Реферат: Декабристы и их время

Реферат: Декабристы и их время

Воронежский Зкономико-Правовой Институт

Старооскольское представительство

РЕФЕРАТ

По дисциплине: “История Отечества”

На тему: “Декабристы и их время”

Выполнил: студентка 1-го курса

группы  12-л

Коломенская Л. А.

Проверил:__________________

___________________________

Старый Оскол

2001г.

Содержание:

Введение…………………………………………………………………………3

·     Формирование мировоззрения Декабристов………………………………7

·     Ранние преддекабристские организации…………………………………..9

·     Союз спасения, или общество истинных и верных сынов Отечества…..10

·     Союз благоденствия………………………………………………………..15

·     Петербургское совещание 1820 г. Решение о республике……………….18

·     Московский съезд 1821 г. Ликвидация Союза благоденствия……………22

·     Возникновение Южного и Северного обществ……………………………26

·     Междуцарствие. План государственного переворота……………………..30

·     Восстание 14 декабря 1825 г. в Петербурге………………………………..32

·     Южное Восстание (восстание Черниговского полка)………………….….35

·     “Суд” для декабристов………………………………………………………36

Список использованной литературы……………………………………………40

Введение

Цели движения декабристов отражали основные исторические задачи, возникновение в развитии России того времени. Движение декабристов выросло на почве русской действительности. Не увлечение западноевропейской передовой философией, не заграничные военный походы, не примеры западноевропейских революций породили движение декабристов, его породило историческое развитие их страны, объективные исторические задачи в русском историческом процессе. Декабристы постепенно осознали борьбу с крепостным правом и самодержавием как главную цель своей деятельности. Они постепенно формировали свои взгляды, вникая в жизнь помещичьих крепостных имений, которую с детства хорошо знали, в события Отечественной войны 1812 г., на полях которой они проливали кровь, защищая Родину от вторгнувшегося Наполеона, в заграничных походах, освобождавших Европу, где они воочию увидели “войну народов и царей”, борьбу против феодального угнетения.

Все это помогало декабристам осознать, понять выросшие в российской действительности исторические задачи, загореться страстным желанием освободить Родину от крепостного угнетения и уничтожить самодержавие, открыть дорогу новому общественному строю.

Объективно движение декабристов порождено кризисом феодально-крепостной общественной формации и уходит своими корнями в ведущий процесс эпохи – разложение стареющего, исчерпавшего себя феодально-крепостного строя и возникновения новых, в то время прогрессивных, - капиталистических отношений. Задачи сокрушения крепостничества и самодержавия были кровными для России того времени: от их разрешения зависело, двинется ли страна вперед или затормозится в старых, изживших себя формах социального строя.

Крепостное право и самодержавие было тормозом развития страны. Но не слабая и не хилая страна стонала под гнетом устаревшего феодализма, а сильный и полный огромных творческих возможностей народ бился в его путах.

Еще в XVIII в. в недрах феодально-крепостной России подспудно, в стесненных и затруднительных условиях развивался капиталистический уклад. Еще отчетливее это выявилось в начале XIX в. Страна производила все большее количество жизненных благ, и производила их во все более значительной доле по-новому. В России шло развитие производительных сил: развивались предприятия, приближавшиеся к капиталистическому типу, рос вольнонаемный труд, увеличивалось число промышленных рабочих, умножалось количество городов и возрастало городское население. Ширился внутренний рынок, требуя все большее количество продуктов питания и промышленных изделий. Росло разделение труда. Но старые, феодально-крепостные общественные отношения мешали развитию страны. Ростки нового мощно пробивались сквозь толщу устарелого строя, надламывая кору старых общественных форм, стеснявших развитие. Разложение старого освобождало элементы нового.

Наряду с медленной и замкнутой жизнью помещичь­его имения, где крепостной крестьянин десятилетиями сидел на месте и пахал на барина одно и то же поле, все чаще возникали новые формы жизни. Росло число про­мышленных рабочих. В 1804 г. их было 95,2 тыс. чело­век, а в 1825 г. стало 210,5 тыс. Число вольнонаемных рабочих было в начале века немногим более 60 тыс. че­ловек, а в 1825 г. их уже стало более 114 тыс. Оброч­ные крестьяне также уходили в города на заработок и увеличивали количество городского населения. Тысячи людей приходили в Петербург и Москву в поисках рабо­ты. Тянулись они в портовые города — Ригу, Одессу, Ар­хангельск, Астрахань — и к пристаням городов, располо­женных по берегам больших русских судоходных, рек. В одной Москве накануне вторжения Наполеона числи­лись 464 “фабрики и мануфактуры”. Когда перед войной 1812 г. полицмейстер подсчитывал число московских жи­телей и распределял результаты своего подсчета по со­словиям, то большая часть населения не вместилась в сословные рамки. Полицмейстер насчитал в Москве 9 ты­сяч дворян, 19 тысяч купцов, 18 тысяч мещан, 47 ты­сяч дворовых люден, и свыше 96 тысяч московских жи­телей было зачислено в рубрику “прочих”: уж очень сложно было для полицмейстера распределять по сослов­ным рубрикам всю эту массу нестрого, преимущественно трудового и частью пришлого люда.

Росла хозяйственная специализация отдельных райо­нов страны: уже отчетливо выделялись промышленные районы около Петербурга и Москвы и обширные сель­скохозяйственные районы на Украине и в Поволжье. По вычислению тогдашнего известного статистика Арсеньева, обороты внутреннего рынка составляли 900 тыс. рублей в год, эта цифра явно говорит о растущем разделении труда. Значительно выросли и мелкие крестьянские про­мыслы. Старый центр крестьянской ткацкой промышлен­ности село Иванове Владимирской губернии и славивше­еся своими металлическими изделиями село Павлове (шереметевская вотчина в Нижегородской губернии) превра­тились в довольно значительные промышленные центры. Произошли изменения и в барском имении. Несмотря на косную и застойную жизнь, помещики увеличивали про­изводство хлеба на продажу. “Те землепашцы, которые ничего не продают, но сами покупают на торгах хлеб для прокормления себя, должны почитаться бесполезны­ми членами общества”, — писал издававшийся в те годы “Земледельческий журнал”. Это —новый взгляд на тор­говлю хлебом.

Самодержавно-крепостной строй сковывал производи­тельные силы страны, тормозил их дальнейшее развитие. Новые явления жизни вступали в резкое противоречие с устарелыми общественными формами. Прикрепленный к земле крестьянин был собственностью помещика. Основ­ного   производителя   жизненных   благ — крепостного крестьянина, крепостного рабочего — помещик мот ку­пить, продать, выменять на собаку, при случае проиграть в карты. Крестьянин не смел уйти в город на заработки без разрешения барина. Барин мог всегда отозвать с фаб­рики в деревню своего оброчного мужика, нанявшегося на фабрику, и тем нанести урон фабричному производ­ству. Заработок такого оброчного крестьянина, нанявше­гося на работу, и значительной доле шел в карман к барину-помещику в виде оброка. Крестьяне-предпринима­тели в селе Иванове или Павлове сами были крепостны­ми, хотя у них на предприятиях работали сотни наемных рабочих. Барии мог в любое время предъявить права на фабрику, принадлежащую его крепостному. Если такой крестьянин-фабрикант и выкупался на волю, его фабри­ка оставалась во владении барина. Все было подчинено интересам дворянского сословия, сидевшего на крестьян­ской шее. Дворянин считался благородным от рожде­ния — ему было законом присвоено право владеть кре­постными крестьянами и землей. На страже его интере­сов стояло самодержавие.

Разложение крепостного хозяйства под влиянием раз­вития капиталистических отношений явилось той почвой, на которой росло и развивалось стихийное крестьянское движение против крепостного права. Крестьянин хотел хозяйствовать самостоятельно, без барина, а помещик все сильнее давил на него, увеличивал барщину и оброк, при­спосабливаясь к растущим требованиям рынка.

Стремясь получить больше хлеба-товара, помещик шел в наступление и на крестьянскую землю: он сокращал крестьянскую запашку, расширял барскую, переводил крестьян на месячину, делал их дворовыми, отбирал их землю. Росло обезземеливание крестьянства, многие деревни нищали. Помещик сам подрубал сук, на котором сидел: наличие у крестьян земельного надела было существенным условием крепостного хозяйства. Крестьяне протестовали против усилившегося помещичьего гнета и стремились стать на путь самостоятельного, не стесненно­го барином хозяйства.

При самодержавии народ не принимал никакого уча­стия в управлении страной: царизм осуществлял бесконт­рольную власть над Россией. Люди были неравны перед законом: одни сословия были привилегированными, дру­гие угнетенными. Суд был сословным: один суд — для дворян, другой — для купцов, третий — для крестьян. Для крестьян он даже и не назывался судом, а официально именовался “расправой”. По выражению русского рево­люционного писателя Радищева, “крестьянин в законе мертв”: царское законодательство служило на пользу по­мещику для угнетения крестьян и вообще трудового люда.

Все более и более сказывались противоречия между развитием производительных сил и феодально-крепостническим строем.

Необходимость замены старого общественного строя новым ощущалась тем отчетливее, чем яснее выявлялась огромная мощь страны, ее необъятные силы. Народ, героически за­щищавший свою Родину от Наполеона, надеялся получить освобождение от крепостного права. Но его надежды были напрасны.

“Мы проливали кровь,— говорили солдаты, вернув­шись с войны 1812 г.,— а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили Родину от тирана, а нас опять тиранят господа”. Солдаты, побывав за границей во вре­мя походов 1813—1815 гг., сами воочию увидели стра­ны, где не было крепостного права, и, вернувшись домой, только и толковали об этом.

Направление удара, который наносился Наполеону европейскими народами и европейскими правительствами, было общим и для правительств, и для народов. Однако ближайшая и временно общая цель не означала единства целей конечных. Народы, с одной стороны, и царские и королевские правительства — с другой, боролись во имя разных конечных целей. Народы жаждали освобождения от фео­дального гнета и надеялись получить свободу после войны. Цари, короли и дворяне европейских стран стремились к другому — восстановить после войны старые феодально-крепостные порядки. Поэтому после наполеоновских войн особенно остро проявилось столкновение интересов наро­дов с абсолютистскими правительствами. По словам поэта-декабриста, начиналась “война народов и царей”...

В этих условиях после наполеоновских войн и сложи­лась  европейская  революционная  ситуация  1818— 1819 гг. В 1820 г. она начала перерастать в револю­цию — первый взрыв ее имел место в Испании, за ним последовали Португалия, Неаполь, Пьемонт, Греция... В России тех лет также складывалась революционная ситуация, но она не вызрела до конца — и в этом глубо­кая подоснова неудачи восстания декабристов. Однако исторические условия в России развивались в том же на­правлении, что и на Западе. Царское правительство, встре­воженное создавшейся обстановкой, проявляло явную нер­возность. Аракчеевщина — система безудержного крепост­ничества, произвола и гнета — воцарилась в стране. Но тому же Аракчееву Александр I поручал подготовить про­ект освобождения крестьян от крепостного права, чтобы прикинуть на всякий случай, что могло бы выйти из это­го. Царь бросался из стороны в сторону, чувствуя, что почва начинает колебаться под его ногами. В 1815 г. Александр был вынужден дать Польше урезанную кон­ституцию, а в 1818 г. в речи при открытии варшавского сейма публично обещать конституцию всей России. Обе­щать — и, конечно, не исполнить.

Между тем крестьянские выступления учащались, по­ложение становилось все более напряженным. В струю разрозненных крестьянских восстаний в 1819 г. Влились восстания военных поселений и невиданные по размаху донские волнения в 1818—1820 гг. В 1820 г. царское правительство с ужасом увидело уже в самой столице, в Петербурге, волнение гвардейского Семеновского полка. Полк выступил без офицеров: волновалась солдатская масса. Общественное недовольство усиливалось.

Одержав победу в войне народной силой, царское пра­вительство не замедлило показать свое истинное лицо - угнетение народа стало еще тяжелее. Помещики свирепствовали над крестьянами, и новые царские законы под­держивали их власть. Крепостной гнет усилился и в ар­мии. По всей стране, от Петербурга до Украины включи­тельно, по приказу Александра I были созданы военные поселения — худшая форма военно-крепостного гнета. В военных поселениях все мужское население, даже шести-семилетние дети, должно было носить неудобную военную форму и подчиняться жестокому палочному воен­ному режиму. Солдаты-крестьяне должны были занимать­ся военным учением и одновременно обрабатывать землю, сами содержать себя, добывая трудом продукты питания. Торговать им запрещалось. Царское правительство дума­ло таким образом добиться экономии средств — пусть солдат сам себя кормит. По барабанному сигналу крестья­не в военной форме шли пахать, по барабанному сигналу от пахоты шли на военное учение. Вся жизнь в военных поселениях была подчинена строгим правилам, за их на­рушение виновных подвергали жестоким телесным наказаниям. Крестьянку, которая зажгла в избе огонь после 10 часов вечера, подвергали порке. Жизнь в военных по­селениях была каторгой.

Крестьяне в военных поселениях восставали, требуя их отмены. Но царское правительство настаивало на сво­ем: “Военные поселения будут, хотя бы пришлось уло­жить трупами дорогу от Петербурга до Чудова”,— сказал Александр I.

Александр I все время ездил за границу для участия в конгрессах европейских держав, подавлявших по всей Европе революционное движение. Россией в его отсутствие правил жесточайший крепостник Аракчеев, началь­ник военных поселений. “Аракчеев господин всю Россию погубил, добрых людей прослезил”,—пелось о Нем в на­родной песне. “Всей России притеснитель”,— сказал о нем Пушкин. Тяжелая аракчеевская военно-бюрократическая машина подавляла все живое. Шли жесточайшие распра­вы с крестьянским движением. Тяжело обрушилась аракчеевщина и на свободную мысль, на университеты. Пере­довых профессоров снимали с должностей и предавали суду за вольнодумство. В основу всех наук приказано было положить священное писание. Ученость без веры в бога признавалась “не токмо не нужной, но и вредной”. Даже математику потребовали преподавать на религиоз­ный манер.

Крепостное право и самодержавие задерживали раз­витие России. Ликвидация крепостного права и самодер­жавия — таковы были очередные исторические задачи, вставшие перед Россией.

Формирование мировоззрения Декабристов

Большинство будущих декабристов родилось на рубеже нового столетия: или в последнее десятилетие XVIII в., или в первые годы XIX в.

Все декабристы (исключения крайне редки) были по происхождению дворянами, принадлежали к привилегиро­ванному сословию тогдашней крепостной России. Множе­ство разнообразных явлений русской жизни с детства про­текло через их сознание, было воспринято ими: жизнь барской усадьбы, дворянского имения, первоначальное до­машнее обучение, поступление в учебное заведение.

Много первостепенных по значению политических со­бытий прошло через их сознание. В детстве они слыша­ли разговоры о воцарении нового императора — Алексан­дра I; до них доходили смутные разговоры о том, что его отца — императора Павла I — задушили во время двор­цового переворота, называли имена участников заговора. Детьми или подростками они узнали о первых войнах России с Наполеоном: на эти войны уходили из дома их отцы и старшие братья. Декабристы выросли в России, и мировоззрение их складывалось на основе размышлений над судьбой Родины. Именно Россия была в центре этого слагавшегося юношеского мировоззрения.

Они росли большей частью в обеспеченных дворян­ских семьях, где могли постоянно наблюдать резкую разницу между положением помещика и крестьянина, ба­рина и дворового человека.

Одни из них учились в Московском университете, дру­гие — в Московской школе колонновожатых (будущей Академии Генерального штаба), третьи — в Царскосель­ском лицее. Даже привилегированные учебные заведения были затронуты, как говорили сами декабристы, “духом времени”. Сомнение в справедливости самодержавного строя рано пробудилось в молодых умах.

Дворянство жило широкой и веселой жизнью. В Москве в день бывало по несколько десятков балов, сияли огнями великолепные особняки и дворцы, а рядом в бед­ных домишках и лачугах ютились мещане и трудовая бед­нота. В учебнике естественного права студенты, готовясь к экзамену, читали: “Законы должны быть для всех граждан одинаковы”. Противоречие между передовой мыслью и русской действительностью бросалось в глаза: в России законы не были одинаковы для всех граж­дан. Юношеская мысль от наблюдений русской действительности устремлялась к книге, а от книги — опять к рус­ской действительности.

Потихоньку; из рук в руки, студенты передавали за­прещенную книгу великого русского писателя XVIII в, А. П. Радищева “Путешествие из Петербурга и Москву”. За эту книгу императрица Екатерина II бросила Радищева в тюрьму. Человек “родится в мир равен во всем дру­гому”, говорилось в этой книге. Жестокие картины кре­постного права и самодержавия, которые возмущали душу Радищева, разительно совпадали с действительностью, окружавшей юношей.

В дневнике Николая Тургенева чувствуются первые проблески критики самодержавного строя. “В Сенате много дураков”,— записывает он однажды.

Но, конечно, дело не ограничивалось чтением запре­щенных русских книг. С Запада более свободно проника­ли — еще в библиотеки дедов и отцов — произведения философов-просветителей. Особенно часто попадали в руки передовой молодежи книги французских корифеев вольнолюбия — Вольтера,   Руссо,   Дидро,   Даламбера, Монтескье...

Будущие декабристы — Владимир Раевский и Г.С. Батеньков, подружившиеся еще во время учения в кадет­ском корпусе, проводили целые вечера в “патриотических мечтаниях”; юные друзья впервые осмелились “говорить о царе, яко о человеке, и осуждать поступки с нами це­саревича”. Они даже поклялись, “когда возмужаем, при­вести идеи наши в действо”. Как видим, мысль о каком-то действии против несправедливого строя стала бродить в юных умах еще накануне войны 1812 г.

В той же Москве около 1811 г. образовалось среди будущих декабристов “юношеское собратство”, члены которого, увлеченные идеями “Общественного договора” Рус­со, решили поехать на Сахалин и “составить новую рес­публику”. Для этого уже были “сочинены законы” и даже придумана особая одежда новых социальных рефор­маторов: синие шаровары, куртка, пояс с кинжалом, а на груди “две параллельные линии из меди в знак равенства”. Среди этих фантазий весть о том, что Напо­леон перешел границы России, поразила всех, как громом. Началась “гроза двенадцатого года”.

В ту эпоху дворяне могли по собственному желанию служить или не служить на военной службе. Доброволь­ность военной службы была их привилегией. Будущие де­кабристы были охвачены патриотическим порывом — именно это и привело их в ряды защитников Родины. “В 1812 году не имел я образа мыслей, кроме пламен­ной любви к Отечеству”, — писал декабрист Никита Му­равьев.

Подавляющее большинство будущих членов тайной организации оказалось в армии и стало участниками зна­менитых сражений. “В 1812 году употреблен был при 1-й Западной армии и находился в сражениях 4 и 5 ав­густа при г. Смоленске, того же августа 24 и 26-го чисел при селе Бородине... при взятии города Вереи сентября 29-го, октября 11-го при Малоярославце...” — гласит служебный формуляр декабриста Михаила Орлова. И та­кие формуляры типичны для многих его товарищей. Война 1812 г. разбудила их политическое сознание, патрио­тический порыв закалил его. “Мы были дети 1812 года”, — говорил декабрист Матвей Муравьев-Апостол.

Побывав в странах, где не было крепостного права и где существовали конституционные учреждения, буду­щие декабристы получили немало материала для размыш­лений.

 Общественное оживление тех лет было чрезвычай­ным. В Европе в те годы складывалась революционная ситуация. Во время борьбы с Наполеоном короли и импе­раторы обещали реформы, новую жизнь своим наро­дам — участникам борьбы. Но одержав победу, они не захотели платить по векселям. “Не в одной России — во всех государствах Европы народ был разочарован и обма­нут” — писал один из современников.

Как и в других странах, в России народные массы также стремились к освобождению от крепостного гнета. Росла борьба между европейскими правительствами и на­родами, т. е. процесс борьбы против феодального строя. В атмосфере этой борьбы и выросли декабристы.

Россия была охвачена брожением. Защитники старого и сторонники нового все отчетливее делились на два ла­геря.

Декабристы не были горсткой беспочвенных мечтате­лей, оторванных от общества своего времени. Такое представление было бы крайне неверным. Декабристы были наиболее ярким проявлением общего процесса, их замыслы были понятны не им одним - около них был широкий круг сочувствующих. Глубоко, и верно определил этот процесс один из главных деятелей движения — Сергей Муравьев-Апостол: “Распространение... революционных мнений в государст­ве следовало обыкновенному и естественному порядку ве­щей, ибо если возбранить нельзя, чтобы общество не имело влияния на сие распространение, справедливо так­же и то, что если б мнения сии не существовали в Рос­сии до рождения общества, оно не только но родилось бы, но и родившись не могло, бы ни укрепиться, ни разрастись”.

Историческая действительность подсказывала декаб­ристам способы борьбы, заставляла задумываться над ре­волюцией. Общую возбужденную атмосферу времени, их воспитавшего, прекрасно, ярко и точно охарактеризовал один из самых выдающихся декабристов — Павел Ивано­вич Пестель. Он писал об этом так: “Происшествия 1812, 1813, 1814 и 1815 годов, равно как и предшествовавших и последовавших времен, показали столько престолов низверженных, столько других постановленных, столько царств уничтоженных, столько новых учрежденных, столь­ко царей изгнанных, столько возвратившихся или приз­ванных и столько опять изгнанных, столько революций совершенных, столько переворотов произведенных, что все сии происшествия ознакомили умы с революциями, с воз­можностями и удобностями оные производить. К тому же имеет каждый век свою отличительную черту. Нынешний ознаменовывается революционными мыслями. От одного конца Европы до другого видно везде одно и то же, от Португалии до России, не исключая ни единого государ­ства, даже Англии и Турции, сих двух противоположностей. То же самое зрелище представляет и вся Америка. Дух преобразования заставляет, так сказать, везде умы клокотать... Вот причины, полагаю я, которые породили революционные мысли и правила и укоренили оные в умах”[1].

Ранние преддекабристские организации

Созданию тайного общества декабристов предшествовало образование тесных товарищеских групп, в которых мож­но было постоянно обмениваться мыслями, обсуждать волнующие вопросы. Самый воздух эпохи содействовал возникновению тесных идейных связей. В насыщенной вольнолюбивыми идеями атмосфере глубоко дышалось после “грозы двенадцатого года”. Все звало к концент­рации сил и принятию практических решений, а стало быть — к организации, к сплочению единомышленников.

Первому тайному обществу декабристов предшествовало создание нескольких более ранних организаций. Все они послужили школой будущего движения, его не­посредственной предпосылкой. После войны 1812 г. воз­никают четыре ранние преддекабристские организации: две офицерские артели — одна в Семеновском полку, дру­гая среди офицеров Главного штаба (“Священная ар­тель”), Каменец-Подольский кружок Владимира Раевско­го и “Орден русских рыцарей” Михаила Орлова и Матвея Дмитриева-Мамонова. Начатки объединений возникали не случайно и не сами по себе, а в широкой среде общественного брожения.

Создание офицерской артели в гвардейском полку было, вообще говоря, делом обычным: хозяйственные пол­ковые артели вырастали из общих экономических инте­ресов офицерства, а режим полковой жизни в условиях мирного времени легко соединял офицеров в коллектив с общим распорядком дня и одинаковыми жизненными по­требностями. Новым было присоединение к этим обыч­ным формам полковой жизни общения идейного характе­ра и возникновение признаков политического объедине­ния, тревожившего бдительное начальство.

О Семеновской артели свидетельствует декабрист И.Д. Якушкин, один из ее основателей. Она сложилась в гвардейском Семеновском полку вскоре после оконча­ния войны в 1814 г., когда гвардия из Парижа вернулась в Петербург. В артель входило, по воспоминаниям И. Д. Якушкина, человек 15 или 20 се­меновских офицеров, которым по обязанности службы приходилось проводить целый день в полку”.

Но “через несколько месяцев” после возникновения артели Александр I приказал полковому командиру “пре­кратить артель в Семеновском полку”, сказав при этом, что “такого рода сборища офицеров ему очень не нра­вятся”.

Офицерскую “Священную артель” основал офицер Генерального штаба Александр Муравьев, будущий ос­нователь тайного общества декабристов.

Общество (“Орден”) русских рыцарей основано в 1814 г. по замыслу молодого генерал-майора, участни­ка Отечественной войны Михаила Орлова. Первым прим­кнувшим к нему участником был богатый граф Матвей Дмитриев-Мамонов, страстный патриот, предложивший в начале войны 1812 г. на собственные средства образо­вать новый кавалерийский полк. К “Ордену” были причастны племянник знаменитого русского просветителя Н.И. Новикова — Михаил Новиков, поэт-партизан Денис Давыдов, будущий декабрист Николай Тургенев. Набро­санные рукой Михаила Орлова “Пункты преподаваемого по внутреннем Ордене учения” содержат конституцион­ный проект довольно аристократического содержания.

Сторонники нового, борцы против обветшавшего фео­дально-крепостного строя постепенно стягиваются к од­ному полюсу. Против них начинает объединять свои силы лагерь защитников старого косного порядка. Процесс по­ляризации двух лагерей протекал интенсивно. Человек, примкнувший к сторонникам нового, по-новому осозна­вал себя и свою роль в истории. Защита Родины, заграничные походы, участие в освобождении европейских на­родов воспитали в нем и новое понятие чести. Оно состоя­ло прежде всего в новом требовании к самому себе: быть деятельным участником исторических событий, быть пре­образователем угнетенной Родины.

В спорах и кипении мысли протекали дни, заполнен­ные в то же время военной службой.

Служить в армии — стало означать подчиняться аракчеевским клевретам или самому становиться аракчеевцем. Новое понимание чести с презрением отвергало приспособление к реакционному строю и тупую фронтоманию. Жить надо иначе. Перед передовым человеком ка­нуна 20-х годов встает свое “что делать?”.

Яркой отличительной чертой все отчетливее формиро­вавшегося и численно возраставшего передового лагеря была любовь к Отечеству, и не просто любовь, а, по вы­ражению декабристов, “пламенная любовь к Отечеству”. Она была истинной, а не ложной или внешней любовью, ибо она побуждала стремиться к глубокому преобразова­нию родной страны в духе очередных задач, выросших из глубины ее исторического процесса. Формирующееся революционное мировоззрение звало к действию. По словам декабриста Оболенского, молодые новаторы хотели увидеть “новую эпоху народную любимого ими Отече­ства”, хотели действовать во имя блага родной страны, потому что были “истинными и верными сынами Отечества”.

Союз спасения, или общество истинных и верных сынов Отечества.

Тайное общество декабристов родилось в 1816 г. в Пе­тербурге. Его первым названием было Союз спасения. Россию надо было спасать, она стояла на краю пропа­сти — так думали члены возникшего общества. Когда об­щество оформилось и разработало свой устав (главный автор его—Пестель), оно получило название Общества истинных и верных сынов Отечества.

Первое время целью тайного общества было только ос­вобождение крестьян от крепостной зависимости. Но очень скоро к этой цели присоединилась и вторая: борьба с самодержавием, с абсолютизмом. На первом этапе она вылилась в требование конституционной монархии. Пер­вое общество было малочисленно — оно состояло из трех десятков членов, главным образом молодых гвардейских офицеров. Все они были чаще всего старые знакомые, чья дружба окрепла еще в грозные дни 1812 г. и во время заграничных походов.

Кто же были эти люди — основатели и первые члены декабристского общества? О них надо сказать несколько слов: большинство из них пройдут через всю историю де­кабристов, вплоть до восстания 1825 г.

Основателем тайного общества декабристов был 24-летний полковник генерального штаба Александр Николаевич Муравьев. Он был старшим сыном известного ученого и военного деятеля генерал-майора Н.Н. Муравь­ева, известного математика и агронома, основателя учи­лища колонновожатых (будущей Академии Генерального штаба). Семья Муравьевых была одним из культурней­ших очагов своего времени. Хотя Муравьевы были дво­рянами и владели поместьями, их большая семья была стеснена в средствах. Все имение отца состояло из 140 душ. Отец с трудом дал детям хорошее образование и предупредил сыновей, что далее они должны рассчиты­вать только на свои силы, не надеясь на его помощь. По­этому жизнь братьев Муравьевых была почти что бедной, они, по собственному выражению, “терпели много нуж­ды”. Молодой офицер рано стал жить умственными интересами и мечтал о том, чтобы “ук­лониться от пустых и суетных светских бесед и пристать к такому обществу, которое поощрило бы к самопознанию, занятиям серьезным и общечеловеческим чувствам и мы­слям”. Сначала Александр Муравьев (еще до войны 1812 г.) стал масоном, затем, как мы знаем, объединил вокруг себя офицерский товарищеский кружок — “Свя­щенную артель”.

Князь Сергеи Петрович Трубецкой, бывший ранее по­ручиком Семеновского полка, а затем, в момент основа­ния общества, старшим офицером Генерального штаба, получил широкое и разностороннее образование, слушал лекции в Московском университете. Он показывал на следствии, что сначала “более прилежал к математике”, а после войны 1812 г. “старался усовершенствоваться в познании истории, законодательства и вообще политиче­ского состояние европейских государств”, занимался так­же естественными науками, и “особенно химией”, слушал специальные лекционные курсы, посвященные российской статистике и политической экономии. Сергей Трубецкой принимал деятельное участие на каждом этапе тайного общества. Однако он мало участвовал в творчестве идей, чаще всего брал на себя организационную работу. Он был крайне осторожен, боялся смелой мысли, массовое народное движение особо пугало его, а предположение, что кто-нибудь сочтет его “Маратом” или “Робеспьером”, приводило его в ужас. Колебания и нерешительность были характерны для его поведения. Начиная с первой де­кабристской организации он боролся с радикальным те­чением; в дальнейшем он “увенчает” эту борьбу своей неявкой на площадь восстания в день 14 декабря 1825 г.

Подпоручик Генерального штаба Никита Муравьев вы­рос в богатой, обеспеченной и культурной дворянской семье. Его отец М.Н. Муравьев был близок к екатери­нинскому двору, как воспитатель великих князей Алек­сандра и Константина. По воцарении своего ученика — Александра I — он вскоре стал товарищем министра на­родного просвещения и попечителем Московского универ­ситета. Никита Муравьев получил тщательное и разностороннее образование, прекрасно знал историю, стал ра­но интересоваться литературой, хорошо изучил пять евро­пейских языков, владел древними языками — латинским и греческим.

Муравьев был студентом Московского университета, где одновременно с ним учились будущий автор “Горя от ума” Грибоедов и целая плеяда будущих товарищей его по тайному обществу. Как только началась война 1812 г., охваченный патриотическим порывом Никита Муравьев стал рваться на военную службу, но мать не пускала на войну 17-летнего сына. Тогда юноша тайно бежал из дома, захватив с собой карту местности и спи­сок наполеоновских маршалов. Муравьев принял участие в заграничных походах, побывал в Париже, познакомился с общественными деятелями того времени. К мо­менту организации тайного общества он был полон пре­образовательных стремлений и в первые годы истории декабристского движения шел в русле радикального те­чения.

Подпоручику лейб-гвардии Семеновского полка Мат­вею Муравьеву-Апостолу было 22 года в момент основания общества, а брату его Сергею, поручику того же пол­ка,— всего 19 лет.

Братья, Муравьевы-Апостолы, родившиеся в богатой дворянской семье, были детьми русского посланника в Испании и воспитывались в Париже. Мать скрывала от сыновей, что в России су­ществует крепостное право, и оба подростка были потря­сены, когда узнали о нем, приехав в Россию. Они вырос­ли страстными русскими патриотами и мечтали послужить Родине. Оба прошли через войну 1812 г. и заграничные походы. Особенно выделялся Сергей Муравьев-Апостол, богато одаренный, живой, рвавшийся к деятельности, привлекавший к себе сердца товарищей.

Имя двадцатилетнего подпоручика лейб-гвардии Семеновского полка Ивана Дмитриевича Якушкина замыкает шестерку инициаторов — первых членов и основателей тайного общества. Якушкин происходил из бедной семьи разорившихся смоленских дворян. Обедневшие Якушкины несколько лет прожили из милости в дворянской семье Лыкошиных — друзей Грибоедова. Еще подростком Якушкин познакомился с будущим автором комедии “Горе от ума”, а затем учился вместе с Грибоедовым в Москов­ском университете. У Якушкина рано развились философ­ские интересы, на почве которых он сблизился с другом Пушкина и Грибоедова — П. Я. Чаадаевым. Якушкин также был участником войны 1812 г., Бородинской битвы, заграничных походов. Он был человеком строгого морального облика, требовательным к себе, с высокими умственными запросами.

Вскоре после основания общества в его члены был принят Михаил Николаевич Новиков, племянник знаме­нитого просветителя XVIII в. Бывший военный, участник войны 1812 г., Новиков к моменту вступления в общество был штатским человеком, служил в департаменте Мини­стерства юстиции. Он был много старше других декабри­стов по возрасту: в момент вступления в обществе” ему было 40 лет. По убеждениям он был республиканцем. Но­виков принял в тайное общество одного из самых выдаю­щихся декабристов — Павла Ивановича Пестеля.

Пестель был сыном сибирского генерал-губернатора. Отец его был впоследствии обвинен в злоупотреблениях по службе, лишился должности и пенсии, жил очень стесненно. Но еще до этих событий отец отправил сына за границу для получения образования, которое Пестель закончил в России в Пажеском корпусе, поражая свои­ми знаниями преподавателей, обратив на себя внимание и самого Александра I, присутствовавшего на выпускном экзамене. Первые проблески вольнодумства зародились у него уже в это время. Участник войны 1812 г., тяжело раненный в ногу во время Бородинской битвы, юный Пестель получил награду — золотое оружие — из рук Кутузова. Он принял участие в заграничных походах и глубоко задумался над смыслом революции в эпоху ре­ставрации Бурбонов (1814—1815).

В момент вступления в общество Пестель числился в гвардейском кавалергардском полку и был адъютантом графа Витгенштейна. В то же время он жадно учился, слушал лекции передовых профессоров и невероятно много читал — товарищи всегда вспоминали его окруженным книгами. Исключительная одаренность соединялась у Пестеля с яркой волевой натурой и крупным организа­торским талантом. Друзья вспоминали потом выдающееся ораторское дарование Пестеля: сила его аргументов была неотразима.

Таковы были первые члены молодого тайного об­щества.

Решено было прежде всего написать устав, или “ста­тут”, тайного общества. Для “успешного действия нужен порядок и формы”,— справедливо полагал Сергей Трубец­кой. Для написания устава избрали комиссию в составе Пестеля, Трубецкого, Ильи Долгорукова и Шаховского; последний был секретарем комиссии, но вся основная ра­бота пала на Пестеля — он более всех поработал над пер­овым декабристским уставом.

Устав первого общества декабристов не дошел до нас: сами декабристы сожгли его, когда в 1818 г. преобразовали свое общество. Но из многочислен­ных свидетельств участников мы можем составить себе представление о его содержании. Торжественное введение, написанное Ильей Долгоруковым, по-видимому, объясняло общую цель тайного Общества истинных и верных сынов Отечества — “подвизаться на пользу общую всеми сила­ми” во имя блага Родины. Для этого нужно было бороться за ликвидацию крепостного права и самодержавия: вме­сто самодержавия необходимо было внести представитель­ную форму правления в виде конституционной монархии. Члены нового тайного общества считали, что необходимо “принудить” царское правительство согласиться на пред­ставительное правление. Удобнее всего это сделать в мо­мент смены императоров на престоле. Члены общества обязались “не прежде принести присягу новому императору”, как удостоверившись, что в России самодержав­ная власть будет ограничена народным представительст­вом. Устав обязывал “елико возможно умножать число членов общества”, добиваться того, чтобы члены тайного общества заняли важные посты в государстве — как по военной, так и по гражданской линии; вместе с тем устав обязывал членов общества бороться за отстранение ино­странцев от влияния в государстве. Значение этого пунк­та устава станет ясно, если вспомнить, какое влияние имели тогда иностранцы-реакционеры, в особенности нем­цы, занимавшие при Александре I немало важных госу­дарственных постов и оттеснявшие русских людей от участия в управлении страной.

К “статуту” были приложены тексты торжественных клятв по масонскому образцу. Клятвы приносились на кресте и Евангелии. Члены общества клялись все хра­нить в строжайшей тайне, не выдавать друг друга. Пре­дателям грозила смерть: “яд и кинжал везде найдут из­менника”.

Но как действовать? “Ужасы народной революции” пугали дворян-революционеров. Надо действовать для народа, но без народа, не через народ, думали они.

Основные цели борьбы были в общем ясны: ликвиди­ровать крепостное право и самодержавие, ввести консти­туцию, представительное правление. Но средства и спо­собы добиться этого были туманны. Было решено требо­вать конституцию в момент смены императоров на престоле. Однако как обеспечить выполнение своих тре­бований? Это оставалось неясным.

Пока шли тайные обсуждения и споры, царский двор решил на год переехать из Петербурга в Москву в связи с закладкой на Воробьевых горах храма в честь войны 1812 г. Гвардия в составе двух сводных гвардейских пол­ков должна была сопровождать царский двор. Гвардейцы двинулись в древнюю столицу ранней осенью 1817 г. В этом походе почти все члены нового тайного общества отправились в Москву в рядах сводных гвардейских пол­ков. В Москве гвардия была расквартирована в Хамовнических казармах около Девичьего поля. Так тайное об­щество переселилось со всеми своими спорами из Петер­бурга в Москву. Наверно, многое они продумали, вспоми­ная А.Н. Радищева и его “Путешествие из Петербурга в Москву”, проходя по тем же деревням.

Основатель общества полковник Александр Муравьев был оберквартирмейстером сводного гвардейского отряда и получил квартиру в “шефском корпусе” Хамовнических казарм. Его квартира стала местом собраний тайного об­щества. Другим центром стал дом полковника Фонвизина, старого москвича; дом находился в Староконюшенном пе­реулке, близ Пречистенки (теперь Кропоткинская улица),

В эти дни ранней осени в истории декабристов и воз­ник так называемый Московский заговор 1817 г.

У членов тайного общества, стремившихся к скорей­шему достижению своей цели, возникла мысль: нельзя ли ускорить смену монархов на престоле путем цареубий­ства? В то время в Москве со дня на день ожидали при­бытия императора Александра I. Декабрист Якушкин сам предложил себя в цареубийцы и никому не хотел усту­пить “этой чести”. Он хотел взять два пистолета (тогдаш­ние пистолеты заряжались только на один выстрел), пой­ти в Успенский собор, где должен был присутствовать император, из одного пистолета убить его, а из другого себя: цареубийство должно было походить на дворянскую дуэль. После жарких обсуждений план Якушкина был отвергнут, хотя в ходе прений выяснилось, что взять на себя цареубийство соглашались в сущности все присутст­вующие. Но главное было не в личном согласии — его давали и Никита Муравьев, и Шаховской, и Александр Муравьев, и другие. Главное было в целесообразности акта цареубийства. Члены общества сомневались в этой целесообразности. Они сознавали бессилие своей малочис­ленной и замкнутой конспиративной группы. Где гаран­тия того, что новый царь, который займет престол после убитого, согласится на конституцию и освободит крестьян от крепостного права? Никакой гарантии в этом не было. В жарких спорах общество решило ликвидировать преж­нюю организацию и основать другую, на новых началах.

Было признано необходимым прежде всего численно расширить общество и завоевать этим путем ту силу, ко­торая, по мнению декабристов, двигала историей,— обще­ственное мнение.

Так было ликвидировано первое тайное общество. На­чалась работа над уставом нового общества, которое ре­шили назвать Союзом благоденствия.

Но пока шла эта работа, не хотелось терять возмож­ности вербовать новых членов: недовольство вокруг кипело, молодежь жаждала действия, было много людей, го­товых к вступлению в организацию. Поэтому тут же, я Москве, где в тот момент находилось основное ядро гвардии, было основано промежуточное тайное общест­во — в целях конспирации под скромным и не привлекаю­щим внимания названием “Военное общество”. Никита Муравьев и Павел Катенин возглавили “Военное обще­ство”. П. А. Катенин — друг Пушкина и Грибоедова — был писателем; его перу принадлежит известная револю­ционная песня, которую пели в те годы декабристы:

Отечество наше страдает

Под игом твоим, о злодей!

Коль нас деспотизм угнетает,

То свергнем мы трон и царей.

“Ах, лучше смерть, чем жить рабами. Бот клятва каж­дого из нас!” —таков был припев этой песни.

Члены “Военного общества” вырезали на клинках своих шпаг надпись: “За правду”.

В 1818 г., когда работа над новым уставом закончи­лась, начала свою деятельность новая декабристская ор­ганизация — Союз благоденствия.

Союз благоденствия

Союз благоденствия также был конспиративной органи­зацией и имел те же основные цели борьбы, что и Союз спасения,—ликвидацию крепостного права и самодержа­вия. Первое время и этот Союз отстаивал идею создания конституционной монархии, в которой права монарха ог­раничивались бы законами и существовал бы представи­тельный строй. Однако Союз благоденствия попытался яснее определить “средства” борьбы и овладеть той основ­ной силой, которая, по мнению декабристов, двигала исто­рией. Что же это была за сила?

Последователи философов-просветителей XVIII в., декабристы полагали, что “миром правят мнения”. Обще­ственное мнение — вот сила, которой надо овладеть, Именно она свалит феодализм. Пестель полагал, что фео­дальная аристократия “общим мнением всегда потрясена быть может” (“Русская Правда”). Создание “общего мнения” и должно было предшествовать революции и стать ее движущей силой. Исходя из этого понимания, декаб­ристы выразительно называли революцию “общим развержением умов...”

Для овладения общественным мнением Союз благоден­ствия должен был, по планам декабристов, создать целую сеть тайных и явных (легальных) организаций и руко­водить ими. Было запроектировано создание повсюду ли­тературных, научных, педагогических, хозяйственных обществ, женских организаций и кружков молодежи. Пред­полагалось издание журнала “Россиянин XIX века”. Купили литографский станок для печатания материалов тайного общества, подлежащих распространению, но сначала не сладили с его техникой, тогда крайне несовер­шенной. Со­гласно новому уставу в тайное общество должны были приниматься не только дворяне, а также купцы, мещане, духовные лица и свободные крестьяне. Предполагалось, что в течение двадцати лет будет готовиться общественное мнение и примерно около 1840 г. произойдет рево­люция.

Число членов тайного общества действительно увели­чилось: оно возросло раз в десять и превысило 200 чело­век. Передовая молодежь повсюду смело выступала про­тив старых, отживших форм жизни, тормозивших движе­ние страны вперед. Она всюду смело заявляла “слово истины”, как говорил декабрист Якушкин, и “гремела” в гостиных, театрах и клубах, выступая против Аракчеева, крепостного права, палок и военных поселений. Чацкий, произносящий жаркие речи против старой жизни,— живая фигура того времени, а “Горе от ума” — великий памят­ник эпохи.

Между тем процессы общественного брожения разви­вались все дальше. Хотя Александр I, открывая в 1818 г. варшавский сейм, и обещал даровать конституцию всей России, обещания своего он не исполнил. Да этим обе­щаниям, собственно, никто и не верил.

В то время были распространены острые святочные по­литические песни под названием “ноэлей”. В этих песнях действующими ли­цами были младенец Христос, дева Мария и политиче­ские деятели эпохи. Молодой Пушкин, друг декабристов, сам член одного из литературных объединений Союза благоденствия — “Зеленой лампы”, в своем “ноэле”, на­писанном к рождеству 1818 г., высмеивал царские обе­щания. Младенец Христос обрадовался, узнав, что царь обещает конституцию:

От радости в постели

Запрыгало дитя:

— Неужто в самом деле,

Неужто не шутя? А мать ему:

“Бай-бай, закрой свои ты глазки,

Пора уснуть бы наконец,

Послушавши, как царь-отец

 Рассказывает сказки”.

Эта песня стала широко известна. Ее распевали по­всюду.

Далеко не все, задуманное членами Союза благоден­ствия, было осуществлено — многое так и осталось в за­мысле. Но все же почти за три года своего существования (1818—1821) Союз благоденствия сделал немало. Преж­де всего он оформился организационно и развернул боль­шую работу над своей программой, создал первую часть “Зеленой книги” — устава Союза, начал работать над вто­рой частью, содержавшей изложение его сокровенной цели. Союз вырос численно, создал ряд новых от­делов. Главные управы, как показывает Сергей Муравьев-Апостол, “находились в Петербурге, Москве и Тульчине”. Глав­ная — Коренная управа общества находилась в столи­це — Петербурге. По показанию С. Трубецкого, управы Союза благоденствия были заведены в Полтаве, Тамбове и Нижегородской губернии. Большую роль играла Киши­невская управа. По-видимому, существовала и Киевская управа. Всего известно около полутора десятков управ Союза благоденствия.

'Было организовано несколько обществ. Литературное общество “Зеленая лампа” являлось филиалом Союза бла­годенствия. Оно собиралось на квартире Никиты Всево­ложского, в комнате, освещенной зеленой лампой. После того как найдена часть архива “Зеле­ной лампы”, нет сомнений в том, что ее членов интересовали не только литературные, но и политические про­блемы. Только что рассказанная утопия Улыбышева “Сон” — из этого архива. В незаконченном послании А.С. Пушкина к “Зеленой лампе” недаром упоминается и о лозунге равенства, и о фригийском колпаке — симво­ле революционной Франции:

Вот оп, приют гостеприимный,

Приют любви и вольных муз,

Где с ними клятвою взаимной

Скрепили вечный мы союз,

Где дружбы знали мы блаженство,

Где в колпаке за круглый стол

Садилось милое равенство...

Была попытка Николая Тургенева создать “Журнальное общество”, или, как он называл его, “Общество 19-го года и 19-го века”. В нем и было намечено издавать журнал “Россиянин XlX века”, или “Архив политических наук и Российской словесности”. Уже готовился первый номер журнала, обсуждались на заседаниях написанные для него статьи. Но царская цензура свирепела день ото дня, было запрещено печатать что бы то ни было о кре­постном праве. В этих условиях выход в свет задуман­ного журнала не мог состояться.

Значительна деятельность декабристов в “Вольном обществе любителей Российской словесности” и особенно в “Вольном обществе учреждения училищ по методе взаим­ного обучения”, т.е. в организации, распространявшей ланкастерскце школы. Ланкастерский метод был способом массового распространения просвещения. Его идеей была быстрая передача первоначальных знаний сразу боль­шому числу учеников: учитель давал бесплатный урок группе наиболее способных учеников, которые не­медля шли в группы еще не обученных и передавали им знания, полученные на уроке. Таким образом, обученные 10—15 человек сразу же могли обучить более сотни других учеников. Председателем общества был член Сою­за благоденствия граф Федор Толстой, одним из его заме­стителей — Федор Глинка, одним из секретарей — В. Кю­хельбекер. Общество действовало среди бедного люда. Большую роль ланкастерская система сыграла в армии — в Петербурге в училище для взрослых при штабе гвар­дейского корпуса и в казармах лейб-гвардии Павловского полка. Особенно велика была роль ланкастерского обуче­ния на юге, в дивизии декабриста Михаила Орлова. В Пе­тербурге Союз благоденствия обучил около тысячи людей, на юге — полторы тысячи.

Мы видим, что работа Союза благоденствия была не­малой.

Особенно стремились члены Союза благоденствия при­влечь к себе молодежь, оторвать ее от старого лагеря; они понимали, что надо противодействовать “староверству закоснелого дворянства” и иметь возможность воздейст­вовать “на мнение молодежи”. Члены Союза благоденст­вия открыто протестовали против крепостного права, воз­мущались Аракчеевым, военными поселениями, жестокой расправой с восстанием поселений в 1819 г., мобилизовывали общественное мнение против мракобесов Магниц­кого и Рунича, защищали передовую науку своего време­ни, предавали позору жестоких помещиков, освобождали от крепостной неволи талантливых самоучек, ратовали за распространение ланкастерских школ.

Противоборство беззакониям царского суда также вхо­дило в программу Союза благоденствия. В результате этой работы Союза, по свидетельству Глинки, “многие взяточники обличены, люди бескорыстные восхвалены, многие невинно утесненные получили защиту; многие вы­пущены из тюрем... иные, уже высеченные (по пересмот­рении дел) прощены и от ссылки избавлены... купец Савастьев уже с дороги в Иркутск возвращен и водворен благополучно в семействе, а другой костромской мещанин, высеченный, лишенный доброго имени и сосланный в крепостную работу, ...найден невинным и освобожден от крепостной работы, и возвращен восвояси, и отдано ему честное имя”[2].

Ряд членов Союза благоденствия писал обстоятельные записки для подачи царю о вреде крепостного права, о не­обходимости его отменить, о неотложности реформ.

Пушкинская “Деревня” также призывала царя к ос­вобождению крестьян. В последних строках знаменитого стихотворения гораздо более требования к царской вла­сти, нежели надежды на нее:

Увижу ль, о друзья, народ неугнетенный

И рабство, падшее по манию царя,

И над отечеством свободы просвещенной

Взойдет ли наконец прекрасная заря?

Но заря не взошла. Стихи Пушкина были вручены Александру I, тот просил передать поэту благодарность — едва ли искреннюю. Но через несколько месяцев царь сказал, что Пушкина надобно сослать в Сибирь, потому что “вся Россия наводнена его возмутительными стиха­ми”. Вскоре “по манию царя” Пушкина сослали — не в Сибирь, а на юг — в Кишинев

К значительной работе Союза благоденствия отнесем и два совещания (“съезда”) его Коренной управы: Петер­бургское совещание 1820 г. но вопросу о республике и Московский съезд 1821 г., которые повернули движение и декабристов на новую дорогу.

Петербургское совещание 1820 г. Решение о республике

Итак, Союз благоденствия был деятельной организацией и немало сделал за три года своей работы. Но все, что он сделал, в сущности не приблизило его к цели. Его основ­ной задачей была отмена в России крепостного права, ликвидация самодержавно--крепостного строя, введение законно-свободного представительного правления. Но сколько бы Чацких ни гремело против крепостного права и аракчеевщины в петербургских, московских, тульчинских, кишиневских и, может быть, тамбовских гостиных, какие бы литературные и ланкастерские общества ни за­седали, какие бы журналы ни задумывались и какие бы пламенные стихи о вреде существующего порядка вещей ни писались, — крепостное право не могло пасть от одного “общественного мнения”. Члены Союза благоденствия это и раньше понимали, потому и задумали написать вторую часть своего статута “Зеленой книги” с изложе­нием “сокровенной цели” и способов ее достижения, но предложенные тогда решения вызывали разногласия.

Откладывать решения было нельзя: их требовала дей­ствительность. Ранее представлялось возможным ждать хоть четверть столетия, пока в результате терпеливых усилий создастся “общественное мнение” и можно будет приступить к действию. А теперь жизнь России, да и всей Европы, столь стремительно пошла вперед, что ждать так долго уже не представлялось возможным. За три года существования Союза благоденствия признаки кри­зиса феодальной системы грозно нарастали. Это было предельно насыщенное событиями трехлетие, которое вы­ковывало политическую идеологию с невиданной ранее быстротой. Частая и быстрая смена форм декабристского общества и интенсивное развитие его программы зависе­ли прежде всего не от каких-либо личных качеств объ­единившихся деятелей, а от быстроты развития самой исторической жизни.

Неразработанные стороны “сокровенной цели” стано­вились явственным тормозом движения. Двадцатилетний с лишним срок, отведенный было Союзом благоденствия для подготовки переворота, стал казаться необоснованно длинным, а способы достижения цели — малоэффектив­ными. Политическая цель — конституционная монархия — стала представляться отсталой и не удовлетворяющей со­зревшему мировоззрению. Численный рост Союза делал организацию рыхлой, принимались иной раз и ненадеж­ные люди, болтуны, занимавшиеся пустяками, вроде Репетилова из “Горя от ума”. Резкая неудовлетворенность сделанным все отчетливее сказывалась в спорах, в обсуж­дении создавшегося положения. Члены общества досадо­вали, что “все остается в идеях — ничто не переходит а действительность”. Николай Тургенев с досадой писал” в дневнике: “Мы теряемся в мечтаниях, в фразах. Действуй, действуй по возможности! — и тогда только получишь право говорить... Словам верить нельзя и не должно. Должно верить делам”[3].

Якушкин приехал в Петербург в декабре 1819 г., и резкая неудовлетворенность членов ходом дел в Обществе бросилась ему в глаза. Он признает, что Союз благоден­ствия, особенно в Петербурге, достиг значительных ре­зультатов, и отмечает сильный численный рост его чле­нов. Он полагает, что “общественное мнение” в столице было создано. Но все это казалось уже незначительным. В самом обществе намечалось глубокое внутреннее движе­ние: одни из прежних членов охладели к цели организа­ции, “зато другие жаловались, что Тайное общество ничего не делает; по их понятиям, создать в Петербурге общест­венное мнение и руководить им была вещь ничтожная; им хотелось бы от Общества теперь уже более решитель­ных приготовительных мер для будущих действий”[4], — таковы были наблюдения Якушкина. Они очень важны. Передовая часть Общества радикализировалась, продви­галась дальше по направлению к демократическим пози­циям, другая колебалась и отставала. Трубецкой, привык­ший все вины валить на Пестеля, и тут (разумеется, неос­новательно) приписывал все его личному поведению, но и он приходил к выводу, что в эти годы “общее действие охладело и лишилось единства”[5]. Пестель, со своей сторо­ны, со свойственной ему конкретностью и точностью в описании сложных общественных явлений, свидетельствует, что и в это время существовали вопросы, объединявшие всех: все единогласно желали введения в России “нового порядка вещей” и полагали необходимым численный рост Общества и его значительное территориальное расширение. “Но по всем прочим предметам и статьям не было общей мысли и единства в намерениях и видах. Сие разногласие относится преимущественно до средств, коими произвести перемену в России, и до порядка вещей и образа прав­ления, коими бы заменить существовавшее правительст­во”, — показывал Пестель[6]. Последнюю формулировку надо признать исчерпывающей, она сделана с глубоким пониманием создавшегося в Обществе положения и соот­ветствует показаниям других декабристов.

Революционное брожение нарастало. Декабристы ост­ро ощущали недостаточность способов для достижения намеченных целей. Очевидно, нечего рассчитывать на решающее влияние “общественного мнения”. Это слишком медленный путь. Нет ли другой силы, на которую можно спороться и совершить революционный переворот? Не является ли этой силой армия?

В армии в то время уже давно шло глухое брожение. Солдаты — те же крестьяне, пришедшие из крепостных деревень, — мечтали об освобождении от крепостной не­воли, от палочной дисциплины, шпицрутенов и издева­тельств начальников — дворян из породы скалозубов.

Тем временем на Западе революционная ситуация пе­реросла в революцию. В январе 1820 г. вспыхнула воен­ная революция в Испании. Армия, восставшая под руко­водством революционеров, была поддержана народом и в три месяца с небольшим совершила революционный пе­реворот: королевская власть была свергнута, восстанов­лена конституция. Весной того же года произошла воен­ная революция в Неаполе, а в августе — в Португалии. В следующем, 1821 г. произошла революция в Пьемонте и запылало греческое восстание.

В России тех лет также начала складываться революционная ситуация. В 1819 г., как уже сказано, восстали военные поселения. Более двух лет (в 1818—1820 гг.) бушевало восстание на Дону.

В создавшейся обстановке решение Коренной управы Союза благоденствия созвать в Петербурге совещание по основным программным вопросам — для уяснения “со­кровенной цели” и выработки правильной линии дейст­вий — было вполне своевременным. Работа над “сокровен­ной целью” сильно продвинулась в сознании ведущего большинства и общее решение уже вызревало — нужно было обо всем окончательно договориться.

Совещание состоялось в январе 1820 г. Произошло оно в обширной холостой квартире Федора Глинки, очень удобно расположенной для конспиративного совещания:

Глинка жил в верхнем этаже дома Крапоткина, находив­шегося на Театральной площади недалеко от Поцелуева моста, в центре города, где скрещивались пути, в самом оживленном месте; в нижнем этаже того же дома находи­лась адресная контора Петербурга (“адресов контора”), куда постоянно входили и откуда выходили люди. Поэтому собрание Коренной управы Союза благоденствия в этом доме не могло обратить на себя ничьего внимания. Семьи у Глинки не было, поэтому и домашние не могли помешать совещанию. В деле Глинки сохранился план Театральной площади с прилегающими улицами, мостом и точным обозначением как оперного театра, так и того дома, где находилась его квартира.

В совещании приняло участие все ведущее ядро дви­жения: Пестель (оп был докладчиком), Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, Никита Муравьев, Михаил Лунин, Николай Тургенев, Иван Якушкин, Иван Шипов и ряд других членов тайного общества. С. Трубецкого не было, он был в это время за границей.

Доклад Пестеля на тему, какое правление лучше — конституционно-монархическое или республиканское, был поставлен, разумеется, с ведома и согласия Коренной уп­равы. Организовано было заседание по всей форме — с председателем, прениями и последующим голосованием.

Обратим внимание на показание Пестеля, что он успел сговориться с Никитой Муравьевым еще до заседаний и что “прежде означенного совещания у Глинки они усло­вились быть там одного мнения”. Отсюда следует, что Пестель знакомил Никиту Муравьева с основными поло­жениями своего доклада (Муравьев признался в этом только на очной ставке с Пестелем). Сговориться с Муравьевым Пестелю было легко: Никита Муравьев был тогда его единомышленником и сторонником республи­канского правления. Пестель показывает, что Никита Му­равьев был в 1820 г. “один из тех членов, которые наи­более в пользу сего последнего говорили”.

Председательствовал на совещании знаменитый ху­дожник-медальер граф Федор Толстой, член Союза благоденствия.

Ввиду важности вопроса приведем одно из наиболее полных показаний Пестеля о ходе этого знаменитого со­вещания:

“Князь Долгоруков по открытии заседания, которое происходило на квартире у полковника Глинки, предло­жил Думе просить меня изложить все выгоды и все не­выгоды как монархического, так и республиканского правлений с тем, чтобы потом каждый член объявлял свои суждения и свои мнения. Сие так и было сделано. На­конец, после долгих разговоров было прение заключено и объявлено, что голоса собираться будут таким образом, чтобы каждый член говорил, чего он желает: Монарха или Президента: а подробности будут со временем опре­делены. Каждый при сем объявлял причины своего выбора, а когда дело дошло до Тургенева, тогда он сказал: “Пре­зидент, без дальних толков”. В заключение приняли все единогласно республиканское правление”[7].

Таким образом, Союз благоденствия является той ор­ганизацией в истории русского революционного движе­ния, которая впервые приняла решение бороться за рес­публиканскую форму правления в России (1820).

Итак, в жизни тайного общества произошло событие большой важности: члены общества разработали и приня­ли новую формулировку конечной цели - борьба за русскую республику.

Разумеется, изменение программы вело за собой и изменение тактики.

По-видимому, на другой же день или вскоре после совещания у Федора Глинки было собрано новое совещание, в Преображенских казармах, на холостой квартире подполковника Ивана Шипова, обставленной со спартан­ской простотой. Цель общества была уяснена — теперь требовалось уяснить “способы действия”. Докладчиком был Никита Муравьев. На этом совещании вновь возник вопрос о цареубийстве; по мнению наиболее радикальных членов, лишь цареубийство расчищало путь республике. Произошел жаркий спор между Никитой Муравьевым (в тот момент сторонником цареубийства) и Ильей Долгоруковым — “осторожным   Ильей”, как называл его А.С. Пушкин в Х песне “Евгения Онегина”. Заседание было продолжено и на другой день (Илья Долгоруков на второй день не пришел).

Сохранение дома Романовых рассматривалось как серьезная угроза существованию республики. На вопрос следствия о совещании у Шипова Никита Муравьев от­вечал, что только он и Пестель на этом собрании стоя­ли за цареубийство, прочие спорили против этой меры, доказывая, что цареубийство “неминуемым последствием иметь будет анархию и гибель России. Пестель уверял, что общество может отвратить анархию, назначив напе­ред из среды своей временное Правление, облеченное вер­ховною властью, дабы обеспечить порядок и ввести но­вый образ правления. Мысль сия нашла во мне одном только защитника и была опровержена прочими. В особенности же восстал противу неосновательности сего предложения князь Долгорукой, с которым и возникло у меня о том прение”[8].

Этот момент в истории общества и самый генезис мыс­ли о диктатуре временного верховного правления надо особо отметить: вопрос о нем не сойдет у декабристов с по­вестки дня вплоть до открытого выступления.

Поясняя свое понимание вопроса о временном революционном правлении, как он был изложен на совещании у Шипова, Пестель показал: “Опасенья на щет безначалия беспорядков, при Революции произойти могущих, изъ­являл я всегда сам и, говоря о необходимости Временного правления, приводил в подкрепление сей необходи­мости все опасения на щет безначалия и беспорядков: мнением полагая, что надежнейшее и единственное сред­ство к отвращению оных состояло бы в учреждении Вре­менного правления ”.

Таким образом, как только уяснилась “сокровенная цель” общества и формула вводимого революцией рес­публиканского правления восторжествовала, естественно, обострилась и внутренняя борьба в обществе. Обострение сказалось прежде всего в понимании “способов револю­ционного действия”. Долгоруков — “блюститель” Союза благоденствия (была такая выборная должность), сам голосовавший за республику, показал, что в начале 1820 г., т. е., очевидно, именно после совещания у Шипова, “сложил” с себя должность блюстителя тайного об­щества.

Но дело было далеко не только в “способах действия”. Дело было в самом устройстве республики — в ее основ­ном законе, в конституции. Принятие решения о респуб­лике, как бы ни было оно само по себе важно, еще не определяло всего конкретного существа будущей полити­ческой системы. Петербургское совещание на квартире у Глинки только начало эту работу, “а подробности будут со временем определены” — так решили члены тайного общества. Вот во имя этого и надо было спешить с состав­лением республиканского конституционного проекта: он определял основное и мог сконцентрировать вокруг себя силы убежденных сторонников. Потребность в его создании ощущалась как самая неотложная.

И Пестель, и Никита Муравьев садятся в это время за работу над конституционным проектом будущей ре­волюционной России.

Как видим, в 1820 г. в среде декабристов заговорили о республике, цареубийстве, Временном революционном правительстве. Возник вопрос и о “действии посредством войск”. Старая форма тайного общества становилась поме­хой, возникали новые планы и решения. Союз благоден­ствия явно устаревал как форма организации движения. Назревал вопрос о полной реорганизации тайного об­щества.

Московский съезд 1821 г. Ликвидация Союза благоденствия.

1 января 1820 г. было началом испанской революции: на этот день приходится первое выступление Рафаэля дель Риего. Никто не сомневался в революционном ха­рактере испанских событий, особенно после “резни в Кадиксе” 10 марта того же года. Петербург узнал об этом событии 23 марта (Пестель тогда был еще в Петербур­ге). Волновали и вести из Франции: 13 февраля рабо­чий-седельщик Пьер Лувель ударом кинжала убил герцо­га Беррийского, последнего представителя ненавистного каждому революционеру рода Бурбонов. Легко себе пред­ставить, какое обилие размышлений и обсуждений вы­звали эти события в среде декабристов. Правительствен­ный лагерь в свою очередь пришел в движение, насто­роженно следя за малейшим проявлением общественного недовольства внутри России. Тем временем события ис­панской революции вступили в полосу бурного развития. Восставшая армия, руководимая революционными вождя­ми и окруженная сочувствием народа, достигла невидан­ных успехов. Военное восстание вспыхнуло в самом Мад­риде, революционные войска вступили в столицу Испа­нии. В марте 1820 г. испанский король Фердинанд VII, испуганный революционным натиском, подписал манифест о созыве кортесов (испанского парламента). Абсолютист­ская Испания стала конституционной страной, восстановив конституцию 1812 г. Победу испанской революции декабристы встретили с восторгом.

Правительству Александра I и российской крепостни­ческой знати испанские события казались грозным пред­знаменованием приближающегося революционного взрыва. В России было неспокойно: со всех сторон шли слухи о недовольстве и скрытом брожении крепостных.

Не успели еще усмирить донские волнения, как в марте того же года вспыхнуло значительное движение на казенном Березовском золотопромывательном заводе, которое не удавалось подавить вплоть до сентября. В вол­нениях приняли участие более 3 тыс. рабочих. В том же марте возобновились волнения казанских суконщиков фабрики Осокина, продлившиеся до октября 1820 г. Но не успело правительство обрушиться с репрессиями на вос­ставших крепостных людей, как новые вести из-за гра­ницы потрясли его: опять революция! Восстал Неаполь. Известие об этом пришло в июле 1820 г,

Революционные события в Неаполитанском королев­стве были подготовлены тайным обществом карбонариев. Под предводительством генерала Гульельмо Пепе — члена карбонарской организации —восставшие потребовали провозглашения конституции 1812 г. по образцу испан­ской. Король Фердинанд I дал на это вынужденное, но притворное согласие, одновременно обратившись за помо­щью к реакционному Священному союзу. Доносчик Грибовский злобно писал, что члены Союза благоденствия “не могли скрыть глупой радости при происшествиях в Испании и Неаполе”.

Но только Чернышев утопил в крови Донское восста­ние, только успели Александр I и Аракчеев разослать губернаторам секретный циркуляр от 10 июля 1820 г. с требованием немедленного усмирения любых волнений и прекращения неповиновения мерами “военного понуж­дения”, как новое известие: революция в Португалии! 24 августа 1820 г. в Опорто вспыхнуло военное восста­ние против жестокой тирании английского генерала Бересфорда, управлявшего Португалией в качестве реген­та, а 15 сентября того же года произошло восстание в Лиссабоне. И тут была провозглашена конституция 1812 г. “Происшествия в Неаполе, Гишпании и Португа­лии имели тогда большое на меня влияние”,— показывал на следствии Пестель.

В октябре 1820 г. собрался контрреволюционный кон­гресс, созванный Священным союзом в Троппау. 19 но­ября он вынес решение о “праве интервенции” в страны, охваченные революционным движением; Австрия и Прус­сия подписали протокол об обязательстве силой восста­навливать “порядок” в тех государствах, где произойдет революция. Александр I находился за границей для организации подавления революционного движения.

Чтобы представить себе общую картину положения внутри России хотя бы в приблизительной полноте, надо принять во внимание, что 1820 г. был особенно богат крестьянскими волнениями. Обострил положение, в част­ности, и сильный голод 1820—1821 гг., особенно тяжело обрушившийся на затронутые войной районы, в том чис­ле на Белоруссию и Смоленскую губернию.

Вести о крестьянских волнениях приходили в мини­стерство внутренних дед в 1820 г. не менее чем из 13 гу­берний: Калужской и Орловской, Тверской и Гродненской, Олонецкой и Московской, Воронежской, Минской, Тульской, Могилевской, Рязанской, Херсонской; прибавим к этому перечню и Землю Войска Донского, особенно волновавшую правительство. Росло и число жалоб, иду­щих из крепостной деревни. Жалуются на обременение работами, на “притеснения” разного рода, жестокое обра­щение помещиков, неправильное “удержание в крепост­ном состоянии” (жалобы шли из разных губерний).

 В такой обстановке особенное впечатление на сов­ременников произвели волнения в самой столице, Петер­бурге,— выступление лейб-гвардии Семеновского полка, о котором выше мы уже упоминали. Старейший гвардей­ский полк, основанный еще Петром I, был покрыт славой многих военных походов, начиная с Северной войны со шведами и кончая Отечественной войной 1812 г. и за­граничными кампаниями 1813—1814 гг. Многие будущие декабристы — Трубецкой, Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, Якушкин служили в Семеновском полку. Пере­довые офицеры ввели в полку вежливое и гуманное об­ращение с солдатами. “Артель” семеновских офицеров и Союз благоденствия сыграли в этом свою роль. Отечест­венная война и заграничные походы разбудили граж­данское сознание солдат, содействовали их духовному росту.

Оказавшись у власти, Аракчеев стал прежде всего пе­ресматривать командный состав, удаляя неугодных ему лиц. Аракчеевские ставленники начали занимать места командиров на ответственейших постах, и креатура Аракчеева — полковник Шварц был назначен в 1820 г. командиром лейб-гвардии Семеновского полка. Шварц круто изменил гуманные порядки, установившиеся и полку: вновь стала свирепствовать палочная расправа, лич­ное достоинство солдат унижалось варварскими наказа­ниями и бессмысленными служебными требованиями. За пять месяцев своего командования Шварц наказал 44 че­ловека, которые вместе получили 14 250 ударов. Во время учения он собственноручно бил солдат, вырывал им усы. Он не только применял жестокие наказания, но еще стремился унизить и оскорбить “провинившихся”,— например, приказывал двум шеренгам солдат становиться одна к другой лицом и плевать друг в друга. При Швар­це сильно ухудшилось и материальное положение сол­дат: полк раньше имел свои собственные средства, полу­чаемые от солдатских ремесленных работ и огородов, но Шварц положил конец этим “затеям”.

Наконец, полк не выдержал крепостнических притес­нений полкового командира. Вечером 16 октября 1820 г. головная “государева рота” Семеновского полка самоволь­но собралась на перекличку и принесла жалобу на полковника.

В возмущении Семеновского полка ярко проявился на­родный протест против крепостнического гнета в армии, против аракчеевского режима. Замечательным памятни­ком этого протеста являются анонимные прокламации, ко­торые во время возмущения семеновцев разбрасывались в соседних казармах. Прокламации содержали призыв к поддержке восставших и свидетельствовали о пробуждении народного сознания в эпоху декабристов. Одна из прокламации обращалась с призывом о поддержке к дру­гому гвардейскому полку — Преображенскому и ее текст поражает ясным сознанием классовой сути крепостниче­ского строя. Все зло происходит, как утверждалось в прокламации, от дворян, подавивших “людей всякого со­словия”. Но подавившие всех дворяне сами по себе бес­сильны, их сила основана на темноте и “глупости” по­винующегося им войска. Во главе угнетателей-дворян стоит тиран — царь, который есть “не кто иной, как силь­ный разбойник”. Стоит солдатам взяться за ум — и поработители будут свергнуты. Замечательно то сознание единства угнетенной армии с порабощенным крестьянством, которым пронизана прокламация: “Хлебопашцы угнетены податями, многие дворяне своих крестьян гонят на барщину шесть дней в неделю. Скажите, можно ли сих крестьян выключить из числа каторжных?”

Выступление Семеновского полка произвело огромное впечатление на декабристов. Солдатская масса восстала без участия революционного офицерства! Армия, значит, “готова двигаться”. Значит, решать вопросы преобразова­ния России надо путем военного выступления. Конечно, дворянская ограниченность отчетливо сказывалась и в этом вопросе: дворянское понимание революции исключа­ло народную инициативу и руководство движением за­креплялось исключительно за революционным дворянст­вом. Примыкающие к движению войска должны были на­ходиться под командой революционеров-дворян. Но и это — шаг вперед в революционной тактике декабристов. Новая тактика — что очень важно,— конечно, не отрицала значения “общественного мнения”. Она лишь присоединя­ла к нему силу военного натиска и получала возросшее могущество революционного удара на старый строй.

Надо было по-новому организовать тайное общество, разработать новую программу (в тесной связи с консти­туционными проектами), в корне изменить тактику и критерий отбора членов, выработать общий план откры­того выступления. Съезд тайного общества собрался сей­час же — всего через два с половиной месяца после вы­ступления Семеновского полка.

После восстания Семеновского полка открытая “пропо­ведь” членов Союза благоденствия становилась очень опасной, нужна была глубокая конспирация. Полное круше­ние надежды на добрую волю императора и необходимость действовать “силою оружия” требовали новой тактики.

 Братья Фонвизины, Михаил и Иван, предоставили для съезда свою московскую квартиру в Староконюшенном переулке. Они взяли на себя оповещение о съезде петербургских и московских членов, а И. Якушкин был отправлен с известием о съезде на юг — в Кишиневскую и Тулъчинскую управы Союза благоденствия. Собирался “Съезд уполномоченных всех отраслей Союза”. Приехав в Тульчин, Якушкин сделал объявление о съезде на квар­тире Пестеля, где собралась Тульчинская управа. Пес­теля умеренная группа на съезд не пустила, втайне боясь его “резких мнений и упорства”. Его уверяли, что он, прося отпуска в Москву (поездку на съезд прикрывали служебными командировками или отпуском), нарушит конспирацию, так как ни родных в Москве, ни служеб­ных поводов для отъезда туда у него не было. На съезд были посланы умеренные члены — Бурцев и Комаров.

Якушкин оповестил и Кишиневскую управу — ее пред­ставил на съезде Михаил Орлов.

Съезд Союза благоденствия состоялся в начале янва­ря 1821 г. на московской квартире Фонвизиных.

На съезде мнения разделились. Михаил Орлов выступил с предложением немедленного открытого военного выступления, причем инициативу его он предлагал сохра­нить за 16-й дивизией, командиром которой являлся. Да­лее он развернул проект новой тайной, крайне револю­ционной организации огромного масштаба, которую надо создать вместо устаревшего Союза благоденствия. Пред­ложение Орлова, как крайне решительное, не встретило поддержки съезда, и он, очень взволнованный, объявил, что порывает с обществом.

После Орлова спешно попросил слова П. Граббе для чрезвычайного заявления. Он сообщил, что о существова­нии тайного общества известно правительству, об обществе уже расспрашивали представители правительствен­ного надзора, а командир гвардейского корпуса, видимо, уже имел о нем данные.

Было решено провести фиктивную ликвидацию обще­ства и под видом его самороспуска отсеять ненадежных членов и организовать новое тайное общество.

Открытое оповещение о ликвидации Союза не терпело отлагательства, так как за Союзом могли уже следить и гроза могла разразиться с минуты на минуту. Поэтому Московский съезд прервал свои заседания и созвал об­щее собрание всех членов Союза благоденствия, присутст­вовавших тогда в Москве.

“Главная цель общества состоит в том,— показывал Якушкин на следствии, — чтобы приготовить государство к принятию представительного правления”. “Чтобы приобресть для этого средства, признавалось необходимым действовать на войска и приготовить их на всякий случай”. Иначе говоря, “способы действия” разрешались уже по-новому; было решено действовать путем решающего ре­волюционного удара “посредством войск”. Однако это была не тактика немедленного военного выступления, предла­гавшегося Орловым, а действие через постепенную подго­товку войск, срок же самого революционного военного выступления определен не был.

Новые программа и устав были надлежащим образом оформлены и подписаны (“устав был подписан всеми при­сутствующими членами...”,—пишет Якушкин).

 Участники съезда сговорились и о характере дальней­шего подбора членов. Московский съезд решил отсечь от движения как его колеблющуюся, нестойкую часть, так и наиболее радикальные его элементы. Не только “не­надежным” членам, но и Пестелю с его “приверженца­ми” объявлялось, что общество распущено. Приходится признать, что дальнейшее поведение Бурцова на юге не зависело от его произвольного решения, а было указано съездом. Во всяком случае Якушкин свидетельствует, что Бурцев поставил в известность членов съезда о своем решении, не привлекать более Пестеля в тайное обще­ство и не встретил возражений. Бурцев, по характерно­му выражению Якушкина, брался “привести в порядок” Тульчинскую управу. По приезду в Тульчин он сначала должен был объявить всем об уничтожении Союза бла­годенствия, а “вслед за тем известить всех членов, кро­ме приверженцев Пестеля, о существовании нового уста­ва” и выразить надежду, что они “все к нему присое­динятся под его руководством”.

На этом закрылся Московский съезд 1821 г.

Конечно, постановления Московского съезда 1821 г. носят на себе отчетливо выраженную печать дворянской ограниченности. Она сказывается прежде всего в решении отсечь от движения наиболее радикальные элементы и в признании дееспособной лишь “средней” линии. Она вы­ражена и в колеблющейся формуле конечной цели — борьбы за “представительный” строй без упоминания, о каком именно строе шла речь (явный шаг назад от Петербургского совещания 1820 г.).

В дальнейшем политическая форма, принятая этой линией, окажется конституционной монархией. Сказыва­ется эта ограниченность и в резком делении будущих членов на разряды, причем низший разряд не должен знать о конечной цели.

Вместе с тем постановления Московского съезда 1821 г. имели некоторые положительные черты, которые состояли в признании необходимости решающего револю­ционного удара, в замысле подготовить войска и действо­вать вооруженной силой, в отсеивании “правых”, колеб­лющихся элементов.

Будущее развитие опрокинуло, однако, преграды уме­ренных постановлений и пошло дальше решений Москов­ского съезда 1821 г.

Возникновение Южного и Северного обществ

Подполковник Комаров вернулся в Тульчин раньше Бур­цева и первый сообщил южной управе Союза благоден­ствия о постановлении съезда.

Квартира Пестеля в Тульчине стала центром, куда сходились недовольные постановлением съезда.

Бурцев приехал в марте. Немедленно после его приез­да было созвано собрание всех членов Тульчинской уп­равы. Кабинет Пестеля, стены которого были сплошь уставлены книжными полками, стал в этот мартовский вечер местом рождения Южного общества декабристов. На собрании присутствовали Бурцев, Комаров, Пестель, Юш­невский, Барятинский, Вольф, Аврамов, Ивашев и братья Крюковы. Барятинский был ближайшим другом Пестеля и ревностным членом общества; доктор Вольф был из­вестен еще в Союзе благоденствия решительностью своих политических мнений: он “единственный не выражал опа­сений по поводу будущих народных восстаний, крови и междоусобий, грозивших повторением “ужасов француз­ской революции”; полковник Аврамов не пользовался большим доверием: его считали колеблющимся человеком; живший тогда на квартире у Пестеля и еще не совсем оправившийся от болезни декабрист Ивашев был близким другом и единомышленником Пестеля. Друзьями и убеж­денными сторонниками Пестеля были братья Крюковы, Николай и Александр, люди, хорошо осведомленные в политической и философской литературе своего вре­мени.

Председательствовал Пестель, предложения которого были горячо поддержаны большинством. Он выступил с заявлением, что Московский съезд не был вправе лик­видировать общество; члены бурно выражали свое негодование по поводу привезенного постановления. Бурцов и Комаров настаивали на решении съезда и демонстратив­но покинули разгоряченное собрание. Но за ними не по­следовал никто. Линия Пестеля победила.

После их ухода Пестель произнес страстную полити­ческую речь и “увлек всех силою своих рассуждений”. Он говорил о любви к Отечеству, о высоких обязатель­ствах, принятых на себя членами общества, призывал ос­новать новое тайное общество. Его предложение было вос­торженно принято, все громко выражали свое согласие, пожимали друг другу руки. Пестель продолжал свою речь, сосредоточившись на программных вопросах. Преж­де всего он остановился на вопросе о республике, под­черкнув необходимость продолжать линию совещания 1820 г., единогласно принявшего республиканское решение.

Таким образом, на первом же своем учредительном заседании Южное общество подтвердило требование рес­публики и подчеркнуло, что тайное общество не уничто­жено, действия его продолжаются: “...сим не новая цель вводилась, но старая, уже принятая, продолжалась”. Вме­сте с тем еще раз было подтверждено требование осво­бождения крестьян от крепостной зависимости. Пестель поставил вопрос и о тактике военной революции — “о революционном способе действия”, о “решительном ударе посредством войск”. Все это было принято единогласно.

На этом собрании Пестель выдвинул и требование ца­реубийства. Он находил необходимой казнь бывшего мо­нарха для закрепления республики. Царь, оставленный в живых, представлял бы, по его мнению, постоянную уг­розу существованию республиканского режима, оказался бы центром, который притягивал бы монархических заго­ворщиков, питал бы планы реставрации. Присутствовав­шие согласились с Пестелем. После него слово взял Юшневский и произнес горячую речь с призывом остаться в обществе лишь тем, кто согласен с революционным спо­собом действий и кто не остановится ни перед чем. Кто не согласен, пусть оставит общество. Никто не заявил о своем уходе, все решили остаться. Так возникло Южное общество декабристов.

Сейчас же вслед за первым заседанием было созвано второе, главным образом посвященное организационным вопросам. Пестель избран был председателем, Юшневский — блюстителем общества. Оба избирались и в дирек­торию общества. Третьим членом директории был избран Никита Муравьев, радикальное республиканское выступ­ление которого в прошлом году (1820) на съезде Корен­ной управы Союза было всем памятно. Главное же было в том, что Южное общество, приняв революционный спо­соб действия “посредством войск”, считало начало воен­ных действий в столице основным требованием успеха. Власть можно было захватить лишь в столице, сломив сопротивление царизма, свергнув его. Это было ясно са­мо собой. В частности, об этом свидетельствовал и при­мер испанской революции: начавшись на окраине, воен­ное восстание с Риего и Квирога во главе, несмотря на небольшие размеры территории страны, оказывалось бес­сильным до тех пор, пока не вспыхнуло поддерживав­шее их военное восстание в самой столице Испании — Мадриде. Именно столичное восстание и определило ус­пех дела. В такой огромной стране, как Россия, начинать действия на окраине было бы просто бессмыслен­но. Таким образом, в момент зарождения Южного обще­ства декабристов уже был принципиально решен вопрос о необходимости возникновения Северного общества. “Без Петербурга ничего нельзя сделать”,— кратко пока­зал декабрист Василий Львович Давыдов на следствии. Начинать надо было с центра, со столицы: успех столич­ного выступления решал дело.

Основным вопросом, разрешенным на втором заседа­нии общества, был вопрос о диктаторской власти избран­ных начальников. Строжайшая дисциплина, безусловное и немедленное повиновение избранной директории были приняты безоговорочно. Особо было указано на право каж­дого директора в отдельности принимать в случае неот­ложной необходимости решения от имени всей директо­рии.

В связи с принятием тактики военной революции решительно изменялись и условия вступления в союз новых членов. Уже и не шла речь о привлечении представителей разных сословий. Штатский член организации был не нужен в момент военного переворота; нужен был военный, и не вообще военный, а более всего тот, кто командует отдельной воинской частью. Новый член, есте­ственно, был тем ценнее, чем большее количество войск находилось под его командой. “Общество имело желание как можно более начальников войск обратить к своей цели и принять в свой союз, особенно полковых коман­диров, предоставляя каждому из них действовать в сво­ем полку, как сам наилучше найдет. Желало также и прочих начальников в общество приобрести, генералов, штаб-офицеров, ротных командиров”,—показывал Пес­тель.

После избрания директоров Южное общество разделилось на управы. Сначала их было две, позже образова­лись три управы. Центральной была Тульчинская управа под начальством Пестеля. Центральное значение Тульчина в жизни Южного общества объясняется тем, что там находился штаб II армии, сюда по служебным делам, постоянно приезжали командиры, — приезд военного в Тульчин никого не мог удивить и не вызывал никаких подозрений. Позже была образована управа в Василькове, а затем — третья управа в Каменке. Начальниками Васильковской управы стали Сергей Муравьев-Апостол и его друг Михаил Бестужев-Рюмин. Оба были переведе­ны в армию из восставшего в 1820 г. и расформирован­ного Семеновского полка. Во главе Каменской управы стояли декабристы Волконский и Давыдов. Для планов военной революции чрезвычайно характерно, что Васильковская управа носила военное название “управы левого фланга”, а Каменская — “управы правого фланга”. Пра­выми и левыми флангами они были по отношению к ли­нии наступления на Петербург.

Ближайшим делом Южного общества был прием но­вых членов. Общество стало быстро расти численно, при­нимались в него исключительно военные. Встречались в нем и отставные военные, например полковник Давы­дов, герой 1812 г., хорошо известный в армии; но такие члены обычно были приняты еще в старом Союзе бла­годенствия, до решения о тактике военной революции. После преобразования общества некоторые отставные во­енные были сохранены в его составе: опытные воена­чальники, известные солдатам, они могли сыграть серь­езную роль в будущем перевороте. Штатских членов в Южное общество не принимали совсем, отдельные редкие исключения (прием Рынкевича, например) объясняются случайным стечением обстоятельств.

В то же время в обществе шла углубленная работа над программой и тактикой, соединенная с теоретической политико-самообразовательной работой. Как освободить кре­стьян, как разрешить аграрный вопрос, как организовать центральную власть и власть на местах, как провести са­мый переворот — все это были животрепещущие вопросы, подвергавшиеся постоянному обсуждению. Вопрос о ходе военного переворота имел особую конкретность для декаб­ристов — людей военных, привыкших к детализации опе­ративных планов.

Александр I относился к Пестелю настороженно и не­доброжелательно: подозревая его в политическом вольно­думстве, он тормозил его производство в полковники. А получение Пестелем полка было необходимейшим условием военного выступления, и глава Южного общества всеми силами добивался назначения полковым команди­ром. После блестяще выполненного Пестелем поручения по секретному сбору сведений о греческом восстании Александр I утвердил его назначение. Таким образом, с точ­ки зрения планов военной революции 1 ноября 1821 г. в жизни тайного общества произошло значительное событие: Пестель был произведен в полковники и через две недели, 15 ноября 1821 г., назначен командиром Вятско­го пехотного полка. Под начальством члена тайного об­щества оказались реальные военные силы. В то же время получили непосредственные командные посты и другие члены тайного общества. Не успевшие получить под свою команду военные части усиленно хлопотали о них. Друг Пестеля Барятинский, состоявший при штабе, настойчи­во просил, чтобы ему поручили создание учебного кава­лерийского эскадрона.

Организацию Северного общества сначала задержал приказ 1821 г. о выводе гвардии из Петербурга на зи­мовку “в Литву” (точнее, в Минскую и Витебскую гу­бернии). Это была одна из “предупредительных мер пра­вительства” по борьбе с развитием “вольного духа” в гвардии. Надо было проветрить головы вольнодумцев по­сле семеновских волнений. Александр I, вероятно, пред­полагал, что вольный дух этот повыветрится в обстанов­ке дальнего похода, повышенных требований дисциплины, разрыва привычных столичных связей и походной жизни.

Никита Муравьев — в то время поручик Гвардейского генерального штаба — с осени 1821 г. находился в гвардейском походе. После Московского съезда и до “похо­да в Литву” он успел переговорить с Николаем Турге­невым в Петербурге о создании нового тайного обще­ства. Знал Никита Муравьев и о том, что Южное обще­ство выбрало его в состав директории. Имело место и несколько “совещаний” об “устроении общества”,—оче­видно, в марте — апреле 1821 г.

Северное общество возникло на первых порах в виде двух сосуществующих групп: первая — группа Никиты Муравьева, который написал свой проект программы и устава нового тайного общества в духе более радикаль­ном, чем постановления Московского съезда 1821 г.,— он подал тут руку южной, тульчинской, организации с Пестелем во главе; второй была группа Николая Турге­нева, опиравшегося на членов общества в Измайловском полку, она была солидарна с программой Московского съезда.

Но в скором времени внезапные события потрясли всех членов тайного общества и на юге, и на севере. В следующем же, 1822 г. правительственные репрессии обрушились на одну из самых активных управ Союза благоденствия — на Кишиневское отделение тайного об­щества, возглавленное Михаилом Орловым. Произошел первый арест члена тайной организации.

Мы помним, что Орлов объявил на Московском съез­де 1821 г., что выходит из тайного общества, посколь­ку съезд не принял его проекта немедленного начала революционных действий. Но он вскоре же вернулся пре­дупредить тайное общество о том, что оно открыто пра­вительством и что даже о только что закрывшемся Мо­сковском съезде уже донесено властям. Прощальный раз­говор его с Якушкиным все же возродил надежды, что Орлов вернется в организацию. Но теперь над Кишинев­ской управой нависла прямая опасность. Михаил Орлов оказался под ударом. Был арестовав член тайной организа­ции Владимир Раевский, активнейший член тайного об­щества, друг и первый помощник Михаила Орлова.

Междуцарствие. План государственного переворота.

Между тем события обогнали декабристов и вынудили их выступить раньше тех сроков, которые были ими определены. Все резко изменилось поздней осенью 1825 г.

 В ноябре 1825 г. неожиданно умер вдали от Петер­бурга, в Таганроге, император Александр I. Сына у него не было, и наследником престола являлся его брат Кон­стантин. Но женатый на простой дворянке, особе не цар­ской крови, Константин по правилам престолонаследия не мог бы передать престол своим потомкам и поэтому отрекся от престола. Наследником Александра I должен был стать следующий брат, Николай — грубый и жесто­кий, ненавидимый в армии. Отречение Константина дер­жали в тайне — о нем знал лишь самый узкий круг чле­нов царской семьи. Необнародованное при жизни импера­тора отречение не получило силы закона, поэтому наслед­ником престола продолжал считаться Константин; он во­царился после смерти Александра I, и 27 ноября население было приведено к присяге Константину.

Формально в России появился новый император — Константин I. В магазинах уже выставили его портреты, успели даже отчеканить несколько новых монет с его изображением. Подорожные уже подписывались его име­нем. Но Константин престола не принимал, одновременно не желал и формально отрекаться от него в качестве императора, которому уже принесена присяга.

Создалось двусмысленное и крайне напряженное поло­жение междуцарствия. Николай, боясь народного возму­щения и ожидая выступления тайного общества, о кото­ром уже был осведомлен шпионами-доносчиками, решил­ся, наконец, объявить себя императором, так и не дож­давшись от брата формального акта отречения. Была назначена вторая присяга, или, как говорили в войсках, “переприсяга”, — на этот раз уже Николаю I.

“Переприсяга” в Петербурге была назначена на 14 де­кабря. Междуцарствие и “переприсяга” волновали население и раздражали армию.

Декабристы еще при создании своей первой организации приняли решение выступить в момент смены императоров на престоле. Этот момент теперь и наступил. В то же время декабристам стало из­вестно, что они преданы, — доносы предателей Шервуда и Майбороды уже лежали на столе у императора; еще не­много — и начнется волна арестов...

Члены тайного общества приняли решение выступать. Совершенно необоснованно мнение, будто они знали, что идут на верную гибель. Нет, они знали о грозящих опа­сностях и возможности личной гибели, но верили и в воз­можность общего успеха. “Мы так твердо были уверены, что или мы успеем, или умрем, что не сделали ни ма­лейших сговоров на случай неудачи”, — говорил Алек­сандр Бестужев. Важно отметить, что они чувствовали и моральное обязательство выступать: "Случай удобен, — писал московским декабристам из Петербурга И.И. Пущин. — Ежели мы ничего не предпримем, то заслужим во всей силе имя подлецов”[9].

На квартире Рылеева, в тот момент больного, был разработан следующий план действия. 14 декабря, в день “переприсяги”, на площадь выйдут революционные войска под командованием членов тайного общества. Диктатором восстания был выбран гвардии полковник князь Сергей Трубецкой (именно выбран проведенным голосованием по управам — отделениям тайного общества). Войска, отка­зывающиеся присягать, должны выйти на Сенатскую пло­щадь. Почему именно на Сенатскую? Потому что тут на­ходится Сенат, тут сенаторы утром 14 декабря будут при­сягать новому императору. Силой оружия, если не захотят добром, надо не допустить сенаторов до присяги, заста­вить их объявить правительство низложенным и издать революционный Манифест к русскому народу. Черновик этого Манифеста был найден при аресте у “диктатора” Трубецкого. Это — один из важнейших документов де­кабризма, поясняющий цель восстания. Сенат, таким образом, волей революции включался в план действий вос­ставших.

В революционном Манифесте объявлялось “уничтоже­ние бывшего правления” и учреждение Временного рево­люционного правительства. Объявлялось о ликвидации крепостного права и об уравнении всех граждан перед законом; объявлялись свобода печати, свобода вероиспо­ведания, свобода занятий, введение гласного суда присяж­ных, уничтожение рекрутчины, введение всеобщей воин­ской повинности и образование “внутренней народной стражи”, сложение подушных податей и “недоимок по оным”. Все правительственные чиновники должны были уступить место выборным лицам. Можно представить себе, какие широкие народные массы всколыхнул бы этот Ма­нифест!

Было решено, что как только восставшие войска блоки­руют Сенат, в котором сенаторы готовятся к присяге, в помещение Сената войдет революционная делегация в составе Рылеева и Пущина и предъявит Сенату требова­ние не присягать новому императору Николаю I, объ­явить царское правительство низложенным и издать рево­люционный Манифест к русскому народу. Добившись это­го, декабристы намеревались немедленно опубликовать свой Манифест. Одновременно гвардейский морской эки­паж, Измайловский полк и конно-пионерный эскадрон должны были с утра двинуться на Зимний дворец, за­хватить его и арестовать царскую семью. (Она должна была оставаться под арестом впредь до решения ее судь­бы Учредительным собранием).

Затем созывался Великий собор — Учредительное соб­рание. Оно должно было принять окончательное решение о формах ликвидации крепостного права, о форме государ­ственного устройства России, решить вопрос о земле.

Декабристы намерены были предложить свой перера­ботанный конституционный проект Великому собору, но именно только как проект. Они полагали, что Великий собор будет вправе принять его или отвергнуть. В том случае, если Великий собор решит большинством голосов, что Россия будет республикой, одновременно принималось бы решение и о судьбе царской семьи. Часть декабри­стов придерживалась мнения, что возможно ее изгнание за границу, часть склонялась к цареубийству. Если же Великий собор придет к решению, что Россия будет кон­ституционной монархией, тогда из состава царствующей семьи намечался конституционный монарх.

Командование войсками при захвате Зимнего дворца было поручено декабристу Якубовичу

 Было решено также захватить и Петропавловскую кре­пость. Это было поручено лейб-гренадерскому полку, ко­торым должен был командовать декабрист Булатов — друг Рылеева по кадетскому корпусу.

Как раз в то же время гренадеры-гвардейцы несли ка­раулы в крепости. Их полк должен был под командованием полковника Булатова захватить Петропавловскую крепость — главный военный оплот царизма в Петербур­ге, превратить ее в революционную цитадель декабрист­ского восстания.

  Кроме того, Рылеев просил декабриста Каховского рано утром 14 декабря, переодевшись в лейб-гренадерский мундир, проникнуть в Зимний дворец и, совершая как бы самостоятельный террористический акт, убить Николая. Это облегчило бы действия восставших: “Открой нам путь”,— говорил Рылеев Каховскому. Тот сначала было согласился, но потом, обдумав положение, не захо­тел быть террористом-одиночкой, действующим якобы вне планов общества, и рано утром отказался от этого поручения

Через час после отказа Каховского к Александру Бе­стужеву приехал Якубович и отказался вести матросов и измайловцев на Зимний дворец. Он боялся, что в схватке матросы убьют Николая и его родственников и вместо ареста царской семьи получится цареубийство. Этого Яку­бович не хотел брать на себя и предпочел отказаться. Тем самым резко нарушался принятый план действий, и положение осложнялось. Задуманный план начал ру­шиться еще до рассвета. Но медлить было нельзя: рассвет наступал.

Восстание 14 декабря 1825 г. в Петербурге.

14 декабря офицеры — члены тайного общества еще затемно были в казармах и вели агитацию среди солдат. С горячей речью выступил перед солдатами Москов­ского полка Александр Бестужев. От присяги новому царю солдаты отказались и приняли решение идти на Сенатскую площадь. Полковой командир Московского полка барон Фредерике хотел было помешать выходу из казарм восставших солдат — и упал с разрубленной голо­вой под ударом сабли офицера Щепина-Ростовского. Был ранен и полковник Хвощинский, желавший остановить солдат. С развевающимся полковым знаменем, взяв бое­вые патроны и зарядив ружья, солдаты Московского пол­ка первыми пришли на Сенатскую площадь. Во главе этих первых в истории России революционных войск шел штабс-капитан лейб-гвардии драгунского полка Александр Бесту­жев. Вместе с ним во главе полка шли его брат, штабс-капитан лейб-гвардии Московского полка Михаил Бесту­жев и штабс-капитан того же полка Дмитрий Щепин-Ростовскии.

Полк построился в боевом порядке в форме каре около памятника Петру I. Выяс­нилось, что Сенат уже присягнул и сенаторы разъеха­лись. Оказалось, что восставшие войска собрались перед пустым Сенатом. Таким образом, первая цель восстания не была достигнута. Это была тяжелая неудача. От пла­на откалывалось еще одно задуманное звено. Теперь предстоял захват Зимнего дворца и Петропавловской крепости.

Но диктатора все не было. Трубецкой изменил восста­нию. На площади складывалась обстановка, требовавшая решительных действий, а на них-то и не решался Трубец­кой. Он сидел, терзаясь, в канцелярии Генерального шта­ба, выходил, выглядывал из-за угла, много ли собралось войска на площади, прятался вновь. Рылеев искал его по­всюду, но не мог найти. Кто же мог догадаться, что дик­татор восстания сидит в царском Генеральном штабе? Члены тайного общества, избравшие Трубецкого диктатором и доверявшие ему, не могли понять причины его отсутствия и думали, что его задерживают какие-то при­чины, важные для восстания. Хрупкая дворянская рево­люционность Трубецкого легко надломилась, когда пришел час решительных действий.

Вождь, изменивший делу революции в самый реши­тельный момент, конечно, является в некоторой мере (но лишь в некоторой!) выразителем классовой ограниченно­сти дворянской революционности. Но все же неявка из­бранного диктатора на площадь к войскам в часы вос­стания — случай беспрецедентный в истории революцион­ного движения. Диктатор предал этим и идею восстания, и товарищей по тайному обществу, и пошедшие за ними войска. Эта неявка сыграла значительную роль в поражении восстания.

Восставшие долго выжидали. Солдатские ружья стреляли “сами”. Несколько атак, предпринятых по приказу Николая конной гвардией на каре восставших, были отбиты беглым ружейным огнем. Заградительная цепь, выделенная из каре восставших, разоружала царских полицейских. Этим же занималась и “чернь”, находившаяся на площади.

Мы видим, что войска были не единственной живой силом восстания 14 декабря: на Сенатской площади в этот день был еще один участник событий — огромные толпы народа.

Общеизвестны слова Герцена — “декабристам на Се­натской площади не хватало народа”. Понимать эти слова надо не в том смысле, что народа вообще не было на пло­щади,— парод был, а в том, что декабристы не сумели опереться на народ, сделать его активной силой восстания.

В течение всего междуцарствия на улицах Петербур­га было оживленнее обычного. Особенно это было заметно в воскресенье 13 декабря, когда прошел слух о новой при­сяге, о новом императоре и отречении Константина. В день восстания, еще затемно, народ стал скопляться то тут, то там у ворот казарм гвардейских полков, привле­ченный толками о готовящейся присяге, а возможно, и ши­роко распространившимися слухами о каких-то льготах и облегчениях для народа, которые сейчас объявят при присяге. Слухи эти, несомненно, шли и от прямой аги­тации декабристов. Незадолго до восстания Николай Бе­стужев с товарищами ночью объезжал военные караулы у казарм и говорил часовым, что скоро отменят крепост­ное право и уменьшат срок солдатской службы. Солдаты жадно слушали декабристов.

Надо отметить поразительное единодушие первоис­точников, говорящих об огромном скоплении народа.

Преобладало “простонародье”, “черная кость” — ремесленники, рабочие, мастеровые, крестьяне, приехав­шие к барам в столицу, мужики, отпущенные на оброк “люди рабочие и разночинцы”, были купцы, мелкие чи­новники, ученики средних школ, кадетских корпусов, подмастерья... Образовались два “кольца” народа. Пер­вое состояло из пришедших пораньше, оно окружало каре восставших. Второе образовалось из пришедших позже — их жандармы уже не пускали на площадь к восставшим, и “опоздавший” народ толпился сзади цар­ских войск, окруживших мятежное каре. Из этих при­шедших “позже” и образовалось второе кольцо, окру­жившее правительственные войска. Заметив это, Николай, как видно из его дневника, понял опасность этого окру­жения. Оно грозило большими осложнениями.

Основным настроением этой огромной массы, которая, по свидетельствам современников, исчислялась десятками тысяч человек, было сочувствие восставшим.

Николай сомневался а своем успехе, “видя, что дело становится весьма важным, и не предвидя еще, чем кон­чится”. Он распорядился заготовить экипажи для чле­нов царской семьи с намерением “выпроводить” их под прикрытием кавалергардов в Царское Село. Николай считал Зимний дворец ненадежным местом и предвидел возможность сильного расширения восстания в столице.

В этих условиях Николай и прибег к посылке для переговоров с восставшими митрополита Серафима и киевскою митрополита Евгения. Оба уже находились в Зимнем дворце для благодарственного молебна по слу­чаю присяги Николаю. Если бы митрополиты успели уговорить восставших разойтись, то новые полки, пришедшие на помощь восставшим, нашли бы уже ос­новной стержень восстания надломленным и сами могли бы выдохнуться.

Но в ответ на речь митрополита о законности тре­буемой присяги и ужасах пролития братской крови “мятежные” солдаты стали кричать ему из рядов, по ав­торитетному свидетельству дьякона Прохора Иванова: “Какой ты митрополит, когда на двух неделях двум императорам присягнул”.

Внезапно митрополиты ринулись бегом влево, скры­лись в проломе загородки Исаакиевского собора, наня­ли простых извозчиков, и объездом вернулись в Зимний дворец. К восставшим подхо­дило огромное подкрепление. Справа, по льду Невы, поднимался, пробиваясь с оружием в руках через вой­ска царского окружения, отряд восставших лейб-гренадер. С другой стороны вступали на площадь ряды моря­ков — гвардейский морской экипаж, Это было крупней­шим событием в лагере восстания: его силы сразу увели­чивались более чем вчетверо,

Таким образом, порядок прибытия восставших пол­ков на площадь был следующий: первым пришел лейб-гвардии Московский полк с декабристом Александром Бестужевым и его братом Михаилом Бестужевым во главе. За ним (значительно позже) - отряд лейб-гренадер — 1-я фузилерная рота декабриста Сутгофа со сво­им командиром во главе; далее — гвардейский морской экипаж под командой декабриста капитан-лейтенанта Николая Бестужева (старшего брата Александра и Ми­хаила) и декабриста лейтенанта Арбузова. Вслед за гвардейским экипажем вступили на площадь последние участники восстания — остальная, наиболее значитель­ная часть лейб-гренадер, приведенная декабристом по­ручиком Пановым. Рота Сутгофа примкнула к каре, а матросы построились со стороны Галерной другим во­инским построением — “колонной к атаке”. Пришедшие позже лейб-гренадеры под командой Панова составили отдельное, третье на Сенатской площади, построение — вторую “колонну к атаке”, расположенную на левом фланге восставших, ближе к Неве. На площади собралось около трех тысяч восставших солдат при 30 офицерах-де­кабристах — строевых начальниках. Все восставшие вой­ска были с оружием и при боевых патронах.

Артиллерии у восставших не было. Все восставшие были пехотинцами.

За час до конца восстания декабристы выбрали нового диктатора — князя Оболенского, начальника штаба восстания. Он трижды пытался созвать военный сонет, но было уже поздно: Николай успел взять инициативу в свои руки и сосредоточить на площади против вос­ставших вчетверо большие воинские силы, причем в его войсках были кавалерия и артиллерия, которыми не рас­полагали декабристы. В распоряжении Николая было 36 артиллерийских орудий. Восставшие, как уже сказа­но, были окружены правительственными войсками со всех сторон.

Уже было 3 часа дня, и стало заметно темнеть. Николай боялся наступления темноты. В темноте народ, скопившийся на площади, повел бы себя активнее. Из рядов войск, стоявших на стороне императора, нача­лись перебежки к восставшим. Делегаты от некоторых полков, стоявших на стороне Николая, уже пробирались к декабристам и просили их “продержаться до вечера”. Более всего Николай боялся, как позже сам записал в своем дневнике, чтобы “волнение не сообщилось черни”. Николай дал приказ стрелять картечью.

Команда раздалась, но выстрела не последовало. Ка­нонир, зажегший фитиль, не вложил его в пушку. “Свои, ваше благородие”, — тихо ответил он набросившемуся на него офицеру. Офицер Бакунин выхватил запал из рук солдата и выстрелил сам. Первый залп картечью был дан выше солдатских рядов — именно по “черни”, которая усеяла крышу Сената и соседних домов. На первый залп картечью восставшие отвечали ружейным огнем, но по­том под градом картечи ряды дрогнули, заколебались — началось бегство, падали раненые и убитые. “В проме­жутках выстрелов можно было слышать, как кровь струилась по мостовой, растопляя снег, потом сама, алея, замерзала”, — писал   позже    декабрист    Николай Бестужев. Царские пушки стреляли по толпе, бегущей вдоль Английской набережной и Галерной. Толпы восставших солдат бросились на невский лед, чтобы перебраться на Васильевский остров. Михаил Бестужев по­пытался на льду Невы вновь построить солдат в боевой порядок и идти в наступление. Войска построились. Но ядра ударялись о лед — лед раскалывался, многие тону­ли. Попытка Бестужева не удалась.

К ночи все было кончено. Царь и его клевреты всячески преуменьшали число убитых,—говорили о 80 трупах, иногда о сотне или двух. Но число жертв было гораздо Значительнее —картечь на близком расстоянии косила людей. По приказу полиции кровь засыпали чистым сне­гам, спешно убирали убитых. Всюду ходили патрули. На площади горели костры, от полиции послали по домам с приказом, чтобы все ворота были на запоре. Петербург походил на город, завоеванный врагами.

В это время на квартире Рылеева собрались декабри­сты. Это было их последнее собрание. Они договорились лишь о том, как держать себя на допросах... Отчаянию участников не было границ; гибель восстания была оче­видна. Рылеев взял слово с декабриста Н.Н. Оржицкого, что он сейчас же отправится на Украину, чтобы пре­дупредить Южное общество, что “Трубецкой и Якубович изменили”...

В ночь на 15 декабря в Зимний дворец начали сво­зить арестованных.

Южное восстание

(восстание Черниговского полка)

Восстание 14 декабря послужило сигналом к восстанию на юге.

Южное общество и соединившееся с ним Славянское общество напряженно ожидали восстания. Южные декаб­ристы узнали о смертельной болезни императора Александра I раньше, чем в Петербурге. Фельдъегери из Та­ганрога в Варшаву проезжали через южную станцию Умань и сообщили декабристу Волконскому, что импера­тор при смерти. Кроме того, южане раньше узнали и о доносах на тайное общество, поданных покойному импе­ратору. Было ясно, что в сложившейся обстановке меж­дуцарствия обязательно произойдет выступление тайного общества. По принятому еще ранее решению, первым дол­жен был выступать Петербург. И лишь после сигнала из Петербурга, при известии, что восстание в столице не разбито, а имеет хотя бы первый успех, должны были выступить южные войска.

Маршрут восстания сложился следующим образом: первой восстала 5-я рота Черниговского полка, стоявшая в Трилесах. Вечером того же 29 декабря она пришла в  деревню Ковалевку, где соединилась с другой ротой того же полка — 2-й гренадерской. Ранним утром 30 декабря С. Муравьев-Апостол во главе двух рот вступил в Васильков, где к нему присоедини­лись другие роты Черниговского полка. Полк оказался, таким образом, почти весь в сборе. Из Васильков 31 де­кабря после полудня восставшие войска двинулись в де­ревню Мотовиловку, куда пришли к вечеру. 1 января в Мотовиловке полку была объявлена дневка. Это вызвало недовольство солдат, требовавших быстрых действий. Из Мотовиловки восставшие двинулись на Белую Церковь, но, не доходя до нее, остановились в селении Пологи, откуда еще раз, резко переменив маршрут, стали двигаться к Трилесам и, пройдя деревню Ковалевку, не дойдя до Трилес, встретили отряд генерала Гейсмара, ко­торый их разбил. Таков маршрут восстания.

На месте восстания остались убитые — в их числе крестьяне, шедшие за полком в его обозе, и три офицера. Со стороны правительственных войск убитых и раненых не было. Было арестовано 869 солдат и пять офицеров вос­ставшего Черниговского полка. Брат Муравьева-Апостола Ипполит, только что прибывший из Петербурга вестником северного восстания, застрелился на поле боя. Щепило был убит. Сухинов бежал. Сергей Муравьев-Апостол и Бесту­жев-Рюмин были арестованы на поле боя с оружием в руках. Раненый Кузьмин скрыл в рукаве пистолет и застрелился в первой корчме, где остановился его конвой.

“Суд” для Декабристов

Сразу же после восстания на Сенатской площади, в ночь на 15 декабря в Петербурге начались аресты. Декабристов возили на допрос непосредственно к самому Николаю I в Зимний дворец из которого, по меткому выражению Декабриста Захара Чернышева, в эти дни “устроили съез­жую”. Николай сам вступал в роли следователя и до­прашивал арестованный (в комнатах Эрмитажа). После допросов “государственных преступников” отсылали в Петропавловскую крепость, в большинстве случаев с лич­ными записочками царя, где указывалось, в таких усло­виях должен содержаться данный арестант. Декабрист Якушкин был, например, прислан со следующей царской запиской: “Присылаемого Якушкина заковать в ножные и ручные железа; поступать с ним строго и не иначе содержать, как злодея”.

Следствие было сосредоточено не на идеологии декабристов, не на их политических требованиях, а на вопросе цареубийства.

Поведение декабристов на следствий было различно. Многие ив них не проявили революционной стойкости, по­теряли почву под ногами, каялись, плакали, выдавали то­варищей. Но были случаи и личного геройства, отказа да­вать показания и выдавать заговорщиков. В числе стой­ких и державших себя с достоинством были Лунин, Якушкин, Андреевич 2-й, Петр Борисов, Усовский, Ю. Люблинский и другие. Пестель сначала отвечая на все вопросы полным отрицанием: “Не принадлежа к здесь упоминаемому обществу и ничего не знав о его существо­вании, тем еще менее могу сказать, к чему стремится истинная его цель и какие предполагало оно меры к до­стижению оной”, — отвечал он, например, на вопрос о цели тайного общества[10]. Позже, многими выданный, он был вынужден давать, подробные ответы.

“Я никем не был принят в число членов тайного об­щества, но сам присоединился к оному, — гордо отвечает следователям декабрист Лунин. — Открыть имена их [чле­нов] почитаю противным моей совести, ибо должен бы был обнаружить Братьев и друзей”[11].

Замечательно одно место следственного дела Михаила Орлова. Даже под арестом, во время допросов, прорва­лась у него внезапно мысль о том, что восстание могло бы победить при других обстоятельствах. На вопрос, по­чему он не выдал заговорщиков, хотя знал об их планах и даже в самое последнее время, Михаил Орлов ответил: “Теперь легко сказать: “Должно было донести”, ибо все известно и преступление совершилось. Но тогда не позво­лительно ли мне было, по крайней мере, отложить на не­которое время донесение. Но, к нещастию их, обстоятель­ства созрели прежде их замыслов и вот отчего они про­пали”. Набранные курсивом слова Николай I дважды под­черкнул, а над словами “но к нещастию” поставил одиннадцать восклицательных знаков, причем справа, на полях около этого места поставил еще один, дополнитель­ный — двенадцатый — восклицательный знак огромного размера.[12]

Но вместе с тем многие следственные дела декабрис­тов содержат многочисленные покаянные обращения к ца­рю и членам комиссии, слезливые письма раскаявшихся “преступников”, клятвы заслужить, прощение. Почему так много членов общества не проявили стойкости? Ответ представляется ясным. За заключенными в Петропав­ловской крепости участниками восстания 14 декабря не стояло революционного класса. За стенами тюрьмы они не чувствовали опоры, и многие упали духом. В тюрьме про­исходили и случаи самоубийства (так, разбил себе голову о стену тюремной камеры декабрист Булатов). Заковы­вание “в железа” было формой физической пытки (дру­гих форм, по-видимому, не применяли), но не менее тяжелы были и моральные пытки — запугивание, обнадеживание, влияние на семью, угрозы смертной казни и пр.

Царские власти были заинтересованы в широком опо­вещении дворянского общества о якобы “глубоком рас­каянии” заключенных, признающих-де ошибочность выступления и восхваляющих милосердие царской власти. Между прочим, для этой цели широко распространялся через полицию и губернскую администрацию один доку­мент, представлявший собой объединение трех писем — предсмертного письма Рылеева к жене, письма декабри­ста Оболенского к отцу и покаянного письма Якубовича, также к своему отцу. Все три письма распространялись правительством официальным путем: об этом ярко сви­детельствует особое “дело” канцелярии петербургского гражданского губернатора, в котором эти покаянные пись­ма аккуратно подшиты к официальным сообщениям о следствии и суде, выдержкам из сенатских ведомостей и пр.[13]

Во время следствия очень быстро — при первых же вопросах — прозвучало имя А. С. Пушкина. Открылось, ка­кое огромное значение имели для декабристов его стихи. Немало вольнодумных стихов — Рылеева, Языкова и дру­гих известных и безвестных поэтов -- нашлось при обыс­ке и было записало при допросах. Открылись неизвест­ные армейские поэты (Жуков и др.) сочинявшие стихи в подражание Пушкину и Рылееву.

Николай I особенно боялся стихов; они могли легко распространиться, их могли списать или запомнить на­изусть даже писцы Следственной комиссии. Поэтому во время следствия царь отдал приказ, который никогда не забудет история русской литературы: “Из дел вынуть и сжечь все возмутительные стихи”. Приказ был выполнен, стихи были сожжены; среди них, вероятно, было много произведений, так и оставшихся нам не известными, не­мало и пушкинских стихов. Случайно уцелела запись лишь одного пушкинского стихотворения “Кинжал”. Его записал на память по требованию следствия декабрист Громнитский (член Общества соединенных славян). Бе­стужев-Рюмин, показал он, “в разговорах своих выхвалял сочинения Александра Пушкина и прочитал наизусть од­но... не менее вольнодумное. Вот оно...” Далее следовал записанный наизусть текст пушкинского “Кинжала”. Его не удалось “вынуть и сжечь” согласно царскому приказу: он расположился на двух смежных страницах показа­ний, обороты которых были заняты важными текстами допроса, не подлежавшими уничтожению. Тогда военный министр Татищев, председатель Следственной комиссии, все же нашел выход из положения: он густо зачеркнул текст пушкинских стихов, в начале и конце поставив “скрепу” следующего содержания: “С высочайшего соиз­воления вымарал военный министр Татищев”[14].

“В теперешних обстоятельствах нет никакой возмож­ности ничего сделать в твою пользу, — писал Жуковский поэту, томившемуся в ссылке в Михайловском. — Ты ни в чем не замешан, это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой спо­соб подружиться с правительством”[15].

Никакого суда над декабристами в сущности не было. Пародия на суд происходила при закрытых дверях, в глу­бокой тайне. Вызываемым декабристам спешно предлагали засвидетельствовать их подписи под показаниями на след­ствии, после чего читали заранее заготовленный приговор и вызывали следующий “разряд”. “Разве нас судили? — спрашивали потом декабристы. — А мы и не знали, что это был суд...”

Пятеро декабристов были поставлены “вне разрядов” и приговорены к четвертованию. Но Николай заменил чет­вертование повешением.

Выписка из протокола Верховного уголовного суда от 11 июля 1826 г. гласила: “Сообразуясь с высокомонаршим милосердием, в сем деле явленным... Верховный Уго­ловный суд по высочайше предоставленной ему власти при­говорил: вместо мучительной смертной казни четвертова­нием, Павлу Пестелю, Кондратию Рылееву, Сергею Мура­вьеву-Апостолу, Михаиле Бестужеву-Рюмину и Петру Ка­ховскому приговором суда определенной, сих преступни­ков, за их тяжкие злодеяния, повесить”[16].

В ночь на 13 июля на кронверке Петропавловской кре­пости при свете костров устроили виселицу и рано утром вывели заключенных декабристов из крепости для совер­шения казни. На груди у приговоренных к повешению висели доски с надписью: “Цареубийца”. Руки и ноги были у них закованы в тяжелые кандалы. Пестель был так изнурен, что не мог переступить высокого порога калитки, — стража вынуждена была приподнять его и пе­ренести через порог.

Утро было мрачное и туманное. В некотором отдале­нии от места казни собралась толпа народа.

Начальник кронверка позже рассказывал: “Когда от­няты были скамьи из-под ног, веревки оборвались и трое Преступников... рухнули в яму, прошибив тяжестью своих тел и оков настланные над ней доски. Запасных веревок не было, их спешили достать в ближайших лавках, но было раннее утро, все было заперто, почему исполнение казни промедлилось. Однако операция была повторена и на этот раз совершилась удачно”. К этому страшному рассказу можно добавить цинически лаконичное “всепод­даннейшее донесение” санкт-петербургского генерал-гу­бернатора Голенищева-Кутузова, где указаны имена сор­вавшихся с виселицы: “Экзекуция кончилась с должной тишиной и порядком, как со стороны бывших в строю войск, так и со стороны зрителей, которых было немного. По неопытности наших палачей и неумению устраивать виселицы при первом разе трое, а именно: Рылеев, Ка­ховский и Муравьев — сорвались, но вскоре были опять повешены и получили заслуженную смерть. О чем ваше­му величеству всеподданнейше доношу”[17].

Всех прочих заключенных декабристов вывели во двор крепости и разместили в два каре: в одно — принадле­жавших к гвардейским полкам, в другое — прочих. Все приговоры сопровождались разжалованием, лишением чи­нов и дворянства: над осужденными ломали шпаги, сры­вали с них эполеты и мундиры и бросали в огонь пылаю­щих костров.

Моряков-декабристов отвезли в Кронштадт и в то утро исполнили над ними приговор разжалования на флагман­ском корабле адмирала Кроуна. Мундиры и эполеты были с них сорваны и брошены в воду. “Можно сказать, что первое проявление либерализма старались истреблять все­ми четырьмя стихиями — огнем, водою, воздухом и зем­лею”,— пишет  в  своих  воспоминаниях  декабрист В.И. Штейнгель.

Свыше 120 человек декабристов было сослано на раз­ные сроки в Сибирь, на каторгу или поселение. Разжа­лованные в рядовые были сосланы на Кавказ. Были де­кабристы, побывавшие и в Сибири, и на Кавказе (Лорер, Одоевский и др.): по отбытия известного срока наказания в Сибири они в качестве “милости” были определены ря­довыми в Кавказскую армию где производились военные действия. Их посылали под пули.

К числу казненных надо прибавить насмерть запо­ротых солдат-декабристов, иные из которых были про­гнаны сквозь строй 12 раз, т. е. получили 12 тысяч шпиц­рутенов. В числе этих солдат были рядовые Саратовского пехотного полка (из бывших семеновцев) Федор Николае­вич Анойченко и Федор Николаев, солдаты Черниговского полка Алимпий Борисов и Дрокопий Никитин, фельдфе­бель Черниговского полка Михей Шутов и другие.

Часть солдат-декабристов была прогнана сквозь строй меньшее количество раз, менее активнее были лишены знаков отличия и сосланы на Кавказ; туда же был от­правлен и весь штрафной Черниговский полк. Существо­вало мнение, что на каторгу в Сибирь солдаты — участники восстания не ссылались, но не так давно в сибирских архивах были отысканы документы, показывающие, что некоторые солдаты были сосаны в Сибирь, причем на­чальство принимало все меры, чтобы они не столкнулись там с сосланными декабристами.

Список использованной литературы.

         Ì.Â. Íå÷êèíà  “Ñëåäñòâåííîå äåëî äåêàáðèñòîâ”, èçä. Ìûñëü, Ì., 1982ã.

        Ì.Â. Íå÷êèíà “Êðèçèñ Þæíîãî îáùåñòâà äåêàáðèñòîâ”, èçä. Èñòîðèê-ìàðêñèñò, 1935 ã.

3.   М.В. Нечкина “Декабристы”, изд. Наука, М., 1983.

[1] Восстание декабристов. М.; Л., 1927, т. 4, с. 105.

[2] ЦГАОР СССР, ф. 48, д. 82 (Ф. Глинка); Чернов С, К истории “Союза благоденствия”: (Из бумаг Ф.Н. Глинки). – Каторга и ссылка, 1926, №2 (23), с. 130-131.

[3] Тургенев Н.И. Дневники и письма. Пг., 1924,т. 3, с. 181, 211.

[4] Записки, статьи, письма декабриста И.Д. Якушкина. М., 1951, с. 29.

[5] Трубецкой С.П. Записки. СПб., 1906, с. 22.

[6] Восстание декабристов, т. 4, с. 84.

[7] Восстание декабристов, т. 4, с. 101-102.

[8] Восстание декабристов. М.; Л., 1925, т. 1, с. 312.

[9] Письмо И.И. Пущина воспроизведено по памяти декабристом Михайлом Орловым во время следствия. См.: ЦГАОР СССР, ф. 48, д. 83 (дело Михаила Орлова), л. 27 об. – 28.

[10] Восстание декабристов, т. 4, с. 47.

[11] Восстание декабристов. М.; Л., 1927, т. 3, с. 115, 121.

[12] ЦГАОР СССР, ф. 48, д. 83, л. 24 об. (дело Михаила Орлова)

[13] Государственный исторический архив Ленинградской области, д. 45-А, оп. 253, “Книга. Происшествие 14 декабря 1825 г.”.

[14] ЦГАОР СССР, ф. 48, д. 447, л. 19 и след. (дело И.И. Иванова).

[15] Письмо от 12 апреля 1826 г. – В кн.: Пушкин А.С. Сочинения.

    Переписка / Под ред. И с примеч. В.И. Саитова. СПб., 1906, т. 1.

[16] Декабристы / Изд. В.М. Саблина. М., 1906, с. 107

[17] Былое, 1906, №3, с. 232.