Реферат: Российский дипломат А.П. Бестужев-Рюмин (1693-1766)

Анисимов Максим Юрьевич - младший научный сотрудник Института российской истории РАН.

Алексей Петрович Бестужев-Рюмин принадлежит к числу выдающихся дипломатов России. Он оставил яркий след в истории международных отношений Европы, но, несмотря на это, не избалован вниманием историков.

В XIX в. сведения о Бестужеве-Рюмине, в основном биографического характера, содержались в различных сборниках, как, например, в "Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов" Д.Н. Бантыш-Каменского. Самой подробной биографией Бестужева является статья А. Преснякова в "Русском биографическом словаре" 1900 г., переизданном в 1992 г. В современный период оценивалось уже политическое наследие Бестужева - очерк А.Н. Шапкиной о его деятельности в первые годы нахождения на канцлерском посту, включенный в сборник "Российская дипломатия в портретах", и статьи Н.Н. Яковлева в сборнике "Британия и Европа". Внешнеполитическая концепция Бестужева рассматривалась в общих трудах, посвященных его эпохе, - работе Н.Н. Яковлева "Европа накануне Семилетней войны", двух монографиях Е.В. Анисимова - "Россия в середине XVIII века" и "Елизавета Петровна". Французская исследовательница Ф.-Д. Лиштенан, работа которой "Россия входит в Европу" получила в 1998 г. премию Французской академии, вообще не рассматривает Бестужева как политика, имевшего продуманную систему ориентиров, и считает, что "долгие годы Бестужев ставил внешнюю политику России в зависимость от состояния ее финансов и заключал союзы с теми, кто платил больше денег" [1]. В перечисленных работах не исследовалось отношение канцлера к сопредельным России государствам и возможностям территориального расширения страны. Нуждаются в уточнении и предпосылки падения влияния канцлера на внешнюю политику страны.

Взлеты и падения Бестужева-Рюмина

22 мая (1 июня) 1693 г. в семье московского дворянина Петра Михайловича Бестужева и его супруги Евдокии Ивановны родился третий ребенок, получивший имя Алексей. Род его, по легенде, происходил от выехавшего в Россию в 1403 г. англичанина Гавриила Беста, сын которого, Яков Рюма, был боярином Ивана III. В действительности Алексей Петрович был потомком новгородцев, выведенных в Москву Иваном III после ликвидации независимости Новгорода. Фамилия его имеет русские корни: "бесстуж" - не докучающий ничем. С 1701 г. Бестужевы стали писаться Бестужевыми-Рюмиными. Отец будущего канцлера служил воеводой в Симбирске, выполнял дипломатические поручения в Вене и Берлине, ав 1712 г. стал обер-гофмейстером у герцогини курляндской Анны Иоанновны. Затем безуспешно пытался помочь побочному сыну польского короля Августа II графу Морицу Саксонскому получить герцогский престол в Курляндии. В 1728 г. Анна Иоанновна обвинила его в хищениях, в 1730 г. он был сослан в деревню, но в 1737 г. освобожден. От взошедшей на престол 25 ноября 1741 г. Елизаветы Петровны Петр Михайлович (вместе с сыновьями) в 1742 г. получил графский титул. В следующем году он скончался.

Оба его сына, старший - Михаил (1688-1760) и младший - Алексей в 1708 г. были отправлены Петром I в числе многих дворянских детей на учебу за границу. Алексей учился в Копенгагене, затем в Берлине. Показал прекрасное знание иностранных языков (латинского, французского и немецкого), завершил образование путешествием по Европе и в 1712 г., в возрасте 19 лет, получил первое дипломатическое поручение - назначение "дворянином посольства" в русское представительство в Гааге и на Утрехтском конгрессе, тогдашнем средоточии европейской политики, завершившем войну за Испанское наследство (1700-1713 гг.). Посольством руководил знаменитый петровский дипломат князь Б.И. Куракин.

В 1713 г. курфюрст Ганновера Георг-Людвиг обратил внимание на молодого человека в свите русского посланника в Гааге и пригласил его к себе на службу. Петр I не возражал против перехода Бестужева на иностранную службу, надеясь, что подающий надежды молодой дипломат приобретет при европейском дворе новые умения. В 1714 г. Георг-Людвиг стал английским королем Георгом I и отправил Бестужева в Россию с извещением об этом событии, с тем, чтобы тот стал посланником Англии в России, что с радостью было принято Петром I. Когда в 1716 г. царевич Алексей бежал из России, Бестужев отправил к нему письмо, в котором заявлял, что всегда был готов ему служить, но, находясь в России, не мог этого сделать, а теперь царевич может им располагать [2]. Если бы Петр I узнал об этом, повествование об Алексее Бестужеве на этом и закончилось бы, но Бестужеву повезло. В 1717 г. Петр отозвал его с английской службы, в 1718 г. он стал обер-камер-юнкером при дворе Анны Иоанновны, где тогда служил его отец; а в 1720 г. - резидентом в Дании. Здесь он сумел отличиться, когда 1 декабря 1721 г. устроил торжества по случаю заключения Ништадтского мира. Он хотел отчеканить на датском монетном дворе по этому поводу медали с портретом Петра I. Однако датчане заявили, что фраза на медали: "даровав Северу давно ожиданное спокойствие" [3]. предосудительна для их страны, и чеканить медали отказались. Тогда Бестужев выбил их в Гамбурге и раздал иностранным дипломатам и датским политикам, вынужденным их принять. Петр, находившийся на Каспии, узнав об этом, лично написал резиденту в Копенгагене благодарственное письмо. В 1723 г. наградил его в Ревеле своим нагрудным портретом, осыпанным бриллиантами (в те времена очень высокая награда), а в 1724 г., на коронации своей супруги Екатерины, император произвел Бестужева в действительные камергеры.

В 1725 г. Петр I умер, и карьера Бестужева застопорилась. Всесильный тогда А.Д. Меншиков помнил противодействие со стороны П.М. Бестужева своим планам стать герцогом в Курляндии и не собирался покровительствовать его сыну. После прихода к власти Анны Иоанновны в 1730 г. Алексей Петрович покинул Копенгаген. Он занял куда менее престижную должность резидента в Гамбурге и Нижнем Саксонском округе, но уже в следующем году получил полномочия чрезвычайного посланника. В 1733 г. он сумел оказать редкую услугу императрице, изъяв из архива в городе Киль (Шлезвиг-Гольштейн) находившееся там завещание Екатерины I, по которому в случае, если Петр II не оставит наследников, престол переходил к Анне Петровне (матери будущего Петра III), затем Елизавете Петровне, при условии преимущества их потомков-мужчин перед женщинами.

Дальше карьера Бестужева снова пошла в гору. В конце 1734 г. его опять переводят в Данию, но уже с награждением орденом Св. Александра Невского. Он сохраняет и прежний пост в Гамбурге. В 1736 г. получает чин тайного советника, а 25 марта 1740 г. -действительного тайного советника и призывается ко двору в Петербург. Анне Иоанновне оставалось жить несколько месяцев, и ее фавориту Э.И. Бирону нужен был союзник в борьбе против графа А.И. Остермана, руководившего тогда внешнеполитическими делами. Бирон познакомился с Бестужевым в Петербурге, куда тот привез похищенное завещание Екатерины I. Вероятно, он уже тогда заметил ловкого дипломата, и дальнейшие повышения Алексея Петровича в Копенгагене - дело его протекции.

После смерти Анны Иоанновны 17 октября 1740 г. Бирон становится регентом при малолетнем Иоанне Антоновиче. Автором манифеста об этом событии был Бестужев-Рюмин, который после казни противника Бирона кабинет-министра А.П. Волынского занял его место и получил орден Белого Орла.

Когда регента Бирона сверг фельдмаршал граф Б.X. Миних, Алексей Петрович сразу же оказался в тюрьме, растерялся и дал показания против Бирона. Затем, при очной ставке с ним, отказался от своих показаний, сославшись на угрозы и жестокое обращение в тюрьме. Его приговорили к четвертованию, потом помиловали, но лишили должностей и наград и отправили в ссылку. В октябре 1741 г. российская правительница Анна Леопольдовна, мать Иоанна Антоновича, позволила Бестужеву находиться в столице.

Переворот 25 ноября 1741 г. возвел на русский престол Елизавету Петровну. Она вернула ко двору и бывших опальных соратников ее отца, и жертв прежнего режима, исключая Бирона. Миних и Остерман отправились в ссылку. Одному из организаторов заговора - лейб-медику Елизаветы французу И.Г. Лестоку понадобился опытный и умный дипломат, обязательно русский по происхождению, так как переворот 25 ноября, по мысли заговорщиков, должен был показать всем, что теперь с немецким засильем покончено. Бестужев-Рюмин был человеком умным, опытным дипломатом, русским по происхождению, сыном соратника Петра I, сам служил императору, безвинно пострадал при прежнем правлении, и казался Лестоку, который мог с ним познакомиться еще до переворота, лучшей кандидатурой на смену сосланных руководителей внешней политики страны.

Бестужеву поддержка Лестока дала многое: он стал соавтором манифеста о восшествии на престол Елизаветы, 30 ноября 1741 г., через пять дней после переворота, в день св. Андрея Первозванного и ордена его имени, получил эту высшую награду Российской империи. Затем он становится сенатором. Главным директором над почтами, 12 декабря 1741 г. занимает пост вице-канцлера, а в июле 1744 г. - высший государственный пост канцлера. Остается на этом посту долгих 14 лет, до 1758 г., несмотря на противодействие некоторых европейских дворов и своих недругов при дворе Елизаветы.

Бестужев-Рюмин и Елизавета Петровна

Еще с XIX в. было принято считать, что Бестужев являлся полновластным хозяином внешней политики России при ленивой и легкомысленной Елизавете, которая во всем доверяла канцлеру и позволяла ему делать все, что он пожелает, не имея возможности и желания противостоять его воле. Однако при знакомстве с подлинными документами того времени эта точка зрения постепенно пересматривалась, хотя и до сих пор можно встретить утверждения, будто все успехи и неудачи внешней политики Елизаветы принадлежат именно Бестужеву.

В 1863 г. в "Русском архиве" было напечатано письмо голштинского принца Августа (Фридриха-Августа), двоюродного дяди наследника русского престола Петра Федоровича (будущего Петра III), где он просил Елизавету поддержать его отказ от женитьбы, которую устраивают ему датчане, чтобы обеспечить себе беспроблемное сосуществование с герцогством Шлезвиг-Гольштейном (вернее, только Гольштейном, так как Шлезвиг давно был захвачен Данией). Дания тем самым надеялась держать принца и его потомков под своим контролем. Бестужев добавил к письму собственное мнение: ради спокойствия на Балтике и союза России с Данией в этом споре следует поддержать Копенгаген. Елизавета отказала Бестужеву. Этот факт заставил издателя "Русского архива" П.И. Бартенева написать в примечаниях: "Императрица Елизавета Петровна не вовсе же чуждалась занятий государственными делами, как у нас думают" [4].

Дела Шлезвиг-Гольштейна вообще были постоянной головной болью Бестужева, для которого это небольшое северогерманское герцогство, управляемое наследником российского престола, было тем же, чем для английской парламентской оппозиции являлся Ганновер, наследственное владение английских королей, - т.е. ненужным довеском к государству, постоянно создающим проблемы и мешающим налаживать европейскую политику страны.

У Шлезвиг-Гольштейна имелись территориальные претензии к Дании (упоминавшийся выше захват Данией Шлезвига), которая вынуждена была обращать на них особое внимание, так как за герцогством стояла Россия. С герцогом Шлезвиг-Гольштейна -племянником Елизаветы, русским великим князем Петром Федоровичем - Копенгагену никак не удавалось договориться. Датский король Фредрик V предложил наследнику российского престола обменять его родовые владения на Ольденбург и Дельменгорст, добавив к ним крупную сумму денег. Переговоры ни к чему не привели и к маю 1751 г. были сорваны. Бестужев пытался в этой ситуации повлиять на Елизавету, сначала лично, затем с помощью других влиятельных сановников. Они представили императрице свое мнение, заключавшееся в том, что в случае срыва переговоров Дания перейдет в лагерь противников России, т.е. пойдет на союз с Францией, Пруссией и Швецией, а это чревато потерей российского влияния в стратегически важном регионе. Елизавета созвала Конференцию, или Императорский Совет, состоявший из главных действующих лиц ее царствования. Совет поддержал мнение Бестужева. После этого императрица обратилась к трем членам Коллегии иностранных дел, одним из которых был вице-канцлер М.И. Воронцов, и запросила их мнение. Они также поддержали решение Конференции, по мнению Ф.-Д. Лиштенан, "из страха перед канцлером" [5], хотя тот же Воронцов никогда не стеснялся не соглашаться с Бестужевым. Тогда Елизавета решила вывести голштинские дела из ведения Коллегии и полностью передать их в управление своего наследника. Она, вероятно, считала, что таким образом ее ребячливый племянник быстрее научится защищать государственные интересы на международной арене. Не только русские придворные были единодушны в вопросе о Шлезвиг-Гольштейне, но и союзные австрийцы. Очевидно, не зная российских реалий, они через российского посла графа Г.К. Кейзерлинга советовали канцлеру Бестужеву уладить голштинскую проблему: "Ибо де дацкий двор только по сему делу находится с Францией в союзе" [6]. Родственные чувства Елизаветы явно вредили положению России в Европе, но Бестужев был бессилен.

Его ждала и еще одна неудача: курляндское дело. В 1740 г. герцог Курляндии, вассальной территории Речи Посполитой, Бирон был сослан, и престол в Митаве оказался вакантным. В начале лета 1749 г. в Саксонию, к своему сводному брату, польскому королю Августу Ш, приехал прежний претендент на Курляндию граф Мориц Саксонский, ставший французским маршалом. Он побывал также и в Берлине, где его хорошо принял Фридрих II, который заявил о своей поддержке его притязаний на Курляндию и предложил графу руку своей сестры. В самой Речи Посполитой стали раздаваться голоса в пользу освобождения Елизаветой Бирона.

Польско-саксонский резидент генерал К.3. Арним, прибывший в Петербург 5 апреля 1750 г., 31 мая отправил письмо Бестужеву с просьбой об освобождении Бирона, приложив к нему копию обращения об этом Августа III. Резиденту нужно было вручить обращение лично Елизавете, но его аудиенция постоянно откладывалась, и первый министр Августа III граф Брюль нервничал, так как надеялся уладить вопрос до открытия польского сейма. 25 июля, 29 августа, 5 и 26 сентября Арним вновь предъявлял Бестужеву письма графа Брюля об "умножающейся в нации нетерпеливости" в деле освобождения Бирона. В это же время все союзные России государства - Австрия, Англия и Голландия - передали совместное ходатайство российскому двору об освобождении герцога Курляндского. 21 ноября 1750 г. генерал Арним опять показывал Бестужеву новое письмо Брюля, в котором тот предписывал еще раз просить аудиенции у императрицы, поскольку наступила зима, Елизавета перестала совершать увеселительные поездки и у нее появилось время для приема иностранных дипломатов [7]. В конце 1750 - начале 1751 г. Арниму, видимо, удалось вручить грамоту своего короля, так как 29 декабря (9 января н.с.) он спрашивал Бестужева об ответе императрицы [8]. В начале мая 1751 г. польско-саксонский посланник снова обратился к Бестужеву в многостраничном письме, советуя отпустить Бирона и выдвигая аргумент, что, мол, многие в Польше, да и в Европе думают, будто Россия собирается присвоить Курляндию. Ничего не добившись, 29 июля Арним сообщил русскому канцлеру о своем отзыве.

Что же происходило в это время при петербургском дворе и в чем причина упорного молчания русских официальных лиц? Сам канцлер Бестужев был активным сторонником освобождения Бирона. Он представил Елизавете Петровне реляцию русского посланника в Дрездене графа Кейзерлинга, рекомендовавшего освободить Бирона, с собственными доводами: возвращение опального герцога в Курляндию сможет избавить Россию от вероятных денежных претензий Речи Посполитой (Петербург получал с Курляндии 80 тыс. талеров в год), выбьет оружие из рук недоброжелателей России -Франции, Пруссии и Швеции, прекратит их интриги по этому поводу в Польше и укрепит позиции Российской империи в Прибалтике [9]. Для обеспечения безопасности нахождения Бирона за пределами России Бестужев предлагал взять его сыновей в русскую службу, чтобы они тем самым являлись заложниками (Бирон, клявшийся в верности Елизавете, и сам предлагал это в письмах к вице-канцлеру М.И. Воронцову [10] ). Императрица ответила канцлеру решительным отказом, и его дальнейшие попытки повлиять на Елизавету через ее фаворита А.Г. Разумовского успеха не имели.

Несомненно, причиной злоключений "несчастливого" Бирона явилась позиция Елизаветы, вызванная сугубо личными причинами. В письме Бестужева Разумовскому ничего не говорится о причинах отказа [11], следовательно, дело было не в политической логике. Неизвестно, поддерживал ли кто-нибудь императрицу в ее намерениях относительно Бирона, скорее всего, она в одиночку противостояла беспрецедентному давлению не только со стороны своего канцлера, но и всех союзных России держав, обеспокоенных возможным усилением в Прибалтике враждебных им и России государств - Франции и Пруссии, а также дестабилизацией в Речи Посполитой. Елизавету вряд ли интересовали 80 тыс. талеров в год, которые получал ее двор с секвестрированных владений Бирона, - ради принципов императрица с легкостью жертвовала доходами казны. Скажем, в 1742 г. она распорядилась выслать из России всех евреев и не впускать их больше в страну, несмотря на то, что еврейская торговля приносила государству весомую прибыль. На представлении об этом Сената она наложила резолюцию: "От врагов Христовых не желаю интересной прибыли" [12].

Таким образом Елизавета Петровна вполне соответствовала императорскому титулу, доставшемуся ей в наследство от отца. Она сама принимала решения, умела не поддаваться никакому давлению, так что и в успехах России того времени, и в неудачах немаловажную роль сыграл не только Бестужев-Рюмин, но и сама императрица.

И все-таки решения Елизаветы Петровны по внешнеполитическим вопросам в основном зависели от канцлера Бестужева. Он приходил к императрице на доклад с выписками из реляций русских представителей при иностранных дворах, зачитывал то, что считал важным, добавлял к этому свой письменный вариант действий, снабженный пространным обоснованием. Обычно Бестужев приводил сразу несколько разносторонних доводов (лишнее доказательство того, что Елизавете было непросто навязать свое мнение), обширность которых утомляла государыню и делала ее более покладистой. Тем не менее императрица всегда помнила, что она дочь Петра Великого, и никому не позволяла предписывать ей решения. Иностранные посланники часто обвиняли ее в лени и любви к развлечениям, но императрица избегала общения, как в случае с польско-саксонским резидентом Арнимом, не потому, что не могла найти для него времени, - она не хотела портить отношения с его двором, отказываясь выполнить просьбу. К чести Елизаветы, она никогда не поддавалась первому впечатлению и принимала решения, только тщательно обдумав их, что опять же требовало времени. Она могла спросить мнение других лиц, выслушивала их советы лично, так как знала, что у Бестужева при дворе множество недругов. Главным аргументом для Елизаветы было то, как в данной ситуации действовал ее отец. Если же дело касалось важнейших для страны внешнеполитических вопросов, Елизавета созывала упоминавшийся выше Императорский Совет, являвшийся наследником Верховного тайного совета Екатерины I и Кабинета Анны Ио-анновны. Совет (или Конференция) обсуждал, к примеру, не только ситуацию с Гольштейном и Данией, но и вопросы о том, готовить ли войну с Пруссией в 1753 г., продолжать ли строительство крепости Св. Елизаветы на южных рубежах страны, против чего в 1755 г. активно возражала Турция. Мнение канцлера там не всегда было решающим. Да и Елизавета, как в случае с Гольштейном, не всегда следовала рекомендациям своих советников.

Бестужев-Рюмин в придворной борьбе

При дворе всегда существовала группировка, оппозиционная Бестужеву. Он много раз одерживал над ней победы, часто проигрывал сам, но эта система двух придворных партий никогда не менялась, а это свидетельствует о том, что такая "система сдержек и противовесов" была выгодна Елизавете Петровне, поддерживалась и поощрялась ею.

Если "партию" Бестужева по внешнеполитической ориентации можно назвать "англо-австрийской", то его противников - "французской партией", первоначально - "франко-прусской". В начале правления Елизаветы эта партия господствовала при дворе, так как именно она принимала активное участие в возведении на престол новой императрицы. Ее составляли французский посол маркиз де Ла Шетарди, воспитатель великого князя Петра Федоровича О.Ф. фон Брюммер и уже упоминавшийся лейб-медик императрицы француз Лесток. Впрочем, влияние этой группировки было относительным. Несмотря на помощь в подготовке переворота шведского резидента Э.М. Нолькена и его союзника Шетарди, Елизавета всегда, даже во время подготовки заговора, отказывалась уступать Швеции (начавшей войну с Россией незадолго до ее воцарения) какую-либо часть завоеванной Петром Прибалтики.

Именно Лесток и Шетарди привлекли ко двору Елизаветы Бестужева-Рюмина, помогли ему стать вице-канцлером и потом всю жизнь жалели об этом. Он оказался противником их курса на сближение с Францией, поскольку видел, что Версаль желает оттеснить Россию обратно в глубь Евразии. Маркиз Шетарди и Лесток, на правах друзей императрицы, стали советовать ей отстранить Бестужева. Елизавета выслушивала их, но Бестужев сохранял свой пост. Постепенно влияние прежних соратников на Елизавету слабело. Еще в 1742 г. служивший Бестужеву немецкий математик из Российской академии наук X. Гольдбах раскрыл дипломатический шифр французского посольства, и Бестужев, накопив материал, представил императрице выписки из перехваченной переписки Шетарди.

Шетарди писал о том, что Елизавета ленива, никогда не размышляет, предпочитая предаваться развлечениям с фаворитами. Такого Елизавета простить не могла. 6(17) июня 1744 г. маркиз Шетарди был выслан из России. Затем без особого шума страну покинули остальные соратники маркиза. В марте 1748 г. Лесток, переписку которого Бестужев также показал Елизавете, был подвергнут пыткам и сослан в Великий Устюг. Но влияние Бестужева не стало от этого абсолютным. Партию противников возглавил его заместитель, вице-канцлер граф М.И. Воронцов (1714-1767), бывший паж цесаревны Елизаветы и один из активнейших участников переворота 25 ноября 1741 г. Он был женат на двоюродной сестре Елизаветы, графине Анне Карловне Скавронской. Отсутствие особых способностей уравновешивалось в нем отсутствием амбиций. Воронцов был честным, тихим и спокойным человеком. Один из немногих придворных, он оставил о себе хорошую память у всех, кто его знал. Если Бестужева можно с полным правом назвать "западником", то Воронцов был "почвенником". Он вырос в России, был далек от иностранных дворов с их интригами, ценил родственные связи, искренне помогал православным сербам и черногорцам, обращавшимся в Россию за помощью и при всем этом любил французскую культуру и саму Францию, где однажды побывал. Бестужев пытался лишить его влияния на императрицу, в частности, используя эпизод, когда Воронцов, путешествуя по Европе в 1745 г., заехал к Фридриху II. Это не понравилось Елизавете, но она быстро простила Воронцова. Сам Воронцов, не испытывавший склонности к интригам, понял, что Бестужев на своем посту надолго, и прежние яростные придворные баталии сменились "холодной войной".

Вторым лидером "французской партии" был молодой фаворит императрицы И.И. Шувалов (1727-1797), начавший службу при дворе в 1742 г. и вошедший в фавор в 1749 г. Человек явно неординарный, он отказался от графского титула, крупных земельных пожалований и даже поста вице-канцлера, когда занимавший его Воронцов сменил Бестужева. Кроме того, И.И. Шувалов известен как покровитель М.В. Ломоносова и первый куратор Московского университета. Он был одним из образованнейших людей своего времени и, как и Воронцов, галломаном.

Видным противником Бестужева-Рюмина стал его старший брат Михаил, перешедший в "партию" Воронцова, скорее всего, по личным мотивам. Он был обижен на младшего Бестужева: тот не помог ему ни тогда, когда его супруга А.Г. Ягужинская в 1743 г. за участие в заговоре против Елизаветы была с "урезанным" языком сослана в Сибирь, а он сам три месяца просидел в тюрьме, ни тогда, когда в 1749 г. решил жениться вторично (хотя Ягужинская была жива) и тайно обвенчался в Дрездене с саксонкой Гаугвиц. Елизавета была возмущена, долго не признавала этот брак, и канцлер присоединился к ее мнению.

А.П. Бестужев не мог найти общий язык не только с группировкой Воронцова-Шувалова, но и с "молодым двором" наследника российского престола. Он понимал, что приход Петра Федоровича к власти разрушит его "систему" и повредит России. Великий князь Петр Федорович, поклонник Фридриха II, не скрывал своей ненависти к канцлеру. Супруга наследника Екатерина Алексеевна вначале боролась с Бестужевым, считавшим ее агентом Фридриха II (Бестужев предлагал женить Петра Федоровича на саксонской принцессе), но в 1756 г. канцлер и великая княгиня нашли общий язык, планируя после ожидавшейся смерти Елизаветы провозгласить императором малолетнего Павла Петровича и управлять страной от его имени.

На придворную борьбу Бестужев, один против всех, тратил очень много сил. В его окружении не было ни одной хоть сколько-нибудь значительной фигуры. Однако его голос при дворе не заглушался злословием и нашептыванием придворных и различными внешнеполитическими предложениями многочисленных противников.

"Система Петра Великого"

Когда в 1742 г. Бестужев-Рюмин получил пост вице-канцлера, он фактически уже выполнял работу своего начальника, так как тогдашний канцлер князь А.М. Черкасский постоянно болел и делами не занимался. Таким образом, Бестужев 16 лет руководил внешней политикой Российской империи. Примерно к середине 40-х годов XVIII в. в его представлении окончательно сложилась концепция российской внешней политики. Он оставался верен ей до конца своей карьеры, несмотря на то, что она уже не отвечала духу времени. Он излагал ее в представлениях к императрице и письмах к Воронцову, назвав "системой Петра Великого", тем самым подчеркивая верность и преемственность идеям отца Елизаветы, которая и сама считала, что призвана продолжать дело своего "вечнодостойной памяти родителя".

Суть этой "системы" состояла в следующем [13]. Бестужев писал, что у Петра всегда были постоянные союзники, с помощью которых он контролировал благоприятное для России положение дел в Европе и спокойствие на границах. Союзниками России являлись "морские державы" - Англия и Голландия. С ними велась выгодная торговля, они обеспечивали русскую армию субсидиями, а также помогали контролировать ситуацию на севере Европы, в Балтийском регионе. С Россией у них не должно быть территориальных споров, считал Бестужев. Еще более важным союзником была Австрия. С Веной канцлер заключил союзный договор в 1746 г. Австрия была необходима России для борьбы с общим противником - Османской империей, а также для обеспечения контроля над протяженной и нестабильной Польшей. Бестужев помнил, что только при поддержке Вены Петербургу в 1735 г. удалось утвердить на польском престоле русского кандидата - курфюрста Саксонии Августа III, который являлся еще одним союзником России. Конечно, Россию интересовала не Саксония как таковая - слабое и небогатое германское курфюршество, а именно ее монарх, король Речи Посполитой. На рубеже 40-50-х годов Россию и Австрию сблизила еще одна общая забота - Пруссия.

Пруссии, "потаенному неприятелю", Бестужев уделял много внимания. В 1743 г. Россия подписала с прусским королем Фридрихом II договор об оборонительном союзе, но поведение этого монарха во время войны за Австрийское наследство (1740-1748 гг.), когда Фридрих II постоянно нарушал все свои договоры, то заключая союз с Францией против Австрии, то выходя из него и подписывая мир с Веной, то вновь начиная войну против нее в союзе с французами и т.д., показало, что у России появился агрессивный и вероломный сосед, с которым договориться трудно. В результате этой войны Пруссия захватила принадлежавшую Австрии многонаселенную Силезию, отрезавшую Саксонию от Польши. Более того, тогда же Фридрих II захватил Дрезден и изгнал оттуда в Польшу короля Августа III. Польша могла стать ареной действий прусского короля, что, учитывая огромное протяжение не защищенной естественными преградами русско-польской границы, заставило бы Россию надолго отвлечься от других внешнеполитических дел. Сестра прусского короля была женой наследника шведского престола. Опираясь на поддержку шурина, он мог вновь поднять вопрос о пересмотре итогов Северной войны, как Стокгольм уже пытался сделать это в 1741-1743 гг. К концу войны за Австрийское наследство Бестужеву стало ясно, что нужно любыми средствами "сократить силы" Фридриха II.

Хотя Бестужев не мог знать замыслов прусского короля, он оценил его действия и сделал абсолютно правильные выводы. В 1752 г. Фридрих II написал свое "Первое политическое завещание", с которым дореволюционным историкам так и не удалось ознакомиться. Фридрих II считал, что у России и Пруссии нет глубинных причин для вражды, но - характерная логика - Россия всегда будет таить угрозу, войны с ней следует избегать, а для этого Пруссии необходимы: прочное влияние в Польше, опора в сильной Швеции и нестабильность в самой России, желательно даже гражданская война [14]. Фридрих целеустремленно проводил политику упреждения России, налаживал тайные контакты со Стамбулом, с почетом принимал представителей крымского хана, пытался усилить Швецию, заигрывал с польскими лютеранами и Курляндией. Но прусский король взялся за то, что оказалось ему не по силам. Бестужев имел многочисленных информаторов по всей Европе, был осведомлен практически обо всех антироссийских замыслах Фридриха II и сумел их предотвратить. В то же время благодаря стараниям русского канцлера в Петербурге не было ни одного прусского информатора (о политике России король имел только те сведения, которое поставляли ему подкупленные австрийский и саксонский дипломаты). Фридрих II был уверен, что английское влияние в России абсолютно, и это стало едва ли не основной причиной заключенного им в 1756 г. Вестминстерского договора с Англией. К началу Семилетней войны 1756-1763 гг. его политика полностью обанкротилась - он не добился согласия Турции выступить против России, не получил никакой поддержки в Польше, а попытки его сестры, королевы шведской, совершить антипарламентский переворот в Стокгольме в июне 1756 г. и усилить королевскую власть привели Швецию в стан его врагов. Возможно, откажись Фридрих II от "превентивной" геополитической борьбы против России, русские и пруссаки не встретились бы на полях Семилетней войны.

Ведя дипломатическое противоборство с Пруссией, Бестужев не имел целью прекращение отношений с ней (это произошло 25 октября 1750 г., когда был отозван русский посланник в Берлине Г. Гросс). Характерно, что менее чем за два года до отзыва Гросса, 9 декабря 1748 г., Елизавета подписала рескрипт в Берлин русскому посланнику Кейзерлингу, сообщая ему о переводе в Дрезден и приказывая дождаться своего преемника Гросса, ибо место русского посланника при прусском дворе "всегда, и наипаче при нынешних обстоятельствах, ни на малое время порожним оставить не надлежит" [15]. Два года пребывания Гросса в Берлине были для него фактически бесполезны. После отъезда из Пруссии Гросс составил отчет, где указал, что прусские власти всегда относились к нему холодно, избегали общения и за два года лишь четыре раза провели с ним официальные встречи [16], на которых в основном высказывали свое недовольство политикой России. Более того, сам король намеренно оскорбил представителя Елизаветы, на одном из праздников пригласив за свой стол всех иностранных посланников, кроме Гросса. Тот безуспешно ждал извинений, пока не получил из Петербурга приказ об отъезде.

Противником Петербурга в построениях Бестужева являлась и Франция, "исторический враг" Австрии и союзник всех соперников России - Турции, Швеции и антирусских политиков в Польше. Однако разрыв отношений с Францией в декабре 1748 г. не был инициативой Бестужева и Елизаветы. Наоборот, после отъезда последнего французского представителя они полгода ждали, что Версаль пришлет в Петербург хоть кого-нибудь, но безуспешно. Тогда Россия отозвала своих дипломатов. Французы не ожидали разрыва. Они, вероятно, хотели лишь проучить Россию за то, что она отправила против них свой корпус в конце войны за Австрийское наследство. Французский министр маркиз Пюизьё потом вел официальную переписку с бывшим посланником России во Франции (все тем же Гроссом), когда Гросс уже был в Берлине, и даже укорял его за поспешный отъезд. Затем Пюизьё оказывал большое внимание князю А.М. Голицыну, которого Петербург отправил в Париж неофициально, в свите австрийского посла (из-за двусмысленного положения Голицына его быстро отозвали). Бестужев всеми силами противился приезду любого французского эмиссара в Петербург, поэтому французы в 1755 г. прислали с тайным поручением шотландца Дугласа. Так же тайно, действуя на этот раз через голову канцлера, Елизавета поручила вести переговоры с Дугласом вице-канцлеру Воронцову. Бестужева страшило не восстановление дипломатических отношений как таковое, а скорее приезд французского дипломата в Петербург. Канцлер знал, что для Франции он враг еще со времен Шетарди и новый французский посол обязательно будет интриговать против него. Когда в Петербурге в ранге поверенного в делах Франции в России находился Дуглас, которого затем должен был сменить посол маркиз де Лопиталь, Бестужев в беседе с ним говорил, что маркиз везет с собой инструкции, предписывающие свергнуть канцлера, рассказывал о действиях его предшественников и добавлял, что "пусть маркиз Лопиталь, коли он посол, помнит, кто канцлер" [17]. Интуиция Бестужева не подвела. Именно позиция французов, союзников России в Семилетней войне, настаивавших на отрешении его от должности как проанглийского политика, считает П.П. Черкасов, и стала главной причиной его падения в 1758 г. [18].

Е.В. Анисимов прав, когда называет "систему Петра Великого" "мистификацией Бестужева-Рюмина" [19], в том смысле, что она не могла во всем соответствовать политике Петра в Европе - Петр I не всегда находился в ровных отношениях с Англией, Австрией и Саксонией-Польшей. Это название было ориентировано на Елизавету, для которой ссылки на дела и планы ее отца оказывали магическое воздействие, хотя в целом Бестужев действительно продолжал курс Петра Великого на интеграцию России в Европу и обеспечение безопасности ее границ. Вот чего ждал от своей "системы" сам Бестужев: "Сие ... империю в такой кредит приведет, что никто впредь не осмелится оную задрать; сверх того же мы сим других держав дружбу себе приобретем" [20].

Бестужева часто обвиняют во взяточничестве. Действительно, он охотно принимал крупные денежные суммы от иностранных держав, что по тем временам не считалось чем-то из ряда вон выходящим, хотя факты взяток и не афишировались. Но не стоит вслед за К. Валишевским и Ф.-Д. Лиштенан утверждать о продажности Бестужева и его беспринципности и о том, что англичане сумели предложить канцлеру такие суммы, которые позволили ему с легкостью отказываться от прусских или французских денег.

Бестужев брал деньги от иностранных посланников в точном соответствии с изложенной выше системой и ни разу не отступил от нее.

Если деньги предлагали те, кого он считал союзниками России, то он брал их, а иногда даже вымогал у английских, австрийских и польско-саксонских представителей в Петербурге. Но никогда не принимал денег от пруссаков и французов, хотя постоянно нуждался в средствах. Скажем, когда Курляндия после ссылки Бирона осталась без герцога, к Бестужеву в Петербург в октябре 1749 г. прибыл граф Гуровский, представитель претендента на Курляндию графа Морица Саксонского. Он привез для русского канцлера 25 тыс. червонных в качестве возможной "благодарности" за поддержку кандидатуры графа Морица на курляндский престол. Бестужев отказал ему и использовал свой отказ как лишний повод добиться освобождения Бирона и его восстановления на курляндском престоле. Канцлер писал фавориту императрицы Разумовскому, что мог бы с легкостью взять деньги графа Саксонского, "но я весьма верный ее импер. величества раб и сын отечества, чтоб я помыслить мог и против будущих интересов ее и государства малейшее поступить" [21]. Враги Бестужева знали, что деньгами привлечь его на свою сторону невозможно. Это признал и бывший прусский посол в России А. фон Мардефельд: "Впрочем, как канцлера ни обхаживай, от всех щедрот никакого иного плода не будет" [22].

Бестужев ничего не писал о политике, которую должен был проводить Петербург по отношению к своим соседям, являвшимся в то же время историческими противниками России. Систему его взглядов по этому вопросу можно выявить, обратившись к инструкциям канцлера русским дипломатам в этих странах. У канцлера была уже подготовлена надежная стартовая площадка: война за Польское наследство 1733-1735 гг. утвердила на польском престоле русского ставленника - Августа III, русско-турецкая война 1737-1739 гг. и русско-шведская война 1741-1743 гг. отбили у турок и шведов охоту встречаться с русскими на поле боя. Бестужев старался, не допуская перемен у соседей, попутно вывести их из-под влияния Франции и Пруссии.

В Польше, где существовала шляхетская республика, больше похожая на анархию, так как любой депутат сейма мог отменить его решение, Россия стремилась сохранить прежний порядок. Сильная Польша, пусть даже ей и управлял союзник России - Август III, Бестужеву была не нужна. Кроме того, самого короля следовало удерживать от попыток усиления центральной власти, что могло бы привести к гражданской войне с местными магнатами. Учитывая огромную протяженность русско-польской границы и ее незащищенность, усобицы в Польше заставили бы Петербург отложить столь важные для Бестужева и Елизаветы общеевропейские дела. Также нужно было поддерживать в республике дееспособную прорусскую партию. Ситуация была сложной - союзный России двор (Август III и его министр граф Генрих фон Брюль) в 1753 г. поссорился со своими бывшими соратниками - сторонниками России, ведущими магнатами князьями Чарторыйскими. Обе стороны апеллировали к Петербургу, обвиняя друг друга. Одни в стремлении утеснить вольность, другие - свергнуть короля. Бестужев долго колебался, и все же склонился к тому, чтобы поддержать "русскую партию" Чарторыйских. Решительный шаг был сделан в 1755 г., когда за Чарторыйских выступил Лондон. С началом Семилетней войны 1756-1763 гг. ситуация изменилась. Август III стал несчастной жертвой "ирода" - Фридриха II, и Елизавета однозначно поддержала его. Младшему сыну Августа, принцу Карлу, она даже позволила занять долго пустовавший курляндский престол. Чарторыйские сориентировались на Лондон. Племянником князей М. и А. Чарторыйских был граф Станислав Понятовский, прибывший в Петербург в свите английского посла Уильямса, а затем ставший польско-саксонским посланником в России и любовником Екатерины II. Новая русская императрица лишила Карла курляндского престола и исключила потомков умершего в 1763 г. Августа Ш из числа претендентов на польскую корону, отдав ее Понятовскому. Бестужев пытался этому помешать, но не был услышан. Польша была нужна ему как буфер между Россией и Европой.

Одной из основных внешнеполитических целей России считается воссоединение с ней украинских и белорусских земель. У Бестужева этой цели не было, как не было ее и у его противника, покровителя заграничных православных, вице-канцлера Воронцова, и как не было ее у Елизаветы. Православных, конечно, защищали, как защищали их в Австрии, Турции и даже на острове Минорка, но никогда не думали об их вхождении в Россию. Единственным шагом в этом направлении при Елизавете кажется решение Конференции при высочайшем дворе о целях России в войне с Пруссией в 1756 г.: Петербург намеревался захватить Прусское королевство (т.е. Восточную Пруссию) и обменять с Польшей на Курляндию (явно не славянскую и не православную территорию) и рассчитывал на "округление границ" на Украине и в Белоруссии для пресечения пограничных жалоб [23]. Мысли о разделе Польши здесь нет, и Россия до этого всегда отказывалась от подобных планов других стран. Задача "округления границ" была обусловлена тем, что русско-польская граница, установленная Вечным миром 1686 г., фактически отсутствовала. Т.е. где-то проходила, но где именно, никто сказать не мог.

Россия пыталась провести демаркацию в начале 50-х годов XVIII в., чтобы наконец прекратить массовое бегство в Польшу крестьян и старообрядцев, установить таможни и урегулировать споры русских и польских помещиков, но вынуждена была отступить, так как не могла делать это односторонне, а польские сеймы тоже не могли дать разрешение на это, ибо их работа была парализована. Более того, польские шляхтичи, не знавшие на себя управы, с помощью своих крестьян пытались захватывать русские приграничные форпосты, разрушали дорожные засеки, избивали и забирали в плен целые отряды солдат. Так, например, в 1755 г. на одном из русских форпостов поляки захватили и увезли с собой в Ржищев унтер-офицера и 12 солдат [24]. Русские жалобы и невнятные угрозы последствий практически не имели. Неслучайно, что в 1763 г. вице-президент Военной коллегии граф З.Г. Чернышев предложил провести русско-польскую границу по естественным преградам - Днепру и Западной Двине [25], что прекратило бы территориальные споры и значительно сократило поток беглых.

Во времена Бестужева не была окончательно проведена и граница между Россией и Швецией, установленная Абосским миром 1743 г. Сам канцлер практически не участвовал в его заключении, что подтверждает и Екатерина II [26]. А.Н. Шапкина ошибается, когда утверждает, что оставить шведам почти всю занятую русскими войсками Финляндию предложил именно Бестужев: "Хорошо зная, что Швеция постоянно становится объектом интриг французской и прусской дипломатии, Бестужев-Рюмин предпочитал заключить длительный мир на умеренных условиях, чем подписывать договор, который вызовет желание пересмотреть его сразу же после подписания" [27]. Наоборот, Бестужев, в то время вице-канцлер, настаивал на сохранении всех завоеванных земель с выплатой крупной компенсации шведам либо на создании из Финляндии буферного княжества [28]. На умеренных условиях настояла именно Елизавета, заинтересованная в том, чтобы шведы избрали в наследники престола двоюродного дядю Петра Федоровича, Адольфа-Фридриха Гольштейн-Готторпского. Бестужев был против этого, и оказался прав - Адольф-Фридрих стремился усилить свою власть, придерживаясь ориентации на Пруссию. "Буферное" положение Финляндии могло бы окончательно снять угрозу Петербургу со стороны Швеции, которая попытается вернуть отвоеванные Петром I земли и при Екатерине II, в русско-шведской войне 1788-1790 гг. Бестужев, в отличие от посланника в Швеции в 1748-1760 гг. Н.И. Панина, не надеялся привлечь Швецию к России и не поддерживал попытки посланника помочь сторонникам Адольфа-Фридриха, просившим русской помощи в восстановлении королевского абсолютизма, считая, что шведские власти все равно будут стремиться к реваншу. Как он выразился, "сколько волка не корми, все в лес смотрит" [29]. Благодаря этому Россия осталась непричастной к неудачной попытке монархического переворота, организованного в 1756 г. теми, кого и просил поддержать тогда Панин, и сохранила дружественные отношения со Швецией в самом начале Семилетней войны. В случае успеха переворота в Стокгольме объективно усиливалось бы влияние не России, а прусского короля Фридриха II.

Третьим порубежным государством являлась Османская империя, все еще представлявшая реальную силу. Бестужев понимал, что Турция - самый опасный противник из всех соседей и считал главной задачей не провоцировать Порту на антироссийские действия. Он не одобрял заселения причерноморских степей, вблизи турецких и крымских границ, сербами и черногорцами, считая, что Порта может расценить это как агрессивные действия и попытки переманить в Россию ее подданных. В 1755 г. он склоняется к тому, чтобы прекратить строительство там крепости Св. Елизаветы, которое Турция восприняла как нарушение Белградского мира 1739 г. Ситуация была крайне щекотливой: с одной стороны, остановка строительства крепости была бы в глазах Европы дипломатическим поражением России, с другой - быстро приближающаяся новая европейская война диктовала необходимость сохранения мирных отношений с Турцией. На остановке строительства настаивали и союзники России - Австрия и Англия, тоже опасавшиеся, что Турция пойдет на союз с их общими противниками - Пруссией и Францией.

После бурных прений Императорский совет в 1755 г. согласился с предложением Бестужева временно остановить строительство, хотя Россия имела полное право на возведение крепости на своей территории. Турция осталась в стороне от военных союзов Семилетней войны.

Бестужев недооценивал значения налаживания контактов с балканскими православными, в отличие от своего брата, М.П. Бестужева-Рюмина, который в бытность посланником в Вене писал Елизавете: "Потом оные народы всегда прибежище свое возимеют к покровительству и защищению вашего императорского величества". А слух о мудрости императрицы в деле заступления за сербов "как до некоторых вольных народов, так и македонцов, болгаров и волохов уже дошел и сие со временем изрядный плод принести может" [30].

Таким образом, политика Бестужева-Рюмина по отношению к соседним странам не носила агрессивного характера и была направлена лишь на безопасность русских границ и избавление соседей от враждебного России влияния.

Крах "Системы Петра Великого"

Бестужев реализовывал свою "систему" на практике, став организатором англо-русских субсидных конвенций. Суть их состояла в том, что англичане выдавали определенную сумму денег на содержание русской армии, а русская армия направлялась им на помощь. Англичане вынуждены были делать это, так как имели на континенте слабозащищенное владение своего короля - Ганновер. Сначала они нанимали войска в германских государствах, а затем в России. Бестужев оправдывал "продажу" войск тем, что они все равно действуют в интересах России, а если англичане согласны платить за них, то тем лучше. Лондон, в свою очередь, считал, что "кто платит, тот и заказывает музыку" и рассчитывал применять русских солдат в том месте, где ему заблагорассудится, и против того противника, которого он сам назначит. В 1746 г. 30-тысячный русский корпус было решено отправить на Рейн, помогать терпящим поражения от французов английским и голландским войскам. Однако тревожным сигналом для России стал категорический отказ Франции допустить русских представителей за стол переговоров в Ахене, объясняя это наемным статусом ее войск. Англия промолчала, и русские представители не были допущены на конгресс. На отношениях Лондона и Петербурга этот факт не сказался, и они оставались союзниками.

В 1753 г. обострились отношения Великобритании и Пруссии. В апреле 1753 г. англичане запросили Санкт-Петербург, окажет ли Россия военную помощь Британии, если пруссаки нападут на Ганновер [31]. 7 мая 1753 г. Бестужев подал свое "слабейшее мнение" по этому вопросу Елизавете Петровне. Как обычно, он рисовал пугающую картину России, окруженной враждебными государствами, которых подталкивает против нее Франция. Союзник Франции - воинственный Фридрих II, захватив Ганновер, не только увеличит число своих подданных и, как следствие, своих солдат, но и получит в свои руки распоряжение крупными финансовыми ресурсами этого курфюршества. Оказать военную помощь англичанам необходимо ради спокойствия России: "Можно смело ручаться, что ежели какая-либо на свете Российской империи опасность настоит, то только и единственно от усиления злобою дышащего к ней короля прусского" [32]. Елизавета согласилась с доводами канцлера и поручила составить проект англо-русской конвенции. Англичане предложили свой контрпроект. Дальнейшие переговоры привели к рождению той самой англо-русской субсидной конвенции 1755 г., которую Н.Н. Яковлев назвал "главной предпосылкой перемены внешнеполитических союзов" [33]. Помимо расхождения договаривающихся сторон о сумме самой субсидии и понятном желании англичан сэкономить, оба проекта изначально расходились в тех пунктах, которые и спровоцировали "дипломатическую революцию" 1755-1756 гг., когда прежние европейские блоки - Англия, Австрия, Россия против Франции и Пруссии - преобразовались в австро-франко-русский и англо-прусский союзы.

Бестужевский проект конвенции с Англией был предельно конкретен, полностью соответствуя международной обстановке весны 1753 г. В нем предлагался подробный план действий при нападении Фридриха II на Ганновер и возможной помощи при этом Франции. Англичане в ответ не стали вносить поправок, а предложили новый проект, составленный в обычных дипломатических выражениях, соответствующих международной практике. Он не содержал упоминаний о Фридрихе II и Франции. Вероятнее всего, Елизавету и ее окружение сразу это насторожило - поскольку канцлер Бестужев стал настойчиво доводить до сведения императрицы свое "слабейшее мнение", "предлагая" либо продолжить англо-русские переговоры, либо усилить прусского короля отказом от них. Россия должна пойти на уступки, считал он, если англичане также будут согласны на компромисс. Бестужев переделал свой проект конвенции и составил замечания для Елизаветы.

По предложению англичан были удалены все частности (упоминания о Пруссии и Франции), поскольку конвенцию должен был утверждать парламент, следовательно, она будет обнародована. В этом случае Фридрих II узнал бы, что она направлена против него, и сразу предпринял агрессивные действия. Петербург согласился, и антипрусская направленность исчезла из официального текста конвенции. В первом русском проекте содержался артикул о запрете сепаратных переговоров с противником. Не встретив его в английском проекте, Бестужев вновь внес его в свой, заметив императрице, что у англичан этот пункт "конечно, только ошибкою выпущен" [34], и выделил его в отдельный артикул (вероятно, чтобы англичане не решили его снова "забыть"). Но английские дипломаты при составлении проекта международного договора не могли быть столь "забывчивы".

Лондон намеренно оставлял России роль "наемной державы", предоставляющей свои войска ради чужих интересов, что могло исключить ее участие при заключении мира, и Бестужев не желал повторения того, что было на переговорах в Ахене. В следующем, 1755 г., англичане получили новый русский проект, а 7 сентября 1755 г. английский ответ был рассмотрен в Петербурге. В английском проекте "секретного и сепаратного артикула" было сказано, что, поскольку Елизавета обещала подать военную помощь и, следовательно, "в случающейся войне великое уже будет иметь участие", то договаривающиеся стороны обязуются "откровенно друг другу все то сообщать, что до какой-либо с общим неприятелем негоциации касаться может" [35]. Внешне англичане пошли на уступки, обязуясь сообщать о переговорах с общим противником, но суть документа осталась неизменной - Англия могла начинать сепаратные переговоры в любой момент, невзирая на желание России. Лондон не воспринимал Петербург как равного партнера. В таком виде конвенция была заключена 19 сентября 1755 г.

Однако неожиданно для англичан с ратификацией конвенции русской стороной возникли проблемы. Противодействие оказала антибестужевская группа вице-канцлера Воронцова и фаворита императрицы Шувалова, которая стремилась наладить отношения с Францией, прекращенные в 1748 г. Считая английскую конвенцию детищем Бестужева, они выражали Елизавете опасения, что англичане потребуют перехода русского корпуса в Нидерланды для боев с французами. В декабре 1755 г. в ответ на высказанное английским послом Уильямсом удивление по поводу задержки с ратификацией ему ответили, что "ее величество, недомогая несколько ручкою, оную по нещастию и паки повредила" [36]. , а потому подписать бумаги не в состоянии. Одновременно с этим послу предлагалось принять записку для сведения его двора, в которой рассматривались меры на случай перенесения в Европу англо-французской войны, начавшейся в колониях в этом же, 1755 г., и вмешательства в нее Фридриха II. Уильяме наотрез отказался принимать записку до тех пор, пока Елизавета не ратифицирует договор. Впрочем, посол, после "несколько успокоясь", заметил, что поданная ему записка не содержит невыполнимых для его страны условий, а сам он может устно декларировать, что Лондон "ничего важного без согласия императорского величества предпринимать не будет" [37].

Поскольку "болезнь руки" императрицы не могла быть достаточно веской причиной для задержки с ратификацией, Уильямсу дали понять, что в действительности останавливает Елизавету. Вице-канцлер Воронцов завел с Уильямсом частный разговор. Затронув вопрос о ратификации, Воронцов высказал мнение, что, "может быть, ее величество какое-нибудь правильное сумнение в сем деле иметь изволит, и затем трактат не ратификуется, что я токмо думаю, может быть, не то ли причиною, что ее величество неохотно свои войска так далеко, как в Германию или в Нидерланды послать изволит, но оные токмо в случае замешания в войну короля прусского". Уильямc ответил, что сразу же после ратификации он пошлет запрос в Лондон по этому поводу, но сам же согласился с тем, что цель конвенции - "короля прусского воздержать" [38]. Воронцов сразу же запросил письменного заверения английской стороны. Уильяме снова поставил условием этого русскую ратификацию конвенции.

Сам канцлер, понимая причины задержки, продолжал настойчиво заверять императрицу, что русский корпус будет действовать только против Пруссии и только на ее территории. В подтверждение своего мнения канцлер приводил слова из текста конвенции, опровергающие опасения Елизаветы и ее советников. Например, для чего, кроме как действий против Пруссии, предназначена присылка английских галер в Балтийское море? А если англичане намереваются использовать корпус против Франции, то почему они не позаботились заранее добиться права прохода через германские земли? [39].

В конце концов Елизавета пришла к компромиссному решению. 1 февраля 1756 г. конвенция была ратифицирована, но вместе с грамотами посол Уильямc получил тайную декларацию о том, что конвенция имеет силу только для действий против прусского короля. Уильяме принял ее, хотя и заявил, что его король будет сожалеть. На следующий день Уильямc безуспешно попытался вернуть декларацию. Поскольку он не мог узнать о реакции своих властей в столь короткий срок, вероятно, он уже знал о заключении англо-прусского соглашения и просто опасался того, что, если он не примет декларацию, Россия вообще откажется от ратификации [40]. 3 февраля 1756 г. Уильямc официально сообщил о заключенном Вестминстерском (Уайтхоллском) договоре между Великобританией и Пруссией, предусматривающем защиту Ганновера прусской армией. Потрясение в Петербурге было сильным, о чем свидетельствует пауза в общении Уильямса и русских канцлеров. 22 февраля 1756 г. посол прочитал текст самого договора. Через пять дней Уильямc попытался объяснить, что "трактат их с королем прусским заключен по необходимости, дабы Францию лишить толь сильного союзника и Ганновер в безопасность привести, что тем никакого нарушения не наносится имеющимся с прежними союзниками обязательствам" [41]. На вопрос о том, почему тогда эти переговоры сохранялись в тайне от союзников, Уильяме ответил, что договор был заключен очень быстро, после коротких переговоров. Очевидно, сознавая, что это слабое оправдание, англичанин добавил, что он, по крайней мере, ничего о переговорах не знал.

Не понимая, что происходит с англичанами, только что подписавшими договор с общим противником, Бестужев поначалу отказывался верить в жизнеспособность этого немыслимого альянса. Русскому посланнику в Англии князю А.М. Голицыну велено было напомнить Лондону о прошлом отношении прусского короля к заключаемым им договорам, о его продолжающихся переговорах с Францией. Наряду с этим Бестужев решил наладить личный контакт с Голицыным (назначенным в Лондон по рекомендации Воронцова), написав посланнику письмо с просьбой сообщать важнейшие известия ему лично. Чтобы убедить Голицына принять предложение, в следующем письме канцлер сообщал, что принято решение послать дополнительные средства на наем его дома в Лондоне. (Об этом безуспешно просил Петербург еще граф П.Г. Чернышев, предшественник Голицына). Почти одновременно со вторым письмом Бестужева Голицын получил официальный рескрипт с предписанием оказывать особое внимание французскому послу в Лондоне. Канцлер все более терял контроль над внешней политикой страны. Поэтому он снова писал Голицыну, по-прежнему надеясь на разрыв Лондона и Берлина. Трудно сказать, почему именно, но он сообщил посланнику, что английский премьер-министр герцог Ньюкасл решил использовать Голицына, а не Уильямса в переговорах с Россией. Скорее всего, Голицын, его действия и доверие к нему герцога Ньюкасла были последней надеждой Бестужева на сохранение его "системы" и, как следствие, положения при дворе. Для этого были необходимы предельное доверие и откровенность между посланником и канцлером. Бестужев постоянно вставлял многозначительные фразы в свои письма: "я вашему сиятельству в большую, нежели когда-либо, доверенностью открою", а также в отправляемые в Лондон официальные рескрипты: "правда, не будут еще объяснять всей системы, но здесь давно принято правилом министрам сообщать только части, им принадлежащие", но "я для вас скрытен не буду" [42].

Надеждам Бестужева на сохранение союза с Англией не суждено было сбыться. Князь Голицын мог только благодарить его за увеличение жалования и передавать оправдания англичан. В частности, он сообщил, что граф Холдернесс, отвечавший в английском правительстве за отношения с северными странами и Россией, заявил ему, что не говорил о контактах с Пруссией потому, что ему известна политика русского правительства - не сообщать своим представителям за границей о важнейших делах [43]. Бестужев понял, что заведенные им порядку оборачиваются против него, сосредоточение всех переговоров в Петербурге тоже не оправдывает себя. Когда же Фридрих II, не дожидаясь, пока австрийцы и русские будут готовы начать совместные действия, вторгся в Саксонию и опубликовал свое объяснение этого шага, этот документ не был передан Бестужеву после получения его в Петербурге. Канцлеру пришлось самому просить Коллегию иностранных дел прислать ему перевод заявления прусского короля [44]. Эпоха Бестужева подошла к концу. Из его "системы" выпал главный элемент - союз с Великобританией. Это событие оказалось неожиданным не только для русского канцлера, но и для всей остальной Европы. У России и Англии не было столкновения интересов, и все же они оказались в противостоящих друг другу блоках Семилетней войны.

Причиной распада англо-русского союза стала изначально заложенная в нем неравноправность сторон и зависимая роль России. Опыт участия России в войне за Австрийское наследство, скорее всего, был воспринят Елизаветой как отрицательный. Повторения подобного она не желала, что искусно использовали противники канцлера Бестужева при дворе. Сам канцлер допустил крупнейший политический просчет, по-прежнему мысля категориями 1740-х годов. Тогда ему удалось ввести Россию в Европу, но теперь его позиция стала мешать быстрому превращению страны в полноправного партнера международных отношений. Характерно, что, находясь на покое, Бестужев готовился к смерти и чеканил медали о себе, используя на них два девиза: "immobilis in mobili" (неподвижный в движении) и "semper idem" (всегда одинаков) [45]. Европа менялась, а русский канцлер - нет. Несмотря на это, Бестужев оставался канцлером, Елизавета по-прежнему нуждалась в его советах. Бестужев всегда был против коллегиальности (кстати, нарушая завет Петра I), а Коллегия иностранных дел занималась при нем в основном хозяйственными и канцелярскими делами, но 3 марта 1756 г. именно Бестужев предложил императрице учредить постоянную Конференцию, которая решала бы вопросы ослабления Пруссии, и Елизавета это предложение утвердила. Е.В. Анисимов считает, что канцлер пошел на такой шаг, чтобы не брать на себя единоличную ответственность за новую внешнеполитическую концепцию [46]. В действительности Бестужев опасался, что его мнение в новых обстоятельствах не будет услышано, и сделал все, чтобы не остаться в дальнейшем в стороне от событий, как это произошло при переговорах о восстановлении русско-французских отношений.

Во время Семилетней войны 1756-1763 гг. и постоянно ухудшавшегося состояния здоровья императрицы Бестужев вновь решил обезопасить свое будущее (как и много лет назад, при бегстве царевича Алексея Петровича) и снова рискованно поставил на наследников действующего монарха. Великий князь Петр Федорович давно ненавидел канцлера, и Бестужев знал, что переход власти в руки этого человека приведет к кардинальной смене внешней политики страны и к неминуемой опале его самого. Он решил наладить отношения с супругой великого князя, Екатериной Алексеевной: предложил ей сместить мужа, когда тот взойдет на престол, провозгласить императором малолетнего Павла Петровича, регентом назначить Екатерину, а для себя канцлер зарезервировал председательство в Военной, Адмиралтейской и Иностранной коллегиях.

Тем временем русский фельдмаршал С. Апраксин, соратник Бестужева, нанеся поражение прусским войскам при Гросс-Егерсдорфе, неожиданно отвел свои войска обратно к границам России. Возможно, это объяснялось неопределенностью ситуации в связи с ухудшением здоровья Елизаветы. Выздоровевшая императрица расценила это как измену, Апраксина собирались судить, но он умер во время первого же допроса. Елизавета решила выяснить подробности подозрительной переписки канцлера и фельдмаршала и планы Бестужева в отношении великой княгини. 27 февраля (10 марта) 1758 г. канцлер был арестован, лишен всех чинов и наград. Он отказался отдать только портрет Петра I. Обвинение так и не смогло доказать измену, но в следующем году Бестужев все-таки был приговорен к отсечению головы. Императрица, не утвердившая ни одного смертного приговора, осталась верна себе и заменила казнь ссылкой в одну из принадлежащих Бестужеву деревень, Горетово, Можайского уезда. Елизавета, очевидно, понимала, что предъявленные канцлеру обвинения достаточно зыбки, и поэтому он не был отправлен в Сибирь, как другие, проходившие по делу Апраксина, его не пытали, имение не конфисковали, с него были только взысканы казенные долги. Впрочем, сумма была огромной. В Горетово Бестужев жил вначале в дымной избе, отрастил бороду, читал Священное Писание, затем ему позволили построить для себя дом, который он назвал "обителью печали". Тем временем умерла Елизавета Петровна, а затем и Петр III был свергнут Екатериной. Екатерина II помнила услуги Бестужева и вызвала его в Петербург. Ему возвратили все награды (а в 1763 г. девятилетний Павел Петрович пожаловал ему последний - голштинский орден Св. Анны). Поскольку канцлером уже был граф Воронцов, императрица 3 июля 1762 г. произвела Бестужева в генерал-фельдмаршалы (чин, соответствовавший в армии канцлерскому). Правда, Бестужев никогда не надевал военной формы. Его дело было пересмотрено, бывшего канцлера полностью оправдали, однако к прежней роли он больше не вернулся. Последний раз Бестужев пытался повлиять на внешнеполитические дела, когда предложил поддержать саксонского курфюрста на выборах польского короля. Екатерина II и бывший протеже Бестужева Н.И. Панин предпочли кандидатуру С. Понятовского. Бестужев-Рюмин был с почетом отправлен в отставку по старости и скончался от каменной болезни 10 (21) апреля 1766 г.

И при жизни, и после смерти Бестужев неоднократно удостаивался нелицеприятных оценок. Он был типичным деятелем своего века - признанным мастером закулисных придворных интриг, коварным и хитрым царедворцем. Будь он другим, он вряд ли сумел бы удержаться при елизаветинском дворе, так как не имел отношения к перевороту 25 ноября 1741 г., не пользовался симпатиями императрицы, не был, как Воронцов, женат на ее родственнице.

Еще беспристрастные современники канцлера разграничивали его деловые и личные качества. Прусский генерал Х.Г. Манштейн, выросший в России и покинувший ее в 1744 г., писал в своих мемуарах о Бестужеве: "У него нет недостатка в уме, он знает дела по долгому навыку и очень трудолюбив; но в то же время надменен, корыстолюбив, скуп, развратен, до невероятности лжив, жесток и никогда не прощает" [47]. Екатерина II, хорошо знавшая Бестужева, интриговавшая сначала против него, а затем вместе с ним, отмечала: "Он внушал к себе гораздо больше страха, нежели привязанности, был до чрезвычайности пронырлив и подозрителен, тверд и неколебим в своих мнениях, довольно жесток с подчиненными, враг непримиримый, но друг друзей своих, которых не покидал, пока они сами не изменяли ему; в прочем неуживчив и во многих случаях мелочен... а характером своим неизмеримо превышал дипломатов царской передни"; "его трудно было водить за нос" [48].

Сам Бестужев никогда не позволял своим недостаткам и порокам влиять на профессиональную деятельность на посту канцлера Российской империи. Составленные Бестужевым рескрипты к русским дипломатам, личные письма к ним, записки для Елизаветы показывают нам умного, проницательного человека, не совершавшего во внешней политике (в отличие от своей жизни царедворца) необдуманных и опасных поступков.

Бестужев-Рюмин внес значительный вклад в становление внешней политики России. Он первым предложил продуманную и логичную программу, направленную на активное обеспечение спокойствия России на границах и ослабления ее вероятных врагов (ранее А.И. Остерман призывал "искать дружбу и союз" со всеми соседями без исключения [49]), превращение ее в ключевого игрока на европейской арене, активного участника европейских союзов. Он был организатором отлаженной системы российской разведки, в результате чего имел четкое представление о действительных целях противников страны как в самом Петербурге, так и за границей. Из Швеции посланник Панин, подкупивший целый ряд шведских чиновников, сообщал ему о подробностях дипломатической переписки со Стокгольмом Версаля и Берлина, а также о планах шведских политиков и состоянии шведской армии. Из Польши о политических делах русским представителям сообщал сам великий коронный канцлер граф Ян Малаховский, а также другие влиятельные магнаты, ориентировавшиеся на Россию. В Турции российскими агентами были сразу несколько чиновников, в том числе имевшие доступ к важнейшим дипломатическим документам помощники реис-эфенди (министра, заведовавшего внешнеполитическими делами Османской империи). Контрразведка Бестужева также оказалась на высоте - даже мастер шпионажа Фридрих II не имел из Петербурга никаких важных известий, а русский дипломатический шифр не удалось раскрыть никому, к тому же он часто менялся. И в русских представительствах за рубежом не было никого, кто работал бы на врагов России (к слову, секретарь австрийского посольства в Дрездене и чиновник саксонского министерства сообщали прусскому королю Фридриху II все известные им сведения). Бестужев принял все меры на случай вербовки дипломатов - запретил принимать подарки и взятки, адресованные им лично, не сообщал дипломатам о секретных переговорах, проводимых с иностранными посланниками в Петербурге, о чем, кстати, ничего не знала и Коллегия иностранных дел.

При Бестужеве Россия действительно вошла в Европу, стала участником всех общеевропейских дел, и все же канцлер не смог добиться того, чтобы европейские державы считали Россию равным партнером. Он переоценил прочность англо-русских связей, и политика Лондона доказала, что Россия в Европе в дальнейшем может рассчитывать только на собственные силы.

Список литературы

1. Лиштенан Ф.-Д. Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750. М., 2000, с. 201.

2. Русский биографический словарь, т. 2. М., 1992, с. 770.

3. Бантыш-Каменский Д.Н. Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов, ч. 1-2. М., 1991; ч. 2, с. 4.

4. Письмо принца Августа Голштинского с замечаниями императрицы Елизаветы и канцлера гр. Бестужева-Рюмина. - Русский архив, 1863, с. 364- 367.

5. Лиштенан Ф.-Д. Указ. соч., с. 196.

6. Архив внешней политики Российской империи (далее - АВПРИ), ф. 32, Сношения России с Австрией, оп. 1, 1752, д. 6, л. 170.

7. Там же, ф. 79. Сношения России с Польшей, оп. 1, 1750, д. 7, л. 322, 326.

8. Там же, 1751, д. 8, л. 9.

9. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. 1749-1761, кн. XII. М. -Харьков, 2003, с. 78.

10. Архив князя Воронцова, т. 2. М., 1871, с. 534-535.

11. Соловьев С.М. Указ. соч., с. 79.

12. Наумов В.Л. Елизавета Петровна. - Вопросы истории, 1993, № 5, с. 64.

13. Архив князя Воронцова, кн. 2, с. 18-23.

14. Впервые "Первое политическое завещание" было напечатано в Германии в 1920 г. См. Фрейзер Д. Фридрих Великий. М„ 2003, с. 260-261.

15. АВПРИ, ф. 79. Сношения России с Польшей, оп. 1, 1749, д. 2, л. 21 об.

16. Там же, ф. 74. Сношения России с Пруссией, оп. 1, 1750, д. 6, л. 461-461 об.

17. Щепкин Е.Н. Русско-австрийский союз во время Семилетней войны. 1746-1758. СПб., 1902, с. 604-605.

18. См. Черкасов П.П. Двуглавый орел и королевские лилии: становление русско-французских отношений в XVIII веке, 1700-1775. М., 1995, с. 145-153.

19. Анисимов Е.В. Елизавета Петровна. М., 2001, с. 184.

20. Архив князя Воронцова, кн. 2, с. 21.

21. Соловьев С.М. Указ. соч., с. 79.

22. Лиштенан Ф. -Д. Указ. соч., с. 278.

23. Соловьев С.М. Указ. соч., с. 423-424.

24. АВПРИ, ф. 79. Сношения России с Польшей, оп. 1, 1755, д. 3, л. 220.

25. Черкасов П.П. Указ. соч., с. 309.

26. Записки императрицы Екатерины II. М., 1990, с. 7.

27. Российская дипломатия в портретах. Под ред. А.В. Игнатьева, И.С. Рыбаченок, Г.А. Санина. М., 1992, с. 55; История внешней политики России. XVIII век. М., 2000, с. 91.

28. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. XI. История России с древнейших времен. М., 1993, с. 208.

29. АВПРИ, ф. 96. Сношения России с Швецией, оп. 1, 1755, д. 1, л. 112 об.

30. Там же, ф. 32. Сношения России с Австрией, оп. 1, 1752, д. 8, л. 11 об., 51-51 об.

31. Там же, ф. 35. Сношения России с Англией, оп. 1, 1753, д. 758, л. 55.

32. Там же, л. 63 об.

33. Яковлев Н.Н. Британия и Европа. М., 2000, с. 129.

34. АВПРИ, ф. 35. Сношения России с Англией, оп. 1, 1754, д. 764, л. 37.

35. Там же, 1755, д. 770, л. 226.

36. Там же. л. 281.

37. Там же.

38. Там же, л. 291-291 об.

39. Там же, 1756, д. 779, л. 13-13 об.

40. Яковлев Н.Н. Указ. соч., с. 81.

41. АВПРИ, ф. 35, Сношения России с Англией, оп. 1, 1756, д. 779, л. 44.

42. Там же, д. 776, л. 77, 77 об.

43. Там же, д. 777, л. 192 об.

44. Там же, д. 779, л. 180-181 об.

45. Бантыш-Каменский Д.Н. Указ. соч., с. 12.

46. Анисимов Е.В. Елизавета Петровна, с. 328.

47. Манштейн Х.Г. Записки Манштейна о России. СПб., 1875, с. 244.

48. Записки императрицы Екатерины II, с. 6, 224.

49. История внешней политики России. XVIII век, с. 72.

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://vivovoco.nns.ru