рефераты
Главная

Рефераты по рекламе

Рефераты по физике

Рефераты по философии

Рефераты по финансам

Рефераты по химии

Рефераты по хозяйственному праву

Рефераты по цифровым устройствам

Рефераты по экологическому праву

Рефераты по экономико-математическому моделированию

Рефераты по экономической географии

Рефераты по экономической теории

Рефераты по этике

Рефераты по юриспруденции

Рефераты по языковедению

Рефераты по юридическим наукам

Рефераты по истории

Рефераты по компьютерным наукам

Рефераты по медицинским наукам

Рефераты по финансовым наукам

Рефераты по управленческим наукам

Психология и педагогика

Промышленность производство

Биология и химия

Языкознание филология

Издательское дело и полиграфия

Рефераты по краеведению и этнографии

Рефераты по религии и мифологии

Рефераты по медицине

Рефераты по сексологии

Рефераты по информатике программированию

Краткое содержание произведений

Реферат: К вопросу о менталитете сибирской культуры (по материалам демократической публицистики второй половины XIX в.)

Реферат: К вопросу о менталитете сибирской культуры (по материалам демократической публицистики второй половины XIX в.)

Н.П. Паршукова, Алтайский государственный университет

Понятие «менталитет» или «ментальность» распространено сегодня не только в научной среде, но и часто встречается на обыденном, житейском уровне. При всем различии его толкования совершенно ясно, что в менталитете объединяется совокупность понятий, включающая в себя жизненные установки, устойчивые формы поведения, эмоции, настроения, имеющие системообразующий характер для той или иной культуры, другими словами, понятия, ассоциирующиеся с проблемой своеобразия культуры не только на национальном, но и на эпохальном, конфессиональном, классовом и т.п. уровнях.

Менталитет русской культуры не есть только национально-русский менталитет, это и ментальности межнациональные или наднациональные, т.е. менталитет русской культуры составляет «совокупность культур, сопряженных в единстве цивилизации»[1].

Российская империя не могла не включать крайнее разнообразие региональных культурных традиций; необъятность территории превращала ее отдельные части, в том числе и огромную Сибирь, в замкнутые культурные организмы, но насколько правомерен вопрос о менталитете сибирской культуры, отличном от менталитета культуры российской?

В оценке самобытности сибирской культуры отчетливо прослеживаются противоречивые тенденции, корни которых уходят в XIX век. В 50–60-е гг., когда продвижение русских за Урал набирало силы, на страницах периодических изданий широко обсуждались самые разные аспекты колонизации, при этом и правительственные структуры, и либералы, и демократы оказались единодушны в утверждении: «Сибирь – та же Русь»[2]. Наиболее ярко эта позиция была позднее выражена в классическом труде А. Кауфмана, известного исследователя переселенческого дела.

Он писал, что русские переселения «существенно отличаются от аналогичных движений в Западной Европе, от европейской колонизации заморских стран, которая имеет характер эмиграции, т.е. выхода:, а в России было издревле и остается до сих пор явлением внутреннего быта, имеющим значение простого перехода с одного места жительства на другое»[3].

Но в 60-е же годы прозвучала и иная точка зрения. А.П. Щапов, профессиональный историк, подробно проанализировав ход, характер, движущие силы колонизации, пришел к выводу о формировании «русско-сибирской народности», которая «значительно отличается от коренного великорусского типа и представляет особенный своеобразный тип, во многих отношениях уступающий великорусскому. В физическом отношении тип этот составляет как бы переход от славяно-русской народности к типу северных инородцев; в психическом – он воспринял в себя также некоторые особенности инородческих племен и утратил многие коренные свойства русской природы. Ум сибиряка по обширности и гибкости уступает коренному, русскому. Эгоизм и стремление к наживе развиты в нем более, чем у великорусов; поэтического чувства у него нет совершенно, его общественные и нравственные понятия большей частью узки, грубы и диковаты, – одним словом, это выродки коренного славяно-русского племени, значительно изменившиеся от неблагоприятных физико-географических и этнологических условий и представляющие относительно немного привлекательных и достойных уважения черт»[4].

Противопоставляя Сибирь России, пропагандируя необходимость и возможность особого пути развития этого обширного края, авторы и идеологи областнической концепции Н.М. Ядринцев и Г.Н. Потанин также часто писали о самобытности сибиряков, своеобразных чертах их физического и духовного облика, образа жизни, но в отличие от нелицеприятной оценки А. Щапова, их суждения не столь категоричны и мрачны: «Сибиряк более спиритуалист, чем сенсуалист, в сибирской жизни нет сентиментальности, она груба и утилитарна. Сибиряки носят на себе печать сухости, сдержанности, скрытности чувств, они как бы стыдятся показаться чувствительными. То, что другие не стесняются выражать открыто, они таят; таково их чувство даже к родине, которое они считают предосудительным. Сибиряк предпочитает казаться сухим, практичным, насмешливым, но не простодушным, увлекающимся и открытым. Сибирский ум склонен всего к критике, сатире, чем к лирике и поэзии. Чувство его запрятано, покрыто какой-то корой, которую надо пробить и растопить.

Словом, натура сибиряка – совершенно иное. Ее нельзя сравнивать с пылкой, одаренной воображением, страстью натурой других племен и народностей. Великорусские свойства под влиянием исторических и социальных условий выражались здесь своеобразно. Особая впечатлительность, особая нервная система, привычка сдерживать душевные настроения обусловливает и степень восприимчивости и увлечения»[5]. Акцент на «местном колорите», гиперболизация самобытности Сибири определялись общей программой областничества, вытекали из нее. Сибирь областники рассматривали совершенно изолированно, не сравнивая ее с остальной дореволюционной провинцией.

Более того, искренние в своем стремлении подчеркнуть непохожесть и своеобразие сибирского характера, отделить сибиряков от остального населения Европейской России, областники проигнорировали вполне очевидный факт: в Сибирь добровольно шли или ссылались не только русские, но и украинцы, белорусы, поляки, татары, евреи и т.д., мощный колонизационный поток не разделялся ими на национальные составляющие, тогда как среди русских в Сибири выделялось много сословных, этнических и конфессиональных групп, сибирское население не представляло единого целого ни по своему происхождению, ни по составу.

Более взвешенной и точной была оценка разных контингентов русских переселенцев, прозвучавшая в демократической публицистике второй половины XIX в.

Так, в 1863 г. журнал «Русское слово» напечатал путевые очерки Н.В. Шелгунова «Сибирь по большой дороге» и «Гражданские элементы Иркутского края»[6]. Очерки явились результатом его поездки в Сибирь в 1862 г. с целью изучения возможностей для организации побега ссыльного поэта-демократа М. Михайлова. Кроме того, он должен был по заданию «Земли и воли» « осветить» Сибирь, т.е. дать информацию о готовности сибирского населения к общерусскому восстанию. Наблюдения Н.В. Шелгунова оказались удивительно точны и во многом предвосхитили позднейшие выводы историков-сибиреведов. Сославшись на позицию официальных кругов, что « общий характер Сибири чисто русский; Сибирь отнюдь не колония России; она – дитя одной и той же матери Руси; в Сибири живут те же русские люди, как и в России, та же в ней вера, язык, обычаи, те же поверья, одежда народная. Словом, «Сибирь – та же Русь».

Шелгунов тем не менее подчеркивает, что «Житель Европейской России зовет сибиряка сибиряком, а сибиряк зовет его человеком «российским», не только потому, что предполагает географическое различие, но еще и потому, что эти края при кажущемся внешнем сходстве, имеют громадное экономическое различие и совершенно иной сословный строй: Статистические и физиологические исследования до сих пор еще не указали разницы в способностях, характере и умственных дарованиях русского и сибиряка. Но происхождение их совсем различное, а потому необходимо допустить различие и в нравственных качествах, различие чисто племенное, которое создает то, что из одного человека выходит англичанин, из другого немец, из третьего француз. Из американца географическое положение страны создало же человека иной наружности и другого характера, чем англичанин, от которого он произошел; такое же различие должно быть между русским и сибиряком»[7].

Огромные, почти не заселенные пространства Сибири, суровые природные условия, принудительная колонизация политическими и уголовными ссыльными, ассимиляция пришлого населения с коренными народами, отсутствие дворянства и крепостного права, – все это, по мысли Н.В. Шелгунова и определило формирование совершенно особых черт сибирского характера, но главная причина того, что «Сибирь не та же Русь», – правительственная политика, обрекавшая Сибирь быть колониальной окраиной империи.

Публицисту с демократическими взглядами, каким, несомненно, был Н.В. Шелгунов, в идейной борьбе 60-х гг. XIX в. было важно показать губительное влияние крепостнических порядков, безнаказанность российского чиновничества, тяжелое положение различных слоев сибирского населения, именно с этим связано резкое противопоставление Сибири России.

Многие оценки Шелгунова разделял известный русский писатель Г.И. Успенский, который уже в 90-е гг., путешествуя по Сибири, дал яркие зарисовки «разнохарактерных типов переселенцев». Описывая поселок, в котором живут великороссы, кержаки, поляки, он отмечает, что «самого поверхностного внимания к каждому из этих крестьянских типов вполне достаточно для того, чтобы чувствовать их огромную нравственную друг от друга отчужденность: Все они одинаково пашут, косят, сеют, возят навоз, но все они уже совсем неодинаковы прежде всего по внешнему виду...

Когда мы приблизились к дому поляка: выбежали навстречу две девочки, десяти и двенадцати лет, одетые чрезвычайно опрятно, причесанные по-городски, обутые в крепкие, хотя и грубые башмаки; они работали в огороде и, следовательно, делали то же крестьянское дело, как и наши девчонки; но вот девушки такого же возраста у «наших» действительно уже не девушки, а девчонки: в одних рубахах, с растрепанной косичкой, босиком и с грязными ногами. Через три-четыре года они будут уже женами, и их дети будут ходить так же босиком, с раздутыми животами, как и сами они. Опрятность и чистота кержацких женщин также ни в какой мере не сравнима с нашими, но зато нет у них «веселья, песен, «горелок». [8]Г.И. Успенский не использовал термин «менталитет», но именно он объясняет причину столь значительных различий в образе жизни людей, живущих в схожих условиях крестьянского труда.

«Таким образом, вся личная жизнь, все личные интересы, общественные и исторические идеалы у всех этих, по-видимому, одинаково трудящихся, людей совершенно разнообразны и решительно недоступны пониманию ими друг друга. Кержаку решительно невозможно иметь с поляками какие бы то ни было нравственно одинаковые стремления и цели, точно так же как и поляку, семейные предания не дают даже и нити к какому-нибудь нравственному товариществу с кержаком»[9].

Наблюдения Успенского о замкнутости различных этнических групп переселенцев в Сибири и их стремлении сохранить привычный им традиционный жизненный уклад подтверждают большую стабильность социокультурных стереотипов поведения и мировоззрения. «Удаляясь в далекий неизвестный край, переселенцы сохраняли обычаи своей родины, нравы, предания отцов, великорусский говор», – отмечал С.И. Гуляев[10].

Но при всех этнических, территориальных и конфессиональных различиях все пришлое население в Сибири сближает и объединяет, по мысли Г. Успенского, отсутствие крепостного права и огромный земельный простор, именно эти факторы и определяют особенные черты сибиряков: «Нет барского дома, но есть крестьянин, живущий на таком просторе, расплодивший там огромные стада, настроивший такие огромные просторные деревни, есть человек, проживший на своем веку без малейшей прикосновенности к барскому дому»[11].

Высказав сожаление, что переселенческое, т.е. « общерусское» дело не позволило глубже коснуться «явлений собственно сибирской жизни», Успенский все же отметил еще одну специфическую особенность Сибири: «Все, что напоминало только мрачные, свойственные исключительно Сибири особенности, все стало припоминаться одно за другим, и, наконец, Сибирь обрисовалась как страна, в которой живет исключительно виноватая Россия». [12] Сибирь действительно была штрафной окраиной империи, что не могло не повлиять на различные стороны духовной и экономической жизни, но если политическая ссылка (декабристы, петрашевцы, участники польского восстания, народники) способствовала росту просвещения, культуры в целом, то уголовная колонизация Сибири наносила огромный вред во всех отношениях, оказывая развращающее влияние на население. Именно о губительности уголовной ссылки и писал Г. Успенский.

Очерковое наследие его охватывает не только Сибирь, но и Кавказ, Урал, Башкирию. Из разнообразных типов людей, встретившихся писателю, пристальное внимание его привлекали, прежде всего, переселенцы, но изучение местных особенностей населения того или иного края было важно для понимания социального быта и психологии российского крестьянства в целом. Демократ-публицист совершенно справедливо подчеркивал общность исторический судеб России и Сибири: «Сибирь – виноватая Россия».

Оценивая ход и исторические последствия колонизации по «горячим следам», демократическая публицистика второй половины XIX в. привела свидетельства культурной ассимиляции пришлого населения Сибири, названной еще Н.Г. Чернышевским «объякучивание». Во взаимодействии с аборигенами многое зависело от численности народов, от расселения. Малочисленность русских на севере Сибири, где природные и климатические условия жизни были особенно тяжелы, привели к утрате ими своего бытового уклада и перениманию культуры местных жителей, общественно-родовой строй которых был очень устойчив к разного рода внешним потрясениям и переменам. С большой художественной выразительностью этот процесс обрисовал в одном из своих рассказов В.Г. Короленко, много повидавший за время своих ссыльных скитаний: «Но пока отцы и деды Макара воевали с тайгой, жгли ее огнем, рубили железом, сами они незаметно дичали. Женясь на якутках, они перенимали якутский язык и якутские нравы. Характеристические черты великого русского племени стирались и исчезали.

Как бы то ни было, все же мой Макар твердо помнил, что он коренной чалганский крестьянин. Он здесь родился, здесь жил, здесь же предполагал умереть. Он очень гордился своим званием и иногда ругал других «погаными якутами», хотя правду сказать, сам не отличался от якутов ни привычками, ни образом жизни»[13].

«Объякучивание» было, конечно, крайним проявлением этнических контактов. Культура переселенцев из российских губерний (включая различные этнические группы) при всем стремлении к обособлению не могла не претерпеть определенной трансформации под влиянием внешних взаимодействий, это было необходимым условием адаптации. Степень культурной ассимиляции русского и местных народов была различной в разных частях Сибири и зависела от многих факторов, но этот процесс был обязательной и неотъемлемой частью формирования единого социокультурного пространства Сибири. То, что на общественно-политическом уровне зафиксировала демократическая публицистика, получило глубокое освещение на фундаментально-теоретическом уровне в трудах отечественных историков 80–90-х гг. XX в.[14].

Русская демократическая мысль, начиная с А.Н. Радищева, подчеркивала специфику культурно-исторического развития Сибири, складывавшуюся здесь под влиянием природных, этнических, конфессиональных, политических и других факторов собственного ценностного мира, самосознания сибирского населения. Но если областники в 60–70-е гг. XIX в. всячески превозносили и абсолютизировали идею «самобытности» Сибири, идею «сибирства», то демократы-публицисты не отделяли Сибирь от прочих губерний огромной России, рассматривали ее как часть общероссийского социокультурного пространства. Менталитет российской культуры не мог не включать крайнее разнообразие региональных культурных традиций в силу обширности территорий, что неизбежно приводило к превращению ее отдельных частей в замкнутые культурные организмы, которые позже известный краевед Н.К. Пиксанов обозначил как «культурные гнезда»[15]. Но общероссийская культура явилась результатом не просто механического сложения ее составляющих, а результатом их сложного, зачастую противоречивого взаимодействия и взаимовлияния. Безусловной исторической заслугой демократической публицистики, на наш взгляд, является то, что вопрос о самобытности Сибири они переводили в другую плоскость – об отношении «центра» и «периферии», «столицы» и «провинции».

Список литературы

1. Кондаков И.В. Культурология: история культуры России. М., 2003. С. 523.

2. См. материалы дискуссии о колонизации Сибири: Век. 1861. N 15, 21, 22.

3. Кауфман А. Переселение и колонизация. СПб., 1905. С. 56.

4. Цит. по: Азадовский М.К. Сибирские страницы. Иркутск, 1988. С. 243.

5. Ядринцев Н.М. Судьбы сибирской поэзии и старинные поэты Сибири // Литературное наследство Сибири. Т. 5. С. 92.

6. Русское слово. 1863. N 1-3; N 9-10.

7. Русское слово. 1863. N 9. С. 36, 37-38.

8. Успенский Г.И. Поездки к переселенцам // Собр. соч. в 9 тт. Т. 8. С. 313-314.

9. Там же. С. 316-317.

10. ЦХАФ АК. Ф. 163. Оп. 1. Д. 1. Л. 2.

11. Успенский Г.И. Указ. соч. С. 275.

12. Там же. С. 261-262.

13. Короленко В.Г. Сибирские рассказы и очерки. М., 1980. С. 67.

14. См., например: Сибирь в панораме тысячелетий (материалы международного симпозиума): В 2 т. Новосибирск, 1998. Т. 2; Этнокультурные взаимодействия в Сибири (XVII-XX вв.). Новосибирск, 2003.

15. Пиксанов Н.К. Областные культурные гнезда. М., 1928.

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://new.hist.asu.ru/


© 2012 Рефераты, курсовые и дипломные работы.