все же предоставят ему право на этот сбор, подразумевалось и другое — парламентарии не имеют правомочия отказать ему в предоставлении данного права, потому что всем его предшественникам на королевском престоле оно предоставлялось.    

С другой стороны, и в сознании населения Англии за столетия, в течение которых этот сбор неизменно платился в королевскую казну, его плата стала традицией. Поэтому король мог взимать его и не имея на это согласия парламента. 

    Таким образом, не только фактор государственной необходимости, но и прецедент становился опорой королевской власти в её попытках придать своей ординарной прерогативе более самостоятельный характер, сделать осуществление её независимым от парламента.

Парламентские дискуссии, проходившие в апреле-мае 1628 г., показали, что именно в прецедентах нашлась юридическая опора практике арестов английских подданных по специальному распоряжению королевской власти и без указания причин.

Подчинив суды общего права своим интересам, король мог формировать какие угодно прецеденты и тем самым все больше выводить действие своей ординарной прерогативы из-под контроля парламента. Между тем добиться подчинения себе этих судов королю было нетрудно, поскольку назначение судей в них производилось исключительно по его усмотрению.

Многочисленные судебные процессы, прошедшие в Англии в 30-е гг. XVII в. над теми, кто отказывался платить в королевскую казну «корабельные деньги», продемонстрировали, что суды общего права при рассмотрении конфликтов королевской власти с подданными становились, как правило, на сторону первой. Особенно громким среди них стал процесс 1637 г. над Дж. Гемпденом.

Взимание «корабельных денег», или налога на постройку и снабжение кораблей, король мог осуществлять только с согласия парламента. Однако в 1634 г. по городам Англии, местечкам и графствам были разосланы скрепленные большой королевской печатью приказы об уплате этого налога. Не имея согласия парламента на этот сбор, король заручился поддержкой судей. Предложив им вопрос «вправе ли он устанавливать этот налог, если это необходимо для обороны государства, и не является ли он единственным судьей подобной необходимости?», Карл I получил устраивающий его ответ, что «в случае необходимости он вправе вводить этот налог, и именно он является единственным судьей подобной необходимости»[141]. В связи с этим против лиц, отказавшихся уплачивать в казну «корабельные деньги» было начато судебное преследование.

Процесс над одним из таких отказников — Дж. Гемпденом проходил в Суде Казначейства в течение двенадцати дней. Тексты выступлений самого Гемпдена и его защитников широко распространялись в английском обществе. Ссылкам судей на требования необходимости Гемпден противопоставил ссылки на предписания законов. В результате из двенадцати судей, слушавших дело, пятеро вынесли решение в пользу Дж. Гемпдена, однако семеро судей выступило в поддержку короны. Соображения государственной необходимости одержали верх над нормами законов.

Справедливости ради следует отметить, что у короля действительно имелись серьезные доводы в пользу взимания этого налога по соображениям государственной необходимости. В то время действительно требовалось безотлагательно снарядить определенное количество кораблей для защиты заморской торговли Англии от пиратов и английского рыбного промысла от посягательств Голландии. И документы свидетельствуют, что все собранные в казну «корабельные деньги» были использованы по назначению.

Однако многих подданных Английского королевства настораживал не сам по себе факт взимания «корабельного налога» королем без согласия на то парламента, а тот способ, которым этой королевской акции была придана юридическая форма. Было очевидно, что посредством судов общего права и с помощью ссылок на государственную необходимость король в состоянии практически любым своим действиям придать юридически обоснованный характер и таким образом создать прецеденты, придающие его ординарной прерогативе столь же самостоятельный характер, каковой имела его абсолютная прерогатива.

Исторический опыт свидетельствует, что прецеденты, вносившие те или иные изменения в юридическую конструкцию государственного строя, создавались в Англии достаточно легко. Так, в 1584 г. королева Елизавета приостановила сессию парламента на 40 дней (с 21 декабря до 4 февраля) и это стало прецедентом[142]. С тех пор королевская власть имела правомочие не только созывать и распускать парламент, но приостанавливать его работу.

В истории принятия Петиции о праве 1628 г. обращает на себя внимание тот факт, что судьям Королевской Скамьи, решавшим вопрос об освобождении пяти рыцарей из тюрьмы, пришлось в апреле 1628 г. делать специальное заявление о том, что их решение от 27 ноября 1627 г. является простым решением — rule — и не порождает юридического прецедента. Правовед Э. Кок выразил тогда свое удовлетворение этой резолюцией[143]. Парламентарии вполне сознавали, что если бы указанное решение получило статус прецедента, им ничего не оставалось делать, как добиваться от короля согласия на принятие нового закона. Узнав же, что прецедента в данном случае не возникло, они смогли удовлетвориться формой Петиции о праве для выражения своих требований.

На конференции обеих палат английского парламента, состоявшейся 7 апреля 1628 г., правовед Дж. Селден сделал весьма примечательное заявление: «Но Прецеденты, мои Лорды, являются хорошим Media или доказательствами для иллюстрации или подтверждения, когда они соответствуют выражению Закона: однако они никогда не могут быть достаточным доказательством для того, чтобы опрокинуть какой-либо Закон»[144].

В условиях, когда прецедентная часть общего права стала служить интересам королевской власти, её стремлениям вывести свою ординарную прерогативу за рамки парламентского контроля, парламентариям ничего не оставалось, как сделать ставку на законодательство.

Бурная законодательная деятельность английского парламента, развернувшаяся в 1641 г. свидетельствует, что опасность сохранения ведущей роли прецедентного права в юридической конструкции государственного строя Англии была достаточно ясно осознана политической группировкой, противостоявшей королю.

Перипетиям этой деятельности и смыслу принятых так называемым «Долгим парламентом» Англии законодательных актов мы посвящаем следующую статью нашего цикла.

[1] См., например: The Origins of the English Civil War. Edited by C. Russell. London, 1973; Stone L. The Causes of the English Revolution, 1529-1642. London, 1975; Coward B.  The Stuart Age. A History of England 1603-1714. London and New York, 1980. P. 160-162; Russell C. The Causes of the English Civil War. Oxford, 1990.

[2] «В конце концов, уж точно не является новостью, что война в Англии была конфликтом между людьми, которые мыслили себя и в той же степени действительно находились в состоянии полного консенсуса, — отмечает Дж. Покок. По его словам, «Английская война шла между людьми, предполагавшими, что они принадлежат к той же самой политической культуре». (Pocock J.G.A.  The Atlantic Archipelago and the War of the Three Kingdoms // The British Problem, c. 1534-1707. State Formation in the Atlantic Archipelago. Edited by B. Bradshaw and J. Morrill. London, 1996. P. 182). Историк Дж. Моррилл, специально занимавшийся выяснением причин революции и гражданской войны, разразившихся в Англии в начале 40-х гг. XVII в., пишет, что каждая политическая система имеет присущие ей слабости и поэтому в ней всегда есть возможность для взрыва, так же, как и возможность для эволюционного развития. Будет, вероятно, справедливым сказать, что ни один правитель с Генриха V не получал такого спокойного наследства, какое получил Карл I». (Morrill J. Inroduction // Reaction to the English Civil War. 1642-1649. Edited by J. Morrill. London, 1982. P. 3-4. См. Об этом также: Smith D.L. Constitutional Royalism and the Search for Settlement, 1640-1649. Cambridge, 1994. P. 33. «В конституционных терминах, однако, Английская Гражданская Война не является борьбой между собой приверженцев смешанной и абсолютной монархии. До того, как разразилась война, королевская партия взяла себе на вооружение идею смешанной монархии», — так пишет историк Р. Аштон. (Ashton R. The English Civil War. Conservatism and Revolution 1603-1649. London, 1989. P. 13). На стр. 70-96 своей книги Р. Аштон доказывает, что гражданская война в Англии не сопровождалась социальным расколом — на стороне короля и парламента стояли представители одних и тех же сословий.

[3] «Одним из немногих верных обобщений относительно Реставрации является то, что она произошла потому, что огромное число англичан желало, чтобы она произошла», — замечает историк Г. Дэвис. (Davies G. The Restoration of Charles II. 1658-1660. San Marino: California, 1955. P. 355.

[4] Английский историк С.-Р. Гардинер (1829–1902) датировал начало конфликта между королем и Палатой Общин 1610-м годом. См.: Gardiner S.R. History of England from the Accession of James I to the outbreak of the Civil War, 1603–1642. Vol. 2. London, 1895. P. 110. Шотландский философ и историк Д. Юм (1711-1776) считал, что только в период работы парламента, созванного в 1620 г., «впервые приобрели ясные и законченные формы партии двора и страны (пусть и не получившие тогда этих наименований)». См.: Юм Д. Англия под властью Дома Стюартов. Том 1. Спб., 2001.  С. 467.

[5] Apology and Satisfaction of the House of Commons, 1604 // Crown and Parliament in Tudor–Stuart England. A documentary constitutional history. 1485–1714. Edited and with introductions and commentary by P. Hughes, R.F. Fries. New York, 1959. P. 158. Данный документ не получил большинства голосов в Палате Общин и не был подан королю. Но он примечателен как выражение политических взглядов наиболее активных парламентариев.

[6] Ibidem. P. 159.

[7] The Protestation of the House of Commons // Crown and Parliament in Tudor–Stuart England. A documentary constitutional history. 1485–1714. P. 177.

[8] The Peticion Exibited to His Majestie by the Lorde Spirituall and Temporall and Cõmons in this psent Parliament assembled concning divers Righte and Liberties of the Subjecte: with the Kinge Majesties Royal Aunswere thereunto in full Parliament // The Statutes: Revised edition. Vol. 1. Henry III to James II. A.D. 1235-6—1685. London, 1870. P. 712–714.  

[9] The Statutes: Revised edition. Vol. 1. P. 714.

[10] Речь Уайтлока, 2 июля 1610 г. //  Лавровский В.М. Сборник документов по истории Английской буржуазной революции XVII в. М., 1973. С. 83.

[11] В английской исторической литературе этот король именуется Джеймсом I (James I).  Однако, вплоть до 1733 г.  юридические документы писались в Англии, в основном, на латинском языке, и имя короля соответственно представало в них как Jacobus. Отсюда и утвердившееся в русской исторической литературе имя Яков.

[12] The Proclamation of James I Dissolving Parliament, 1622 // Crown and Parliament in Tudor–Stuart England. A documentary constitutional history. 1485–1714. P. 178.

[13] Целый ряд таких заявлений приводится в книге: Burgess G.  The Politics of the Ancient Constitution. An Introduction to English Political Thought, 1603-1642. London, 1992. P. 220-231.

[14] Journals of the House of Lords. Beginning Anno Quarto Caroli Regis. Vol. IV. (1628-1642). P. 303. Мы не нашли какого-либо указания на год издания огромных фолиантов, содержащих журналы верхней палаты английского парламента. 

[15] Цит. по: Cobbett W.  Parliamentary History of England from the Norman Conquest to the Year 1803. Vol. 2.  London, 1807. Col. 1435. См. также: Burgess G. Op. cit. P. 223.

[16] Burgess G.  Op. cit. P. 220.

[17] Ibidem. P. 200-201.

[18] Карл I писал лордам следующее: «That it is not in our heart, nor will we ever extend our royal power, lent unto us from God, beyond the just rule of moderation, in any thing which shall be contrary to our laws and customs; wherein the safety of our people shall be our only aim».  Цит. по: Burgess G. Op. cit. P. 201.

[19] Burgess G.  Op.cit. P. 221.

[20] Г. Бёргесс ссылается при своей характеристике Карла I на такие книги, как: Reeve L.J. Charles I and the Road to Personal Rule. Cambridge, 1989;  Carleton Ch. Charles I: The Personal Monarch. London, 1984. В ряду исследователей, видящих истоки политического и правового кризиса в английском обществе начала 40-х гг. XVII в. в особенностях личности Карла I, находится также историк К. Шарп. См. : Sharp K.  The Personal Rule of Charles I. New Haven and London, 1992.

[21] Указанный взгляд на Карла I как на главную причину революционного взрыва в Англии в начале 1640-х гг. был распространен и в литературе XVIII-XIX вв. Так, именно этот взгляд более с пылом легковесного публициста, нежели серьезного ученого утверждал в своей толстой книге немецкий историк Р. Гнейст. См.: Гнейст Р. Истории государственных учреждений Англии. М., 1885. С. 633-636. Более разностороннюю и взвешенную оценку давал этому  королю Д. Юм. С похвалой отзываясь о поведении Карла I в частной жизни, Д. Юм отмечал далее: «Как монарх он также блистал внешними качествами, не будучи при этом лишен и более глубоких достоинств. Его обхождение и манеры, хотя, вероятно, и клонившиеся несколько в сторону чопорной величавости, в целом соответствовали его высокому сану, придавая известное изящество свойственным ему от природы сдержанности и серьезности. Умеренность и справедливость, столь заметные в его характере, казалось, предохраняли его от всех рискованных и опрометчивых предприятий, а здравомыслие, которое выказывал он в речах и беседах, казалось, гарантировало ему успех во всех разумных начинаниях». Однако при этом Д. Юм все же склонялся к тому, что в личных качествах Карла I были заложены предпосылки политических конфликтов его с подданными. «Но возвышенное представление о собственной власти, слишком твердо им усвоенное, сделало его неспособным хоть в чем-то уступить духу свободы, который начал тогда утверждаться среди его подданных. Его политика не отличалась такой энергией и дальновидностью, какие могли бы ему позволить обуздать их притязания, удержав прерогативу на той высоте, до которой подняли ее предшественники Карла». (Юм Д.  Указ. соч. С. 185). 

[22] Smith D.L.  Constitutional Royalism and the Search for Settlement, c. 1640–1649. Cambridge, 1994. P. 33.                                                                  

[23] Ibidem.

[24] Coward B.  The Stuart Age. A History of England, 1603 -1714.  P.136.

[25] История буржуазного конституционализма XVII-XVIII вв. М., 1983. С. 72.

[26] Там же.

[27] Юм Д.  Указ. соч. С. 448-449.

[28] Там же. С. 518.

[29] Примечательно, что к Николаю II полностью и частично к Людовику XVI применимы и следующие слова Д. Юма, описывающие внешний облик Карла I: «Этот государь имел благородную наружность, приятный, хотя несколько печальный вид. Черты его были правильными и красивыми, цвет лица — здоровым, тело — сильным, крепким и пропорционально сложенным; человек среднего роста, Карл мог переносить самые утомительные труды. Он был отличным наездником, выделялся в других телесных упражнениях. В общем, он обладал всеми внешними, а также многими внутренними существенными достоинствами, которые образуют совершенного государя». (Юм Д. Указ. соч. С. 449).

[30] В.В. Штокмар называет период правления Елизаветы Тюдор (1558-1603 гг.) «расцветом абсолютизма», «кульминационным пунктом в развитии английского абсолютизма» (Штокмар В.В.  История Англии в средние века. Спб., 2000. С. 169).

[31]Лавровский В.М.,. Барг М.А. Английская буржуазная революция. Некоторые проблемы английской буржуазной революции 40-х годов XVII века. М., 1958. С. 180.

[32] О том, как «английская буржуазия выступила против феодальной монархии» и сумела «одержать победу над абсолютизмом», пишется, например, во второй части  учебника «История государства и права зарубежных стран», составленного под общей редакцией О.А. Жидкова и Н.А. Крашенинниковой. (М., 1999. С. 1).

[33] История буржуазного конституционализма XVII-XVIII вв. С. 73.

[34] До 1 января 1752 г. в Англии применялся при летоисчислении Юлианский календарь, по которому новый год начинался с 25 марта.  (См. : Акт о замене Юлианского Календаря Григорианским (Act substituting the Gregorian for the Julian Caltndar), 1751 г. в издании: English Historical Documents. Vol. X. 1714–1783. Edited by D.B. Horn and M. Ransome. London, 1957. P. 238–241). В исторической литературе события английской истории XVII в. датируются, как правило, по григорианскому календарю, принятому в католических странах континентальной Европы в 1582 г.  Отсюда нередко происходит путаница.  Григорианское летоисчисление опережает  юлианское на определенное число дней:  применительно к XX в. — на тринадцать дней, к XIX — на двенадцать, к XVIII — на одиннадцать и к XVII — на десять. Но это обстоятельство часто не принимается историками во внимание. В результате получается так, что при обозначении дат английской истории год называется по григорианскому календарю, а день и месяц — по юлианскому. Например, пишется, что Карл I был казнен 30 января 1649 г.  Число и месяц в данном случае названы по юлианскому календарю, а год  обозначен по григорианскому.  Подобная нелогичность допускается и при датировке законодательных актов.  Например, «Акт об отмене королевского звания» датируется в хрестоматиях и сборниках документов по истории английской буржуазной революции 17-м марта 1649 г., «Акт об отмене Палаты лордов» — 19-м марта 1649 г.  Логично было бы при датировке тех или иных исторических событий обозначать и год, и месяц по одному и тому же календарю. В таком случае, если мы в качестве года казни Карла  называем 1649 г., то число и месяц должны быть обозначены как 9 февраля.  «Акт об отмене королевского звания» должен датироваться соответственно 27 марта 1649 г.  Если же мы говорим о 30 января как о числе и месяце казни английского короля, то в качестве года должны называть 1648 г.

     В настоящей статье при обозначении дат тех или иных событий  из истории Англии XVII в. подразумевается летоисчисление по григорианскому календарю. Оно устоялось в исторической литературе, его придерживается в своих трудах подавляющее большинство современных исследователей английской истории. В тех же случаях, когда упоминаемое нами событие падает по юлианскому календарю не на тот год, которым оно датируется по григорианскому календарю, мы указываем даты по обоим календарям.

[35] James I. A Speech to the Lords and Commons of the Parliament at White-hall, on Wednesday the XXI. Of March. Anno 1609 [1610] // The Political Works of James I. Edited by C.H. Mcllwain. Cambridge, 1918. P. 307.

[36] James I.  The true lawe of a Free monarchies or the reciprock and mutuall dutie betwixt a free King and his natural subjects. 1603. Первое издание этой книги Якова I вышло на латинском языке в 1598 г., то есть в то время, когда он был только королем Шотландии (под именем Якова VI) и еще не являлся королем Англии.

[37] James I.  A Speech to the Lords and Commons of the Parliament at White-hall, on Wednesday the XXI. Of March. Anno 1609 [1610] // The Political Works of James I. P. 310.

[38] De Republica Anglorum. The manner of Government or policie of the Realme of England, compiled by Sir Thomas Smyth Knight, Doctor of both the lawes, and one of the principal Secretaries unto the two most worthy Princes, King Edward the sixt, and Queene Elizabeth. Seen and allowed. At London, Anno Domini 1583. P. 58-60. Мы пользовались репринтным изданием этой книги, вышедшим в 1906 г. в Кэмбридже под редакцией Л. Алстона (L. Alston) и с предисловием Ф. У. Мэйтланда (F.W. Maitland).

[39] «The most high and absolute power of the realme of Englande, consisteth in the Parliament». (Ibidem. P. 48). Подобным образом характеризовал английский парламент и виндзорский каноник У. Харрисон, автор книги «Описание Англии…», вышедшей двумя изданиями — в 1577 и в 1587 г. По его словам, парламент Англии «обладает наивысшей и абсолютной властью в королевстве, так как посредством его короли и могущественные принцы время от времени свергались со своих тронов,  законы издавались или отменялись, преступления любого рода наказывались, и извращенные религии уничтожались или реформировались». (A Description of England or a briefe rehersall of the nature and qualities of the people of England and such commodities as are to be found in the same. Comprehended in two bookes and written by W.H. [That is William Harrison, Rector of Radwinter, Canon of Windsor]. The 2nd edition of 1587, collated with the 1st edition of 1577. Part I. P. 173). Мы пользовались репринтным изданием этой книги, вышедшим в 1877 г.

[40] De Republica Anglorum…P. 59-60.

[41] См.: James I. The true difference betwixt a lawful good King and an usurping Tyrant. 1603. Reprint 1887.

[42] Cowell J. The Interpreter: or booke containing the signification of words. Сambridge, 1607. См. подробнее об этой книге и политико-правовых взглядах её автора статью: Chrimes S.B.  The Constitutional Ideas of Dr. John Cowell // English Historical Review. 1949. Vol. 64. P. 461-487.

[43] Цит. по: Burgess G.  Op. Cit. P. 151. Подобное понимание королевской прерогативы даст впоследствии в одном из своих политических трактатов  Джон Локк (1632-1704). Знаменитый английский философ будет определять прерогативу в качестве власти «действовать сообразно собственному разумению ради общественного блага, не опираясь на предписания закона, а иногда даже вопреки ему». (Локк Дж.  Два трактата о правлении. Книга вторая // Локк Дж. Сочинения в трех томах. Том 3. М., 1988. С. 357).

[44] Parliamentary Debates in 1610 / Edited by S.R. Gardiner. London, 1862. P. 23.

[45] «The lawe did set the Crowne upon his head, and he is a King by the common lawe of the land». (Ibidem. P. 24).

[46] Ibidem.

[47] См.: Stuart Royal Proclamations / Edited by J.F. Larkin and Hughes P.L.. Vol. 1: Royal Proclamations of King James I, 1603-1625. Oxford, 1973. P. 243-245.

[48] См. об этом смысле императорского титула короля Англии подробнее: Ullmann W. «This Realm of England is an Empire» // Journal of Ecclesiastical History. 1979. Vol. 30. P. 175-203; Guy J.  Tudor England. Oxford, 1988. P. 369-378.

[49] Цит. по: Bibliotheca Politica: or a Discourse by way of Dialogue, whether the King be the Sole Supream Legislative Power of the Kingdom; and whether our Great Councils, or Parliaments, be a Fundamental Part of the Government, or else proceeded from the Favour and Concessions of former Kings. London, 1692. P. 308.

[50] The Statutes: Revised edition. Vol. 1. P. 570.

[51] Королева Елизавета умерла 24 марта, то есть в последний день 1602 г. по Юлианскому календарю.

[52] См.: Stuart Royal Proclamations. Vol. 1: Royal Proclamations of King James I, 1603-1625. P. 1, 18.

[53] «As one Entire Politick Body or Person». (Bibliotheca Politica... P. 335).

[54] Цит. по: Bibliotheca Politica… P. 317.

[55] Цит. по: Bibliotheca Politica… P. 345.

[56] The Continuation of the Historical and Political Discourse of the Laws and Government of England until the end of the Reign of Queen Elizabeth with a vindication of the ancient way of Parliament in England. London, 1682. P. 126, 131.

[57] Herle Ch.  A Full Answer. London, 1642. P. 3.

[58] Интересная дискуссия о значении и содержании «Божественного права (Jure Divino)» короля дана в книге: Bibliotheca Politica: Or a Discourse by way of Dialogue, whether Monarchy be Jure Divino: Collected out of the most Approved Authors, both Antient and Modern. London, 1691/2. 

[59] По словам Якова I, «короли справедливо называются Богами, так как они осуществляют образ или подобие Божественной власти на земле: потому что если рассмотреть характерные признаки Бога, то будет видно, как они сходятся в личности короля. Бог имеет власть создавать, или разрушать, совершать или не совершать по своей воле, даровать жизнь, или насылать смерть, судить всех и никому не быть ни подотчетным, ни подсудным: возвышать низкое и делать высокое низким по своей воле, и Богу обязаны как души, так и тела. И подобной властью обладают короли: они создают и уничтожают своих подданных (they make and unmake their subjects): они имеют власть возвышать и свергать; над жизнью и смертью: судить всех своих подданных и во всех случаях, и при этом не подотчетны никому, разве только Богу. Они обладают властью возвышать низкое и низводить высоко, и могут делать со своими подданными то, что делают люди с пешками и фигурами при игре в шахматы», (James I.  A Speech to the Lords and Commons of the Parliament at White-hall, on Wednesday the XXI. Of March. Anno 1609 [1610] // The Political Works of James I. P. 307).

[60] Яков I говорил буквально следующее: «A King is truly Parens patriae, the political father of his people (Король есть подлинный Отец отечества, политический отец своего народа)» .(Ibidem). Почти то же самое утверждал в рассматриваемое время в своей книге «В защиту Права Королей» английский правовед Э. Форсетт: «The Prince is Pater Patria, the Father of the Countrey (Монарх есть Отец Отечества, отец Страны». (Forsett E. A Defence of the Right of Kings. London, 1624. P. 23).

[61] «Kings are compared to the head of this microcosm of the body of man (Короли сравнимы с главой микрокосма человеческого тела)», — заявлял Яков I. (Ibidem).

[62] См. об этом подробнее: Schocket G. Patriarchalism in Political Thought: The Autoritarian Family and Political Speculation and Attitudes, especially in Seventeenth-Century England. Oxford, 1975.

[63] Р. Фильмер писал в этой книге, в частности, о том, что короли, хотя и «не являются природными родителями своих подданных», тем не менее «должны считаться ими как непосредственные наследники прародителей, которые изначально являлись родителями целых народов». (Patriarcha and other political works of Sir Robert Filmer / Edited by P. Laslett. Oxford, 1949. P. 60-61).

[64] См.: The Convocation Book of M DC VI., commonly called Bishоp Overall’’s Convocation Book. Oxford, 1844.

[65] Цит. по: Кузнецов К.А. Опыты по истории политических идей в Англии (XV-XVII вв.). Владивосток, 1913. С. 174.

[66] A Compleat Journal of the Notes, Speeches and Debates, both of the House of Lords and House of Commons throughout the whole Reign of Queen Elizabeth, of Glorious Memory. Collected by that Eminent Member of Parliament Sir Simond Dewes, Baronet. Published by Paul Bowes, of the Middle-Temple Esq. London, 1693. P. 659-660.

[67] James I.  A Speech to the Lords and Commons of the Parliament at White-hall, on Wednesday the XXI. Of March. Anno 1609 [1610] // The Political Works of James I. P. 308.

[68] Спикер Палаты Лордов Р. Онслоу (R. Onslow) говорил в своей парламентской речи 2 января 1566 г.: «Бог назначил для нас здесь не язычника, не безверующего Монарха, каким он мог бы быть, но верующего и одного из своих детей, чтобы управлять нами, его детьми: в этом управлении Монарх служит Богу двумя способами — как Человек и как Король. В качестве Человека он должен жить и служить Богу как одно из хороших его Творений; а в качестве Короля, и таким образом особого Творения Бога, он должен создавать Законы, посредством которых можно верно служить Богу». (A Compleat Journal of the Notes, Speeches and Debates, both of the House of Lords and House of Commons throughout the whole Reign of Queen Elizabeth… P. 114).

[69] Apology and Satisfaction of the House of Commons, 1604 // Crown and Parliament in Tudor–Stuart England. A documentary constitutional history. 1485–1714.  P. 163.

[70] См. текст этого документа в книге: Лавровский В.М. Сборник документов по истории английской буржуазной революции XVII в. С. 80.

[71] В историю Англии эта Елизавета войдет как бабушка Георга I — короля Великобритании в 1714-1727 гг. , родоначальника Ганноверской королевской династии. 

[72] Там же. С. 87.

[73] Bacon F.  Cases of the King’s Prerogative // The Works of Francis Bacon / Edited by J. Spedding, R.L. Ellis and D.D. Heath. Vol. 7. London, 1859. P. 206.

[74] Речь Уайтлока, 2 июля 1610 г. // Лавровский В.М. Сборник документов по истории английской буржуазной революции XVII в. С. 83.

[75] Имя Э. Кока впервые встречается в документах английского парламента за 1592 год. На заседании Палаты Лордов 22 февраля указанного года он был утвержден королевой Елизаветой в должности спикера Палаты Общин. Речь Э. Кока на данном заседании так понравилась Её Величеству, что, сообщая ему через посредство Лорда-хранителя Большой Печати о своем согласие на занятие им этой должности,  она одновременно выразила благодарность Палате Общин «за сделанный удачный выбор — избрание на должность спикера подходящего человека». (A Compleat Journal of the Notes, Speeches and Debates, both of the Hoyse of Lords and House of Commons throughout the whole Reign of Queen Elizabeth… P. 459). С тех пор во всех журналах Палаты Лордов и Палаты Общин английского парламента имя этого правоведа обозначается как Edward Cooke, то есть на русском языке оно должно произноситься как Эдуард Кук. В английской историко-правовой литературе его имя пишется как E. Coke. В этом случае оно должно произноситься по-русски как Коук. Однако в нашей литературе этот правовед почему-то называется Коком. Мы вынуждены воспринять именно это последнее обозначение его имени, поскольку оно уже стало традиционным.  

[76] Bibliotheca Politica: Or a Discourse by way of Dialogue, whether the King be the Sole Supream Legislative Power of the Kingdom… London, 1692. P. 313.

[77] Цит. по: Cobbett W.  Parliamentary History of England from the Norman Conquest to the Year 1803. Vol. 1.  London, 1806. Col. 1193. 

[78] Parliamentary Debates in 1610. P. 87.

[79] Ibidem. Именно в регулировании внешней торговли Англии видел основное значение абсолютной прерогативы короля правовед Дж. Дэвис. «Король Англии пользуется только своей Прерогативой в обложении пошлинами торговцев пересекающих моря», — писал он. (Davies J.  The Question concerning Impositions, Tonnage, Poundage, Prizage, Customs, &. London, 1656. P. 148). По словам Дж. Дэвиса, «в случаях, где сам Король или его подданные имеют отношения или торговлю с другими Народами, которые при этом не связаны Общим правом Англии (Municipal Laws of England)», должно действовать право народов. ( Ibidem. P. 4-5). А это право, по общему признанию, составляет сферу применения английским королем своей абсолютной прерогативы. Что же касается общего права, то оно, отмечал Дэвис, «признает и одобряет Право Народов в большинстве таких случаев». (Ibidem. P. 8).

[80] См.: An humble Petition to her Majesty and the Reasons gathered out of the Civil Law by Certain appointed by Authority in Parliament, to prove that it standeth not only with Justice but also with the Queens Majesties Honour and Safety to proceed criminally against the pretended Scotish Queen // A Compleat Journal of the Notes, Speeches and Debates, both of the Hoyse of Lords and House of Commons throughout the whole Reign of Queen Elizabeth… P. 215-219.

[81] К этой независимости стремились и Генрих VIII, и королева Елизавета, и Яков I, и Карл I. В 1610 г. Яков I утвердил новый текст присяги на верность королю, которую должны были давать все его подданные, достигшие восемнадцатилетнего возраста. В соответствии с ним подданные должны были присягать на верность своему королю даже в том случае, если  римско-католической церкви отлучил его от престола. См. прокламацию короля Якова I от 2 июня 1610 г. в издании: Stuart Royal Proclamations. Vol. 1: Royal Proclamations of King James I, 1603-1625. P. 245-250.

[82] A Compleat Journal of the Notes, Speeches and Debates, both of the Hoyse of Lords and House of Commons throughout the whole Reign of Queen Elizabeth… P. 238.

[83] Ibidem. P. 115.

[84] «This Commonwealth hath been by Gods Providence first instituted (Это Государство впервые учреждено Божественным Провидением)». (Ibidem. P. 74).

[85] Burgess G. Op. cit.  P. 144.

[86] Член Палаты Общин У. Хейквилл, стремясь доказать, что таможенные пошлины должны устанавливаться королем на основании общего права, приводил весьма любопытную аргументацию. Он говорил, что правомочие короля облагать товары таможенными пошлинами относится к сфере действия общего права и в доказательство приводил само их название (на латыни таможенные пошлины обозначаются термином «consuetude», а на английском — «customs», то есть в обоих случаях как «обычаи»). «Обычай по самой своей сущности, — заявлял этот парламентарий, — должен устанавливаться только с разрешения общего права. Таким образом, вы видите, что само наименование consuetude (custom) доказывает, что таможенные пошлины (customs) должны подлежать регулированию посредством общего права». (Parliamentary Debates in 1610. P. 79-80). В то время в Англии была распространена трактовка общего права как обычного права.

[87] Их имена: Т. Дорнел, Дж. Корбет, В. Эрл, Дж. Хевенингхем и Э. Хампдем.

[88] Д. Юм пишет в своей книге по истории Англии о том, что деньги стали необходимы  Карлу I для поддержки короля Дании, терпевшему поражения в войне с Габсбургами, в которую он вступил под воздействием интриг и обещаний английского монарха. Нуждаясь в деньгах, Карл обратился за помощью к Тайному Совету. «После некоторых размышлений Тайный совет постановил, что поскольку крайняя срочность дела не позволяет обратиться к парламенту, то самым быстрым, удобным и разумным способом удовлетворить нужды короля будет всеобщий заем у подданных, в размерах, соответствующих обложению их по последней субсидии. Каждый должен был внести в точности ту сумму, которую он заплатил бы, если бы парламентское постановление о четырех субсидиях стало законом, при этом, однако, народу потрудились объяснить, что взыскиваемые суммы следует называть не субсидиями, но именно займами». (Юм Д. Указ. соч. С. 148). 

[89] Commons Debates 1628. Vol. 2 // Edited R.C. Johnson, M.F. Keeler, M.J. Cole and W.B. Bidwell. New Haven, 1977. P. 146–152. В этом издании опубликованы журналы Палаты Общин, содержащие протоколы заседаний нижней палаты английского парламента в течение 1628 г.

[90] Journals of the House of Lords. Beginning Anno Decimo Octavo Jacobi Regis. (1620-1628). Vol. III. P. 753-754.

[91] Ibidem. P. 718. 

[92] Ibidem.

[93] Здесь имеется в виду тот вариант Великой хартии вольностей, который был утвержден в 1225 г. В первоначальном варианте этого документа, принятом в 1215 г., данная статья была 39-ой.

[94] Ibidem.

[95] Ibidem. P. 719.

[96] В журнале заседания Палаты Лордов за 9 апреля 1628 г. Дж. Селден характеризуется как «a great Antiquary and a pregnant Man (великий знаток древностей и человек богатого воображения)». (Ibidem. P. 717).

[97] Дж. Селден рассмотрел в своей речи десять из них: один из судебной практики периода правления Эдуарда III, два — времени правления Генриха VII, два — королевы Марии, три — королевы Елизаветы и два — Якова I. (Ibidem. P. 723-728). 

[98] Ibidem. P. 728.

[99] Ibidem. P. 731.

[100] Ibidem. P. 739-740.

[101] Дословно: «for it was but a Rule or Award of the Court, and no Judgement». Термины «rule», «award» и «judgement» переводятся на русский язык одинаково — как судебное решение. Между тем с точки зрения английского общего права, их значение различно. Настоящим судебным решением, то есть актом суда, порождающим юридические последствия (перемену в правовом положении подсудимого и т.п) и соответственно содержащим юридический прецедент, является только «judgement». Что же касается «rule» и «award», то это судебные решения, означающие на самом деле отказ от действительного решения спора. Они ничего не меняют в правовом положении обвиняемого и  выносятся в тех случаях, когда судьи не находят прочного правового основания для принятия настоящего судебного решения. Если же в дальнейшем такое основание появится, суд будет вправе вновь рассмотреть дело, по которому он ранее вынес простое судебное решение (то есть «rule» или «award»).   

[102] Ibidem. P. 746.

[103] Ibidem.

[104] См. содержание этой дискуссии: Ibidem. P. 747-752.

[105] Ibidem. P. 769.

[106] Ibidem.

[107] Commons Debates 1628. Vol. 3. P. 270–271.

[108] Дж. Уайтлок подразумевает под этой характеристикой ординарную прерогативу короля, поскольку именно она основана на общем праве и статутах Англии.

[109] Цит. по: Powell D.X. Sir James Whitelock’s extra-judicial advice to the Crown in 1627 // The Historical Journal. 1996. Vol. 39. P. 737–741.

[110] Об этом говорил, например, правовед Э. Кок на одном из заседаний Палаты Общин. См.: Commons Debates 1628. Vol. 3. P. 94-96.

[111] «Я знаю, — говорил Э. Кок, — что прерогатива есть часть права, но «Суверенная Власть» не является парламентским словом. По моему мнению, оно ослабляет Великую Хартию и все статуты; так как они абсолютны, без какой-либо статьи о «Суверенной Власти; и следует нам добавить его, как мы ослабим фундамент права, и тогда здание должно будет по необходимости упасть». (Ibidem. P. 495).

[112] Сообщая об этом Палате Общин, государственный секретарь Джон Коук  (John Coke) говорил: «Мы будем пользоваться нашими правами и вольностями с такими большими свободой и гарантиями…, как в любой год до этого в правление лучшего из наших королей. И если вам придет мысль надлежащим образом обеспечить в этом себя посредством билля или иначе…, Он (имеется в виду король — В.Т.) обещает вам и уверяет вас, что предоставит вам путь для этого». (Commons Debates 1628. Vol. 2. P. 297).

[113] Journals of the House of Lords. Beginning Anno Decimo Octavo Jacobi Regis. (1620-1628). Vol. III. P. 787.

[114] В оригинале — «raise the dejected hearts of your loving subjects to a cheerful supply of you Majesty». Термин «supply» означает здесь поддержку в смысле платы налогов.

[115] Commons Debates 1628. Vol. 3. P. 254.

[116] Guy J.A.  The Origins of the Petition of Right Reconsidered // The Historical Journal. 1982. Vol. 25. P. 309.  

[117] Идею прибегнуть для выражения своих требований к форме петиции о праве подал членам Палаты Общин правовед Э. Кок. Парламентарий Т. Вентворт говорил позднее о метаморфозе, произошедшей с нижней палатой парламента: «Мы в настоящее время опустились от нового статута и нового закона к Петиции о праве, и до тех пор, пока лорды не присоединятся к нам, никакого значения наше действие иметь не будет». (Цит. по: Tanner J.R. English constitutional conflicts of the seventeenth century. 1603-1689. Cambridge, 1957. P.64).

[118] На это обстоятельство обратил внимание парламентариев правовед Э. Кок, заявивший 8 мая 1628 г. на парламентской конференции, что законодательная процедура «через посредство Петиции была старинным средством до несчастного раздора между двумя Домами — Йорков и Ланкастеров». (Journals of the House of Lords. Beginning Anno Decimo Octavo Jacobi Regis. (1620-1628). Vol. III. P. 787).

[119] Commons Debates 1628. Vol. 3.  P. 102–103, 108, 111. На этот важный факт, по-новому представляющий историю происхождения Петиции о праве 1628 г., обращает внимание в своей статье Дж. Гай. См.: Guy J.A. Op. cit. P. 311. 

[120] Выступавший от имени членов Палаты Общин правовед Э. Кок говорил о том, что «они начертали Петицию о Праве в соответствии со старинными Прецедентами и оставили пространство Лордам для присоединения к ним». (Journals of the House of Lords. Beginning Anno Decimo Octavo Jacobi Regis. (1620-1628). Vol. III. P. 787).

[121]  Юм Д.  Указ. соч. С. 161.

[122] Commons Debates 1628. Vol. 3. P. 534.

[123] Ibidem. P. 529.

[124] Ibidem. P. 530.

[125] Journals of the House of Lords. Beginning Anno Decimo Octavo Jacobi Regis. (1620-1628). Vol. III. P. 835. В «Сборнике документов по истории английской буржуазной революции» В.М. Лавровского дан не совсем точный перевод этой резолюции Карла I. Особенно сильно искажен смысл последней её фразы. Она переведена здесь так: «К соблюдению сказанного он считает себя обязанным в той же мере, как к сохранению своей программы» (стр. 109). В связи с этим приводим оригинальный текст резолюции: «The King willeth, That Right be done, according to the Laws and Customs of the Realm. And that the Statutes be put in due Execution, that His Subjects may have no Cause to complain of any Wrongs or Oppressions contrary to their just Rights and Liberties; to the Preservation whereof he holds Himself in Conscience as well obliged as of His Prerogative»

[126] Исторически сложившиеся в Англии варианты королевских резолюций на парламентских актах различного рода см. В издании: A Compleat Journal of the Notes, Speeches and Debates, both of the House of Lords and House of Commons throughout the whole Reign of Queen Elizabeth… P. 328. 

[127] Старофранцузское выражение, означающее буквально: «Пусть будет так, как желаемо». См.: Ibidem. P. 844.

[128] Ibidem.

[129] Королевская резолюция, утверждавшая частные билли, могла иметь формулу, немногим отличающуюся от приведенной. Так, королева Елизавета утверждала подобные билли следующими словами — «soit fait come il est desire». См.: A Compleat Journal of the Notes, Speeches and Debates, both of the Hoyse of Lords and House of Commons throughout the whole Reign of Queen Elizabeth… P. 328.

[130] В переводе со старофранцузского языка это словосочетание означает буквально: «Король соизволил это».

[131] Это признавали сами парламентарии, на это обстоятельство специально обращал внимание парламента король Карл I при закрытии его сессии: «Обе палаты во время выработки этой петиции заявляли, что они никоим образом не хотят вторгаться в область моей прерогативы, говоря, что у них нет ни намерения, ни власти наносить ей ущерб. Поэтому должно быть признано, что я не давал согласия на что-либо новое, но лишь подтвердил старые вольности моих подданных». (Лавровский В.М.  Сборник документов по истории английской буржуазной революции XVII в. С. 112).

[132] Именно такой порядок утверждения законодательных актов королевской властью зафиксирован в журналах Палаты Лордов эпохи правления королевы Елизаветы, времени правления короля Якова I и первых лет правления Карла I.

[133]  Там же. С. 132.

[134] Этот взгляд проводит, в частности, в своем труде «История Англии от вступления на престол Джеймса I (Якова I) до начала Гражданской Войны» английский историк С.-Р. Гардинер (1829–1902).. См.: Gardiner S.R. History of England from the accession of James I to the outbreak of the Civil War, 1603–1642. Vol. 6. London, 1886. P. 213–326.

[135] Юм Д.  Англия под властью Дома Стюартов. Том 1. Спб., 2001. С. 167.

[136] Такую оценку Петиции о праве давал в своем труде «Конституционная история Англии» английский историк Г. Галлам (1777–1859). Его точку зрения разделял русский историк А.Н. Савин (1873–1923), отмечавший в своих лекциях  по истории английской революции, что «Петиция стояла на зыбкой исторической почве», что она «далеко не покрывала всей области, которая была предметом политического спора между правительством и парламентом». (См.: Савин А.Н. Лекции по истории английской революции. М., 2000. С. 190). Русский историк, правда, допускал ошибку, когда утверждал, что после утверждения королем Петиция о праве «стала статутом». (Там же. С. 189).

[137] Coward B.  The Stuart Age. A History of England, 1603–1714. London and New York, 1980. P. 140.

[138] Так, решение о предоставлении права на потонный и пофунтовый сбор королеве Елизавете парламент принял уже 7 февраля 1558 г., то есть в первый же год её правления. См.: A Compleat Journal of the Notes, Speeches and Debates, both of the Hoyse of Lords and House of Commons throughout the whole Reign of Queen Elizabeth… P. 59.  

[139] Journals of the House of Lords. Beginning Anno Quarto Caroli Regis. Vol. IV. (1628-1642). P. 12.

[140] «Только непокорное и мятежное поведение нижней палаты стало причиной роспуска этого парламента», — заявил король, объявляя о своем решении. (Ibidem. P. 43).

[141] Цит. по: Юм Д. Указ. соч. С. 205.

[142] На это указывает журнал Палаты Лордов парламента, работавшего с 23 ноября 1584 г. до 14 сентября 1586 г. См.: A Compleat Journal of the Notes, Speeches and Debates, both of the Hoyse of Lords and House of Commons throughout the whole Reign of Queen Elizabeth… P. 318.

[143] «For the resolution of the Judges, we are glad of them», — сказал он. См.: Journals of the House of Lords. Beginning Anno Decimo Octavo Jacobi Regis. (1620-1628). Vol. III. P. 746.

[144] Ibidem. P. 722.