Реферат: Основы философских знаний

Реферат: Основы философских знаний

Электронная  версия 1.04 от 18.01.2003. Подготовил Агран  <agran@pisem.net>. Помогал Vahhabit.

Щербаков Эдуард Леонидович

ОСНОВЫ ФИЛОСОФСКИХ ЗНАНИЙ

Учебное пособие

Пособие вводит читателя в одну из основных областей духовной куль­туры — философию. Кратко прослеживаются главные этапы развития фило­софской мысли, начиная с философских учений Древнего Востока и кончая нашим временем. Рассматриваются ключевые проблемы методологии позна­ния, философии техники, взаимоотношений личности и общества, граждани­на и государства.

Пособие предназначено для студентов высших технических учебных заведений.

Настоящее учебное пособие специально разработано для студентов технических вузов, что отличает его от других учебных пособий по филосо­фии. Обилие точных дисциплин в техническом вузе, серьёзные учебные на­грузки, особенности технического стиля мышления, а также то обстоятельст­во, что студенты специализированного вуза иногда недооценивают роли гу­манитарных знаний, — всё это обусловливает особенности преподавания фи­лософии будущим инженерам. Оно должно отличаться популярностью изло­жения, наглядностью, особым вниманием к "прозрачности" логических свя­зей. Кроме того, приходится чаще воспроизводить в памяти студентов те или иные исторические события или условия жизни общества в прошлые времена, с которыми генетически связаны различные философские идеи.

Работая над пособием, автор старался постоянно держать в поле своего внимания перечисленные выше особенности, заботясь одновременно о том, чтобы лёгкость слога не шла в ущерб научной содержательности (известно, как нелегко говорить просто о сложном).

В основу данного пособия положен авторский курс лекций по филосо­фии, читаемый на протяжении ряда лет студентам технического университета. Ограниченный объём диктует избирательный подход к структуре пособия. Некоторые из тем программы, к сожалению, пришлось просто опустить, оста­вив их для самостоятельной студенческой работы.

Современную философию, если говорить образно, можно уподобить длинному коридору с множеством дверей. Каждая из них обозначает то или иное философское направление. Их отличие друг от друга не в том, что одно, якобы, верное, а другие ошибочны, а в том, что каждое из направлений ото­бражает различные аспекты бытия и познания, учитывает разные факторы, влияющие на жизнь общества. Цель пособия — познакомить студентов с ре­альным многообразием философских идей, подходов и позиций, оставив за молодыми людьми право свободного выбора "своего" направления или "сво­его" философа, идеи которого в наибольшей степени отвечают их мироощу­щению и жизненным устремлениям. Собственно, в этом и состоит смысл зна­комства с философией: не только научиться философствовать, научиться вла­деть стилем широкого, гибкого и критического мышления, но и найти теоре­тическую поддержку своему мировоззрению, которое до изучения философии могло быть невнятным, аморфным.

В заключение хочу выразить слова признательности тем моим студен­там, которые своей любознательностью и заинтересованностью способство­вали появлению данной работы.

Возникновение философии

Философия как особая форма культуры и духовного освоения мира возникла примерно в середине первого тысячелетия до н.э. одновременно и независимо друг от друга в трёх регионах - в Индии, Китае и Греции. Одновременность её появления говорит нам о неслучайности этого процесса. Автором термина "философия" стал известный греческий математик и философ Пифагор. Как и многие другие греческие мыслители, он имел свою школу, в которой был единственным преподавателем. Рассказывают, что однажды ученик, восхи­щённый его лекцией, воскликнул: "О, Пифагор, ты — софос!". Софос — зна­чит "мудрец". На что учитель скромно ответил: "Я не софос, а всего лишь философос", то есть "любитель мудрости". Стало быть, слово "философия" переводится как "любовь к мудрости". На Руси, например, философов долгое время так и называли — "любомудры".

Первые философы были универсалами, энциклопедистами; они с рав­ным любопытством исследовали природу и человека, космос и жизнь обще­ства, не отделяя одно от другого. Экспериментальных методов ещё не суще­ствовало, поэтому в их теориях было много фантазии и интуитивных догадок, впрочем гениальных. Наибольшее развитие в это время получают области знания, требующие "чистого" мышления: логика, геометрия, философия. Од­нако именно эти знания со временем легли в основу зарождения и развития таких наук, как астрономия, механика, медицина и т.п. Поэтому философию часто называют "матерью всех наук", сравнивая её с корнями дерева, от кото­рых, как ветви, произрастают и питаются другие области знания.

Мифология

Философия возникла не на пустом месте.  У неё были предшественники - мифология и религия, которые поя­вились раньше. Уже первобытные люди пытались понять окружающий мир и себя. Миф (сказание) - это исторически первая форма духового приобщения человека к природе. Через эту ступень прошли все народы, и мифотворчество каждого из них имеет сходные черты. Основные из них — синкретизм (гр. "соединение") и антропоцентризм (гр. "антропос" — "человек"). Первая черта означает целостность, нерасчленённость восприятия общинными людь­ми мира и себя в нём. Их мышление ещё не делит мир на элементы, не выделяет человека из природы. Оно похоже на мышление маленького ребён­ка, который ещё не способен делить вещи на живые и неживые. Кроме того, ребёнка удовлетворяет любое объяснение со стороны взрослого, но при од­ном условии: в объяснении должна быть логика, пусть наивная и примитив­ная, но убедительная для него. Подобно этому древние люди объясняли собы­тия, объединяя их фантастическими логическими связями, которые они вы­думывали за недостатком знаний о реальных причинах. Мифотворчество — это как бы своеобразная "тренировка" логического мышления, необходимого для грядущего более серьёзного познания.

Вторая черта означает очеловечивание природы, то есть объяснение природы на основе того простейшего знания, которое люди уже имели о себе самих. Например, откуда взялась Луна? Миф гласит, что однажды охотник сидел у костра и сушил свою одежду и обувь. Он не заметил, как его башмак начал тлеть. Когда спохватился, осталась лишь обгоревшая подошва. Рассер­дившись, охотник схватил её и что было сил запустил в небо. Так появилась Луна. Конечно, такое "объяснение" вызывает улыбку у современного челове­ка. Но, согласимся, в нём есть логика, пусть и детская.

Религия

На базе мифологического сознания возникает религия — вторая, более высокая ступень освоения мира. Отличие религиоз­ного сознания в том, что оно подходит к миру уже дифференцированно, делит его на посюсторонний — видимый, осязаемый и потусторонний - невиди­мый и неощущаемый. Кроме того, религиозное сознание вводит Между при­родой и людьми третий элемент — божества, которые влияют на природу и человека, и перед которыми возникает чувство зависимости и страха. Таким образом, картина мира представлялась более сложной, нежели в мифах. Дол­гие века религиозное сознание было языческим (вера во многих богов, олице­творяющих различные природные стихии). И лишь с появлением иудаизма, а затем и христианства, совершился переход к монотеизму (вера в единого Бо­га).                          

На первых порах, особенно на Востоке, философское знание ещё не вычленялось из религиозного, было слито с ним. И лишь затем постепенно произошло отделение философии от религии, причём не без взаимной крити­ки и борьбы. Однако история их взаимоотношений знает и попытки объеди­нения философского знания и религиозной веры.

Как возникла необходимость  в философии

Итак, философия, если подходить исторически, стала третьей ступенью в познании мира. Почему же воз­никла необходимость в новом подходе к познанию действительности, и в чём эта новизна, собственно, состояла? Две причины объясняют это.

Первая была социальной по своей природе. Дело в том, что становление мифологического и религиозного сознания быстро обрастало своего рода со­циальной инфраструктурой: возникали и закреплялись культы, обряды, тра­диции, которые играли громадную роль в жизни общества, а всякие отступ­ления от правил сурово карались. Естественно, в таких условиях неизбежно выделялся слой людей, которые занимались всем этим профессионально: колдуны, шаманы, жрецы, священнослужители и т.п. Эти "должности" обла­дали большой притягательной силой, так как их субъекты обретали большую власть и диктовали свою волю. Сами идеи, которым эти люди были призваны служить, в конце концов отступали на второй план, а на первом оказывались корыстные интересы клана служителей. Иначе говоря, как это всегда бывало в истории, идеология, кажущаяся сперва вполне невинной и даже привлека­тельной, рано или поздно становится всего лишь орудием власти в руках идеологов.

Но как только это происходит, инакомыслию, дискуссиям и поискам истины сразу приходит конец, ибо другой образ мышления расценивается как угроза для власти. С учётом этого становится понятно, что философия возни­кает как реакция мыслящих людей на узурпацию права на истину со стороны идеологов, как стремление к свободомыслию, когда поиск истины ограничен лишь уровнем интеллекта, а не чьими-то корыстными интересами. Слова древнегреческого философа Платона: "Мы пойдём за истиной, куда бы она нас ни привела", — прекрасно иллюстрируют это настроение, одновременно намекая, что свободное философское познание — не такое уж безопасное за­нятие.

Вторая причина возникновения философии — сугубо познавательная: её появление было связано с попытками объяснить мир из него самого, не привлекая для этого третий элемент — божества. Что именно лежит в основе вещей — дух или субстанция, или то и другое вместе — это уже иной вопрос. Но первых философов, при всех различиях их позиций, при всём разнообра­зии их фантазий и догадок, объединяло то, что все они исходили из единства мира, из связи всего со всем; из идеи, что в мире нет ничего другого, кроме самого этого мира. Это был как бы возврат к синкретизму мифов, но уже бо­лее высокого порядка, обогащенный накопленными знаниями и развитием материального производства

Бытие

Важную роль при этом сыграло понятие "бытие". Что значит "быть", то есть "существовать"? Несмотря на кажущуюся про­стоту, это довольно сложное философское понятие. Например, существова­ние земной оси отличается от существования земного шара, а бытие яблока вовсе не то же самое, что бытие совести. Существует ли "небытие"? Попробуем представить себе абсолютную пустоту, ничто. И сразу же возникает мысль: если эта пустота существует, то, стало быть, она уже как бы является разновидностью бытия, хотя и странной. Как возникло движение? Или оно не возникало, а было всегда? Почему оно никогда не "замирает"? Почему всякая вещь имеет начало и конец во времени? Относится ли это к Миру в целом? Конечен он, или бесконечен в пространственном отношении? А что такое са­ми пространство и время? Вокруг этих и подобных им вопросов развернулись самые горячие дискуссии, которые не прекращаются и по сей день.

Предмет философии

Вопрос о предмете той или иной науки всегда непрост. Об этом спорят математики и психологи, историки и биологи. Почему так происходит? Потому что каждая из наук раз­вивается, не стоит на месте, следовательно, меняются представления учёных о том, что же именно представляет собой предмет их исследований. Кроме того, возникают новые науки, которые тоже заботятся о поле своей деятель­ности, покушаются на устоявшиеся представления о границах наук. Не со­ставляет исключения и философия. В далёком прошлом философы полагали, что их задача — изучать природу, космос. Затем, по мере развития естественных наук, получила распространение точка зрения, что главной целью фило­софского анализа является человек и всё, что с ним связано. В средние века, напротив, многие философы считали своей основной задачей поиски безу­пречного доказательства существования Бога. Было время, когда предметом философии считали исследование закономерностей и методов научного познания истины, или анализ и разработку такого языка науки, который бы не допускал противоречий и двусмысленностей.

Короче говоря, если мы посмотрим в историю философии, то увидим, чго представления о предмете философии менялись oт эпохи к эпохе. Дискус­сии на эту тему продолжаются и сейчас, что вполне естественно. И всё же, несмотря на обилие различных философских наставлений и школ, можно вы­делить некоторое общее основание, которое всех их объединяет. Это общее для всех основание можно обозначить одним словом — всеобщее.

Всеобщее

Философия изучает всеобщее, или наиболее общее, то есть такие свойства и отношения вещей, которые проявляются везде и всегда. Например, причина и следствие, содержание и форма, сущ­ность и явление, необходимость и случайность и т.п. Эти и подобные им по­нятия — их принято называть философскими категориями — отображают та­кие характеристики вещей и процессов, которые присущи им в любом уголке Вселенной и в любое время.

Кроме того, философия открывает и фиксирует всеобщее в виде зако­нов. Вы уже знаете множество научных законов. Знаете также, что они замет­но отличаются друг от друга по сфере их действия или применимости. Есть частные законы и общие законы. Скажем, границы применимости таких общих законов, как закон всемирного тяготения или закон сохранения и пре­вращения энергии, гораздо шире, нежели таких частных законов, как закон Ома или закон Бойля-Мариотта. Но, оказывается, есть и такие законы, кото­рые вообще не имеют границ применимости, то есть действуют в любых при­родных и общественных процессах, а также в познании и в мышлении. Такие законы назвали всеобщими, или иначе — законами диалектики. С содержани­ем этих законов, заслуга в открытии которых принадлежит именно филосо­фии, мы познакомимся позже. Таким образом, предметом философии являет­ся исследование наиболее общих законов развития природы, общества и познания.

О недоверии к философии

Не секрет, что среди студентов технических вузов иногда встречается мнение, что философия не очень-то и нужна будущему специалисту, а то и вовсе не нужна. Молодой человек, пришедший в вуз, иногда рассуждает так: "Я поступил в университет, чтобы стать инженером. Даёт ли изучение философии техниче­ские знания? Нет. Значит, она мне не нужна. Но раз без неё не дают диплом, стало быть нужно как-то получить положительную отметку и выкинуть потом неё из головы".

Иными словами, речь идёт о предубеждении против философии, даже о пренебрежении философским знанием. Легче всего просто назвать такую по­зицию глупой и недальновидной. Но не будем торопиться, а спокойно попро­буем разобраться, в чём причины такого отношения. Их две.

Последствия политизацией философии

Первая из них связана с особенностями истории нашей страны после 1917 г. Десятилетиями в школах и вузах преподавалось только одно философское учение в качестве "единственно верного" — марксистско-ленинская философия. Причём, в чрезвычайно идеологизированном и поли­тизированном виде, сведенном к нескольким упрощённым схемам. Другие современные философские течения, если они не тяготели к марксизму, либо замалчивались, либо преподносились в критическом и нередко искажённом виде как "ненаучные" и "буржуазные". Работы многих зарубежных филосо­фов нашего века из "капиталистических" стран не переводились на русский язык.

Между тем, мировую философию можно представить себе как длинный коридор со множеством дверей; заходить же дозволялось только в одну из них. Таким образом, целые пласты мировой философской культуры были просто недоступны не только студентам, но и преподавателям. Философия была превращена в служанку политики, догматизирована, а всякая попытка подвергнуть сомнению то или иное положение "государственной" философии жестоко преследовалась.

Естественно, когда правящий режим рухнул, наступило разочарование во всём, что служило его идеологическими подпорками. Само слово "фило­софия" стало вызывать у части людей раздражение и даже неприязнь, так как оно ассоциировалось со слотом "политика". И это понятно, люди престоле знали ничего другого. Ницше и Фрейд, Соловьев и Бердяев, Камю и Сартр — даже эти замечательные имена если и упоминались, то преподносились офи­циальной пропагандой как олицетворение чего-то путанного, субъективного, недостойного внимания советского человека.

Сейчас, когда расширились границы интеллектуальной свободы, когда на книжных прилавках появились переводы ранее "крамольных" философов, когда философия и её преподавание в России начали выздоравливать, было бы неразумным упорствовать в отрицании интереснейшей сферы человече­ского духа, какой является философия, обедняя тем самым собственное ду­ховное развитие.

Изменилась и задача преподавателя, обретя черты естественности: не убеждать студента в "правильности" лишь одного из философских направле­ний, а познакомить его с разными философскими учениями и концепциями, оставив за молодым человеком право личного и свободного выбора того уче­ния в качестве основы своего мировоззрения, которое наиболее соответствует его душе, его мироощущению, его жизненным целям.

Опасность технократизма

Вторая причина пренебрежительного отношения к философии имеет более глубокие корни, выходящие за пределы какой-либо отдельной страны. Она получила название "технокра­тизм" (букв. — "власть техники"). Технократизм — это преувеличение роли узко-специальных знаний и недооценка роли знаний гуманитарных, если иметь в виду систему высшего образования. Эта тенденция проявилась в на­шем веке, особенно ближе к его концу. Она явилась реакцией на ситуацию, когда резко возросла техническая мощь, энергетическая вооружённость ра­ботника, который движением одного своего пальца приводит в действие ко­лоссальные силы. Высшая школа отреагировала на это особым вниманием к профессиональным, функциональным характеристикам личности. Но при этом оказалась нарушенной гармония между наукой и культурой, между спе­циальными и гуманитарными знаниями. Престиж первых вырос, а вторых — упал. Если провести линию от XVII в. к XX в., то смену моделей образован­ного человека можно выразить следующим образом: "культурный человек вообще" — "культурный человек и специалист в чём-то" — "специалист, но с высокой культурой" — "дай Бог, чтобы был специалистом". Таким образом, высшая школа всё в большей и большей степени начала выпускать неплохо подготовленных профессионально, но недостаточно образованных специали­стов. Технический смысл начал подменять жизненный смысл. В связи с этим рассмотрим два близких по смыслу, но не совпадающих понятия, которые многие люди неоправданно отождествляют.

Обученность и образованность

Обученность — это владение знаниями рецептур­ного свойства, без которых не бывает специалиста За пять лет обучения в вузе студент получает массу таких знаний-рецептов. Чтобы взять интеграл, нужно действовать так-то и так-то; чтобы рассчитать электрическую цепь, нужно выполнить то-то и то-то; чтобы определить запасы нефтяного месторождения, нужно осуществить такие-то и такие-то действия и т.п. Без овладения такими алгоритмами невоз­можно обрести профессию. Но сводится ли высшее образование только к обученности? Нет и нет.

Понятие образованности шире: оно включает в себя обученность как свой фундамент, но, кроме того, предполагает овладение знаниями нерецептурными, то есть гуманитарными, без которых не может быть подлинной куль­туры человека, интеллигентности. Сюда входит знание общей истории и исто­рии своего народа, пусть не доскональное, но достаточно уверенное; знание ис­тории религии, включая знакомство с Библией; знание философии, психологии, социологии, основ экономики; владение хотя бы одним иностранным языком; компьютерная грамотность; знакомство с разными направлениями в живописи, музыке; начитанность в области художественной литературы и т.п. Соотноше­ние понятий обученности и образованности показано графически на рис. 1.

Рис. 1-а представляет достаточно образованного, но плохо обученного специалиста. Такой человек опасен для общества своей некомпетентностью и непрофессионализмом; он является источником всевозможных аварий и катастроф на производстве и транспорте. Надо сказать, что вариант 1-а встречается редко, так как по-настоящему образованный человек не потерпит собственного непрофессионализма.

На рис. 1-в представлен технократ, то есть хорошо обученный, плохо образованный человек. Его кругозор узок, мышление однонаправлено; его нравственная ответственность за свои действия зачастую ослаблена; просто по-человечески он мало интересен для других как личность за пределами своей работы. Такой человек становится опасным для общества, будучи честолюбивым, пробивается в руководители. Недостаток образованости быстро проявляется в грубейших ошибках, отзывающихся на судьбах тысяч, а то и миллионов людей. Можно сказать, чем выше должность, тем более отрицательным последствиям приводит дефицит образованности у занимающего её человека.

Наконец, на рис. 1-б представлен специалист, который примерно в равной степени уделяет внимание, как росту своих профессиональных знаний так и своему общекультурному, гуманитарному развитию, хорошо понимая что между ними должна быть гармония, а не противоборство. Такой вариант является наиболее предпочтительным со всех точек зрения. Например, специальные исследования показали, что при равной обученности тот из специалистов, который более образован, находит более оригинальные инженерные решения, работает продуктивнее и с большей экономией времени. Кроме того, замечено, что  в условиях демократического общества общественно-политическую карьеру делают чаще всего те люди, которых отличает высокий уровень образованности.

Динамика образованности

На рис. 2 представлен график, позволяющий лучше понять соотношение между специальными и гуманитарными знаниями в процессе получения человеком среднего, а затем и высшего образования. На вертикальной оси откладываются гуманитарные знания, а на горизонтальной — специальные.

В средней школе рост гуманитарных знаний опережает накопление специальных, так как общеобразовательные предметы явно преобладают. В вузе ситуация меняется: рост профессиональных знаний происходит быстры­ми темпами, тогда, как приращение гуманитарных знаний происходит медленнее (дисциплины этого цикла составляют 25-30% учебных планов).

После окончания вуза развитие специалиста путём самообразования может пойти разными путями: а/ пренебрежение гуманитарными знаниями и своим общекультурным ростом, и сосредоточение вниманий только на ин­формации узко-профессионального плана; б/ поддержание того уровня, который сложился к окончанию вуза в отношении гуманитарного развития, и не более того; в/ забота о своём гармоническом развитии, когда росту профес­сиональной квалификации и гуманитарному развитию личности уделяется примерно одинаковое внимание.

Первые две тенденции из названных могут быть отнесены к технокра­тическим со всеми их отрицательными последствиями. В странах с наиболее развитыми системами образования уже давно поняли губительность технократизма, способного породить лишь "учёное невежество". В лучших техни­ческих университетах Запада на изучение гуманитарных дисциплин отводится до 40-45% учебного времени, а затраты на получение высшего образова­ния считаются самой прибыльной инвестицией.

Что даёт изучение философии

Следует сказать, что философия интересна сама по себе, безотносительно к её полезности. Если вы любознательный человек, любящий учиться, узнавать новое, то знакомство с философией обязательно принесёт вам интел­лектуальное удовольствие. И всё же стоит перечислить практические стороны влияния философии на человека, учитывая, что часть студентов руководствуется принципом: "А какая мне от этого польза?"

Во-первых, изучение философии развивает широту мышления. Широта мышления — это умение находить связь между такими явлениями, которые кажутся совершенно не связанными друг с другом. Философия, занимающая­ся широкими обобщениями, помогает развивать это ценное качество. Дога­даться, например, что между падением яблока и вращением Луны вокруг Земли есть тесная связь, как это удалось Ньютону, или обнаружить зависи­мость числа аварий на дорогах от количества пятен на Солнце, как это сделал инженер Чижевский, — для этого надо иметь философскую широту мышле­ния.

Во-вторых, философия развивает гибкость мышления. Гибкость мыш­ления — это умение видеть относительность истины там, где она кажется аб­солютной, бесспорной. Веками никто не сомневался в том, что Солнце вра­щается вокруг Земли, однако нашёлся человек, усомнившийся в этом. Его имя — Коперник. Лобачевский подверг сомнению казавшуюся непреложной ис­тину, что параллельные прямые не могут пересечься, и создал неевклидову геометрию. Казалось, из прямых строительных элементов невозможно соз­дать гиперболическую поверхность, однако инженер Шухов сумел построить свои знаменитые гиперболические башни, и именно из прямых элементов. Все эти люди обладали гибким мышлением и не чурались философии.

В-третьих, философия развивает критичность и самостоятельность мышления. Философский анализ какого-либо явления редко заканчивается однозначным выводом, правильным на все времена. Обычно обнаруживается "веер" ответов, зависящих от конкретной ситуации, от мировоззрения и инте­ресов личности. Вариативность философского знания способствует выработ­ке своей позиции, и каждый находит "своего" философа, идеи которого наи­более соответствуют устремлениям и душевному складу человека.

В-четвертых, изучение философии воспитывает в человеке толерант­ность — терпимость к инакомыслию, уважение к позиции оппонента, умение выслушать его, найти в его взглядах рациональное содержание и критически взглянуть на собственную аргументацию. Нетерпимость к инакомыслию — основа любого деспотизма, диктатуры, насилия, которые отвергаются фило­софией.

Заканчивая эту главу, можно сказать: если вы хотите выйти из универ­ситета не только хорошо обученным, но и образованным человеком высокой культуры, то пренебрегать гуманитарным знанием, включая философию, ко­торая составляет его основу, просто неразумно. Перейдём теперь к знакомст­ву с основными этапами развития философской мысли.

Когда говорят о философии Древнего Востока, то прежде всего имеют в виду философские учения Древней Индии и Древнего Китая, с которыми мы кратко познакомимся.

Древнеиндийское общество

Расцвет культуры Древней Индии в первом тысячелетии до н.э., географически изолированной от остального мира горами и океаном, до сих пор вызывает удивление учёных и пока не находит внятного объяснения. Открытие металлургии, производства тканей, лекарственных препаратов, развитие математики, философии и по­чий — далеко не полный перечень достижений того времени. Они зафикси­рованы в древних рукописях, получивших название "Веды" (знания). Собст­венно философская их часть — это "Упанишады" (букв. — "сидящий у ног Учителя"). Индийские мудрецы делились знаниями со своими учениками, ко­торые тщательно записывали все сведения, сидя у ног учителя, на земле. Име­на первых индийских философов почти не сохранились. И не только в силу давности времён, но и в соответствии с тогдашней традицией анонимного из­ложения идей по принципу: "Не важно, кто сказал, а важно, что сказано".

Касты

Древнеиндийское общество было кастовым по своему строению. Касты — это социальные слои людей, отличающиеся друг от друга (и это было официально узаконено) происхождением, родом занятий, степенью богатства и власти. Высшая каста называлась "брамины", а самая низшая — "чандалы". Общение между высшими и низшими кастами было за­прещено и сурово каралось. Если даже тень чандала случайно падала на вельможу, то первого могли казнить. Молодые люди из низших и высших каст, полюбившие друг друга, нередко кончали жизнь самоубийством, не имея права создать семью. И лишь в редких случаях специальным указом, с выплатой в казну крупной суммы денег, им дозволялось сделать это; однако указ гласил, что данная семья кладет начало новой касте.

Читать Упанишады разрешалось только трём высшим кастам; низшим же за такой проступок грозила смерть. Дело в том, что многие философские идеи Упанишад, как увидим ниже, могли вызвать опасные для властей вопро­сы о причинах социального неравенства, грозящие бунтами и восстаниями.

Учение о Космосе

Философские идеи того времени, что характерно для многих древних цивилизаций, во-первых, тесно переплетались с религией, и, во-вторых, отличались взглядами на мир, как на единое целое. Космос (букв. — "порядок"; отсюда, например, "косметика"  — "порядок на лице") представлялся как живой, целостный организм, имею­щий душу — "Брахман". Каждая вещь — частичка этого организма, которая не может существовать изолированно: любое событие в Космосе отзывается на ней, и каждое изменение в ней самой так или иначе затрагивает весь Кос­мос, не проходит бесследно.

Космос живёт по законам Добра, Справедливости и Красоты. И по­скольку всё связано со всем. Космос чутко реагирует на любое нарушение этих законов, ничего не оставляя без последствий. Душа Космоса бессмертна, считали индийские мудрецы, а так как душа каждого существа или предмета — это "часть" Брахману то бессмертна и каждая отдельная душа: она может лишь менять свою материальную оболочку, никогда при этом не умирая.

Реинкарнация

Важную роль для нравственных устоев древнеиндийского общества играло учение о круговращении души, получившее название "реинкарнация". После физической смерти человека его душа Атман (буквально — "дыхание") покидает тело и устремляется в Космос, сливаясь с Брахманом где происходит своеобразная оценка и очищение. После этого она возвращается на Землю и вселяется в тело рождающегося ребёнка, оказываясь в боле высокой касте, если ранее человек жил достойно и не нарушал законов Kосмоса.

Если же он творил злые дела, то его душа возрождалась в более низкой касте. И если зло продолжалось, она "опускалась" всё ниже и ниже, попадала далее в тело какого-либо животного. Верхом же падения души значило оказаться навечно в теле насекомого (аналог "Ада" в христианстве).

Если же умирал брамин, то его душа навсегда сливалась с Брахманом, что расценивалось как высшее блаженство и цель земного бытия (аналог христианского "Рая"). Каждый, кто верил в учение о бессмертии души и её перевоплощениях, стремился жить по совести, делать добрые дела, в чём, собственно, и состоял моральный смысл этого учения.

Закон кармы

Однако учением о реинкарнации дело не ограничивалось. Влияние Космоса на земные поступки людей и их судьбы выражалось также законом кармы, или законом Высшей Справедливости, суть которого в следующем. Ни один поступок человека не проходит бесследно; воздаяние за те или иные поступки неотвратимо и неизбежно: зло так или иначе наказывается, а добро раньше или позже вознаграждается. Здесь нужны некоторые пояснения, излагая которые придётся воспользоваться современным языком

Известно, что любая устойчивая система обладает механизмами саморегуляции, гомеостаза, которые осуществляются через обратную связь. Если в системе возникают деформации, грозящие нарушением стабильности, то включается механизм, направленный на блокирование этой деформации. Повредите ножом кору дерева, и через некоторое время вы заметите включение обратной связи: повреждение начнёт затягиваться смолой, после чего останется лишь шрам. Очевидно, что механизмы саморегуляции требуют более или менее длительного времени, не могут реализоваться мгновенно.                

Дерево в нашем примере не в состоянии блокировать того, кто нанёс ему рану. Космический же механизм, представленный в индуизме, иной. Человек, совершивший акт злой агрессии, тем самым деформирует Космос, нарушает его законы, угрожает его стабильности. Злое действие, направленное-против себе подобного, оборачивается атакой, нападением на вселенский Порядок. Космосу как бы наносится рана. В результате включается механизм защитной саморегуляции, блокирующий не само зло, которое уже сверши­лось, а источник зла, то есть включается программа на его уничтожение.

Добрый поступок, напротив, укрепляет мировой Порядок, поэтому включается механизм поощрения и поддержки носителя добра. Но в любом случае обратная связь не реализуется мгновенно, а требует времени (существует предположение, что это время от века к веку сокращается). Поэтому воздаяние за когда-то совершенные поступки может прийтись не на самого совортившего их, а на его детей или внуков. Хотя, конечно, воздаяние может быть, и прижизненным. Следовательно, любое действие человека, доброе оно или злое, или даже сам замысел этого действия, неизбежно возвращается к нему обратно в виде воздаяния со Знаком "плюс" или "минус".

Когда ученики спрашивали своих учителей-философов, каким именно образом Брахман реагирует на земные поступки людей, то есть интересовались самой природой механизма космических связей, которые мы бы теперь назвали информационно-энергетическими, то в ответ слышали предостере­жение: человек не должен вторгаться в эту сферу, ибо в противном случае он может как бы взять на себя функции Космоса, что есть безусловное зло. Иными словами, этого не следует делать, так, как это слишком опасно для любопытного. Достаточно, говорили мудрецы, знать, что закон кармы действует, и что воздаяния за поступки невозможно избежать, что бы человек для этого не предпринимал.

При всей непривычности такой модели для современного человека, особенно воспитанного в духе грубого атеизма, в ней есть рациональное зер­но, и не только чисто нравственное. По крайней мере, эту модель вполне можно принять в качестве работоспособной гипотезы, опираясь на современные идеи единого информационно-энергетического поля Космоса.

Виды кармы

В индуизме выделяют четыре вида кармы:  индивидуальная карма, семейно-родовая, этническая (национальная) и общечеловеческая карма. В первом случае воздаяние настигает самого носителя поступка. Во втором — приходится на детей, внуков или других представителей данного семейного рода. В третьем — воздаяние ложится на племя или нацию, которая, как и отдельный человек, может творить как доб­ро, так и зло. В четвёртом поощрению или наказанию может быть подвергну­то всё человечество.

В представлении древних индусов блокирование по отношению к носи­телю зла реализуется через болезнь или несчастный случай. Злым поступком, или даже злыми мыслями, человек разрушает своё защитное биополе, говоря современным языком, и его организм становится уязвимым. Древние именно так воспринимали болезни, то есть как наказание за ранее совершенное зло. Кроме тoгo, если в семье родился ребёнок, скажем, без пальцев, то это расшифровывалось как воздаяние за то, что кто-то из предков крал или грабил. Если рождался слепой или глухой ребёнок, то это прочитывалось как наказа­ние за то, что кто-то из предков видел несправедливость и, не вмешался, или слышал клевету и не пресекал её, а распространял дальше.

С позиции такого понимания Высшей Справедливости всевозможные случайности, происходящие с людьми, — выигрыш в лотерею, получение не­ожиданного наследства везение в делах, или, напротив, аварии, катастрофы, стихийные бедствия, увечья и т.п. — вовсе не "случайности", а действия ме­ханизма саморегуляции Космоса.

Может показаться, что такая система мировоззрения обрекает человека на пассивность, на невмешательство, когда на его глазах совершается зло: мол, Космос всё равно рано Или поздно накажет виновника. Или, напротив, как бы оправдывает неблагодарного человека, которому делают добро: мол, Космос вознаградит. Нет, и то и другое поведение уже расценивается как зло со всеми вытекающими отсюда последствиями. Кроме того, философы учили: если добрый поступок совершается кем-либо с корыстью, с ожиданием не­пременного вознаграждения, то это уже не добро. Добро — когда человек со­вершает поступок по движению души, по велению сердца, а не с холодным и расчётливым ожиданием прибыли.

Христианская традиция

Здесь уместно провести параллели между христианством и индуизмом. В христианской религии тоже есть идеи, сходные с законом кармы. Только называется это по-другому: "теодицея" (букв. — "богооправдание"). Это религиозно-философское учение, особенно распространённое в Европе в XVII—XVIII вв., ставило своей задачей разрешить противоречие между благостью и всемогу­ществом Бога — с одной стороны, и существованием в мире зла — с другой. Вопрос стоял так: как может Бог терпеть существование зла? При этом неиз­бежно встает и проблема воздаяния за поступки. Христианская карма исходит, во-первых,  из того, что душа, будучи бессмертной, не перевоплощается (отсутствует идея реинкарнации). Во-вторых, если в индуизме воздаяние неотвратимо, то в христианстве грехи можно искупить искренним раскаянием и добрыми делами (эта идея, как мы помним, вылилась в своё время в отврати­тельную практику "индульгенций"). В-третьих, если в индуизме воздаяние может прийтись на потомков данного человека, то в христианстве оно приходится только на самого этого человека, точнее — на его душу; потомки же не несут ответственности за его дела.

Будда, его судьба и учение

Древнеиндийская философия неразрывно связана с религией, что вообще, как уже отмечалось, характерно для ранних философских взглядов. Именно поэтому мы переходим к буддизму, который вырос из индуизма, и без которого не­возможно представить себе философскую культуру Востока. Обратимся спер­ва к личности Будды.

Настоящее имя этого человека — Гаутама Шакьямуни (623-544 до н.э.). Это не мифологическое, а реальное историческое лицо. "Будда" — бо­лее поздний псевдоним, означающий "просветлённый".

Гаутама родился в семье царя одного из индийских племён. Отец на­столько любил своего сына, что решил воспитать его в условиях, когда бы сын не только ни в чём не испытывал нужды, но даже не знал, что кто-либо на Земле нуждается и страдает. Мальчик полагал, что все люди живут так же, как и он — безмятежно и счастливо. Но однажды слуги не углядели, и юноша оказался на улицах города. Он увидел нищих, калек, похоронную процессию и т.п. Потрясённый Гаутама подходил к людям и задавал вопросы, по кото­рым можно было подумать, что он сумасшедший. Психологический шок был настолько силён, что юноша не вернулся во дворец, а стал бродягой, испы­тавшим все несчастья, которые только могут выпасть на долю бездомного и нищего.

В конце концов судьба занесла его в монастырь, находящийся в горах, где на его счастье была великолепная библиотека из старинных рукописей, и нашлись знающие учителя, помогшие ему овладеть мудростью древних авто­ров. Соединение удивительной, редчайшей судьбы Гаутамы, изучения древ­них текстов и усиленные размышления над смыслом жизни породило систему религиозно-философских взглядов, получившую позже название "буддизм".

Основные идеи Будды

Если говорить очень сжато, то основные идеи Будды можно выразить следующим образом.

1. Жить — значит страдать. Конечно, жизнь человека не сводится только к страданию, но именно оно, по мнению Будды, делает человека Человеком. Страдание не делает человека лучше; око делает его глубже. Иными словами, кто не страдал, тот не поймёт страданий другого человека, вообще — живого существа; тот не проникнется состраданием, идущим от сердца; его душа будет холодна и расчётлива, эгоистична и равнодушна к бо­ли другой души. Именно так: не удовольствия, не безмятежное существова­ние, а в первую очередь страдания формируют подлинно человеческие качества.

2. Причина страданий — в наших необузданных страстях н желаниях. Когда эти страсти и желания по какой-либо причине не могут быть удовле­творены, человек испытывает страдания, в основе которых лежит несоответ­ствие желаемого и реального. И эта неудовлетворённость толкает его порой на безнравственные поступки, а то и на преступление.

3.  Уменьшить страдания можно лишь путём сознательного ограничения желаний. Разумеется, речь идёт не о любых желаниях, а только о тех, осуществление которых может нанести вред другим людям или самому этому чело­веку. Однако отказаться от каких-либо своих желаний нелегко.

4. Чтобы ограничить желания, нужно научиться властвовать над со­бой. То есть путём самосозерцания и изучения собственной души добиться такого состояния духа, когда сам процесс ограничения желаний приносит высшее удовольствие. Власть над другими чрезвычайно заманчива, но и опасна. Она притягивает, завораживает и деформирует личность. Однако власть над собой, учит Будда, выше власти над другими, хоти даётся гораздо труднее. Тот, кто поставил цель добиться власти над собой, должен знать, что это требует значительных усилий, требует воли духа над телом; на это уходят годы. Но делившийся успеха переходит в новое качественное состояние: пе­ред ним открываются истины, недоступные другим людям; он начинает ощущать себя слитым с Космосом, а каждая вещь -— живая или неживая — от­крывается внутреннему взору совершенно неожиданными, удивительными сторонами.

Философские основания идей Будды

В основе этого мировоззрения лежат определённые философские идеи, выраженные в Упанишадах. "Всё есть Одно"; "В малом — Всё"; "Малое живёт жизнью большого, а большое — жизнью малого"; "Душа везде и все­гда у себя дома" и т.п. В этих идеях заложена основа не только подхода к бы­тию (любая частичка Космоса связана тысячами нитей с Целым), но к основа теории познания (чтобы познать Космос, достаточно познать любую малую его частицу). В одной песчинке, говоря образно, содержится информация обо всём мире.

Не случайно Будда утверждал: "Познай себя, и ты познаешь весь мир". Эту же мысль хорошо выразил один современный физик: "Настоящая встреча квантовой механики и индийской философии ещё не состоялась, она впе­реди"; иными словами, знания о природе и знания о душе ещё существуют как бы раздельно друг от друга, между ними ещё нет "мостика". И когда он будет переброшен, это будет исключительно важный шаг в познании мира и перспектив человечества. Похоже, неудача Эйнштейна в попытке создания единой теории поля имеет глубокое философское основание: это была попыт­ка разработать теорию "мёртвой" материи.

Европейцы иногда свысока смотрят на философию Востока на том ос­новании, что она мало интересовалась вопросами "механики" Вселенной. Действительно, когда, например, Будду спрашивали: "Конечен мир, или бес­конечен?", или: "Имеет мир начало во времени, или не имеет?", то он называл такие вопросы "пустыми" и отказывался их, обсуждать. Отказывался потому, что они никак не затрагивают душу человека, а именно она была в центре его внимания. Замечено, как только Европу охватывает очередной кризис, она тут же ищет утешения и спасения в восточной мудрости. Если Европа обогнала Восток в познании природы, то Восток без сомнения опережает её в познании человеческой души. Поэтому дальнейший прогресс научного познания скорее всего лежит на пути не их конфронтации, а их союза.

Философия Древнего Китая

Древнекитайская философия тоже не сильна в познания природы. Например, происхождение мира она объясняла скорее мифологично, чем философски. Вначале был Хаос; затем в нём возникли два начала — мужское ("Ян" — не­бо) и женское ("Инь" — земля). Их взаимодействие (оплодотворение посред­ством дождя, который играл роль "мужского семени") привело к рождению видимых вещей. В древнекитайских философских учениях даже нет понятия "бытие", или его аналога. Китайцев больше интересовала не природа вещей, а их ценностные аспекты, полезность для человека. Преуспели же китайские философы в разработке теорий государства и гражданина. Каким должно быть совершенное устройство государства? Каким должен быть идеальный гражданин? Как сделать так, чтобы каждому человеку жилось хорошо, и что­бы государство было богатым и могущественным? Эти и подобные им вопро­сы волновали их в первую очередь.

Идеи Конфуция

Наиболее крупным философом Древнего Китая, почитаемым и по сей день, был Конфуций (551-479 до н.э.). Идеальным гражданином, с его точки зрения, является человек, который сначала живёт для государства, затем — для семьи, и только потом — для себя. "Не государство для человека, - учил философ, — а человек для государства". Идеальный гражданин — это человек, который чтит и выполня­ет обычаи и традиции предков. Прежде, чем принять решение, посмотри, как поступали в таких случаях предки; и только если не найдёшь ничего подобно­го, принимай решение сам.

Конфуций ввёл ключевое понятие "Ли", то есть "установленный поря­док вещей", нарушение которого чревато отрицательными последствиями как для гражданина, так и для государства. Идеальный гражданин должен руко­водствоваться принципом: "Сын абсолютно подчиняется отцу, отец — на­чальнику, начальник — императору".

В свою очередь, идеальное государство — это государство, которое защищает своих граждан и свою территорию; разрабатывает законы и тща­тельно следит за их соблюдением; чтит обычаи предков и выражает это в своих законах. "Народ — трава, император — ветер; куда дует ветер, туда клонится трава". Нарушение этих принципов жестоко каралось. Например, отец за непослушание имел право по закону даже убить сына. Но если он ос­тавил без какого-либо наказания своеволие сына, и об этом становилось из­вестно властям, то по закону отца и сына публично казнили, а их дом сжигали (остальным членам семьи предоставлялись средства и земля в другом месте), Сжигались также два соседних дома, "дабы зараза неповиновения не распространялась", ибо соседи могли видеть неповиновение сына. А на месте пепе­лища в течение ста лет нельзя было ничего строить, чтобы обугленные голо­вешки напоминали каждому: здесь когда-то сын ослушался отца и не был им наказан.

Система кэцзюй

Большую роль в жизни Китая сыграла идея Конфуция, согласно которой ни одна должность в государстве не могла быть занята без предварительного экзамена, проверяющего уровень культуры и профессиональных качеств соискателя. Система государ­ственных экзаменов на должность, получившая название "кэцзюй", имела три ступени (уездный, губернский и столичный экзамены), и просуществовала в Китае вплоть до 1905 г. Однако в 1989 г. было решено вернуться к ней, так как резко возросли коррупция, взяточничество и некомпетентность чиновни­ков.

Экзаменоваться на должность имел право любой китаец независимо от его происхождения и социального положения. Конфуцию пришлось выдер­жать жёсткую борьбу с аристократией, протестовавшей против такого подхода. В конце концов ему удалось убедить правителей в том» что способные граждане из социальных низов должны иметь законную возможность под­няться по социальной лестнице, иначе неминуемы восстания и бунты. Позже эту идею хорошо выразил немецкий канцлер Бисмарк, живший в XIX в.: "Способных и честолюбивых плебеев, — говорил он, — нужно пропускать в элиту, иначе они становятся революционерами и террористами".

Европейцы, приезжавшие в своё время в Китай, завидовали образован­ности тамошней администрации, и пытались перенести систему кэцзюй на европейскую почву, хотя и называли устройство государственной власти в Китае "просвещённой деспотией". Однако ничего путного из этого не вышло. Видимо, психология европейцев не соответствует духу этой системы, родив­шейся на основе менталитета восточного человека. Европейцы исторически пришли к идее, что высшей ценностью является личность. Для людей же Вос­тока над личностью всегда есть что-то более высокое: царь, государство, коллектив, генеральный секретарь и т.п.

Расцвет греческой культуры, которая заслуженно считается колыбелью европейской цивилизации, пришелся на 6-4 вв. до н. э. Сначала рассмотрим основные причины, которые позволили небольшому народу, насчитывавшему в те давние времена всего лишь несколько десятков тысяч человек, добиться удивительного взлета в философии и математике, в поэзии и в искусстве скульптуры, в системе образования и в устройстве государственной жизни. Этот взлёт получил название "греческое чудо". Рассмотрим основные причи­ны этого поразительного явления.

Корни греческого чуда

Во-первых, сыграло свою роль удачное географическое положение: Греция находилась на пересечении торговых путей, которые выполняли одновременно роль информационных потоков, приносящих сведения изо всех уголков мира.

Во-вторых, греки сумели создать превосходную по тем временам систему образования. В их гимназиях юноши получали разнообразные знания и, кро­ме того, учились ораторскому искусству, игре на музыкальных инструментах, обучались декламации и актёрскому мастерству. Занятия спортом были лю­бимы молодыми людьми, так как красота и гармония тела были у греков своеобразным культом. Родители обычно отправляли своих сыновей после окончания гимназии в путешествия по другим странам. И хотя в те времена это было довольно рискованным предприятием, и не все возвращались, они шли на это, понимая, что это лучший способ обогатить себя жизненным опы­том и знаниями.

В-третьих, в Афинах царило уважение к личности; человека ценили прежде всего по уму и способностям, а не по богатству и происхождению. Политическую карьеру мог сделать каждый свободный грек, будь он умен, образован и красноречив. Существовал закон, по которому даже рабу, если у него обнаруживался талант в каком-либо деле, хозяин должен был дать сво­боду, а государство выделяло ему землю и средства, помогая стать на ноги.

В-четвёртых, немаловажным было то, что в Греции существовала ча­стная собственность на землю, защищаемая законом (на Востоке земля, кото­рую можно было арендовать, в большинстве случаев принадлежала государ­ству). Кроме того, только тот грек, который владел хотя бы клочком земли, имел право голоса при решении важных политических вопросов. В этом был глубокий смысл; гражданин был более независим экономически и, вместе с тем, уважал и поддерживал государство, которое защищало его собствен­ность.

В-пятых, хотя сознание греков было религиозным, религия не играла в жизни общества такой исключительной роли, как на Востоке; её сдерживаю­щее влияние по отношению к свободе мысли почти не ощущалось.

Афины и Спарта

Ещё одной из причин расцвета греческой культуры было довольно демократическое  устройство  государственной жизни (выборность государственных деятелей, серьёзная роль народных собраний и т.п.). Например, рядом с Афинами находилось го­сударство Спарта, граждане которого по национальности тоже были греками, однако режим в этой стране был военно-полицейским. И Спарта не оставила после себя в истории ни одного замечательного имени, ничего, кроме мрач­ных воспоминаний. В спартанских гимназиях обучали только военному делу, а выпускные экзамены (агоны) проходили в виде бичевания: юношей привя­зывали к столбам и хлестали кнутом. Выдержавший удары считался настоя­щим воином, который не выдаст тайны врагу, если попадёт в плен.

В афинских же гимназиях выпускные экзамены проходили как многодневный праздник; десятки юношей в присутствии азартной публики состяза­лись в знаниях, различных искусствах, в риторике, спортивной борьбе и т.п.

В Спарте, как мы помним из истории, действовал закон, по которому слабых или больных младенцев бросали в пропасть, так как они не обещали стать выносливыми бойцами. Поистине, Спарта бросала в пропасть своих возможных философов и поэтов. Юноша-спартанец, замеченный в любви к поэзии и музыке, не мог стать офицером, так как считалось, что искусства размягчают душу.

Разумеется, говорить о каком-либо расцвете культуры в таких условиях не приходится. Когда римляне позже завоевали Афины и Спарту, то они раз­рушили последнюю как опасного соседа "с маленькой головой и большими мышцами", однако сохранили нетронутой культуру Афин, взяв из неё многое для себя. Обратимся теперь к философским идеям античных мыслителей.

Поиски первоосновы бытия

Греческие философы, как и их восточные коллеги, стремились познать мир как единое целое, находящееся в непрерывном движении. Они пытались разобраться в природе бытия — вещественно оно или духовно? Одни выдвигали в качестве первоосновы всего существующего различные природные стихии: воду (Фалес), воздух (Анаксимен), огонь (Гераклит). Другие, напротив, считали пер­воосновой нечто бестелесное, неосязаемое: числа (Пифагор), эйдосы — идеи (Платон), форму (Аристотель).

Конечно, в их взглядах на природу было много наивного, так как науч­ного эксперимента ещё не существовало. Однако недостаток конкретных зна­ний компенсировался великолепной прозорливостью. Их стремление жить и мыслить в единстве с природой, ощущать себя соучастниками космического процесса, позволяло им гениально угадывать действительные связи вещей и явлений, тонко чувствовать закономерности движения и развития всего суще­го. Античных философов-энциклопедистов с полным правом можно назвать великими интуитивными диалектиками.

Греческие философы были заядлыми спорщиками. Диалог был естест­венной формой их мышления. Не случайно первоначальное значение слова "диалектика" трактовалось как "умение спорить". Спорили обо всём: о пер­вооснове бытия, о том, существует ли пустота (небытие), об источниках движения вещей, о наилучшем государственном устройстве, о смысле жизни, о возможностях человеческого познания и т.п. Познакомимся в качестве при­мера с одной из дискуссий, касающейся проблемы бесконечной делимости.

Апории Зенона

Суть вопроса заключалась в следующем: возможно ли делить какую-либо вещь на всё меньшие и меньшие части до бесконечности, или же существует предел делимости? Размышляя над этим, Зенон обнаружил удивительные парадоксы, привле­кающие внимание учёных и по сей день. Эти парадоксы получили название "апории" ("апория" —"безвыходное положение").

Зенон воспользовался методом "от противного", автором которого он, кстати, и явился. Допустим, рассуждал он, что любой отрезок можно делить до бесконечности, и посмотрим, к чему это логически приводит. Пусть в точке А (см. рис. 3) находится Ахиллес, а в точке, Б — черепаха (Зенон использу­ет эти образы для наглядности, хотя вполне мог рассматривать непрерывное движение двух точек). Они начинают двигаться в одном направлении, но ско­рость Ахилла больше, нежели черепахи.

Прежде чем догнать черепаху, он должен преодолеть расстояние АБ. Однако за это время она доползёт до точки В. Чтобы догнать черепаху, Ахилл теперь должен пробежать расстояние БВ. Черепаха же за это время окажется в точке Г и т.д. Но поскольку мы предположили, что отрезок делим до бесконечности, то получается, что Ахиллес никогда не догонит черепаху, так как каким бы малым не было разделяющее их расстояние, пока Ахилл его пре­одолевает, черепаха успевает отползти ещё на чуть-чуть, и Процесс должен продолжаться до бесконечности. Таким образом, логически безупречное рас­суждение, в котором до сих пор никто не обнаружил ошибки, приводит к аб­сурду: логический вывод противоречит практике. Следовательно, исходный тезис — отрезок можно делить до бесконечности ошибочен. Стало быть, должен существовать наименьший (элементарный) отрезок, разделить кото­рый на части уже невозможно: Невозможно не потому, что он слишком мал, а потоку, что он принципиально неделим, и обычное понятие "отрезок" к нему уже неприменимо.

Таким образом, как только промежуток между Ахиллом и черепахой становится равным этому элементарному "отрезку", то это означает, что оба они уже находятся в одном и том же месте. Следовательно, Ахиллес догоняет черепаху.

Выдающийся немецкий физик Макс Планк уже в XX в. сумел, опираясь на квантовую теорию, вычислить этот элементарный "отрезок". Он оказался равным 10-33 см. Этот "кирпичик" или "квант" пространства обладает стран­ными свойствами: внутри него нет точек; к нему нельзя применить понятие "длина", так как его начало и его конец тождественны — это одно и то же; никакая частица не может иметь размер меньше, чем 10-33 см. Добавим, что в наше время учёные пытаются доказать не только квантованность электриче­ского заряда, энергии, пространства, но и времени; и это обещает внести серьёзные изменения в наши представления о свойствах микромира.

Атомизм Демокрита

Можно предположить, что опираясь именно на выводы, вытекающие из апорий Зенона (апория об Ахиллесе и черепахе всего лишь одна из них), Демокрит выдвинул идею атомарного строения материи ("атом" означает "неделимый"). Все вещи в мире, полагал он, состоят из мельчайших атомов, отличающихся друг от дру­га формой: камни, например, состоят из "угловатых" атомов, люди — из "овальных", а боги — из "круглых" (греки считали сферу самой совершенной формой). Атомы вечны и неизменны. Они движутся в пустоте. Их соединение друг с другом в определённом порядке и положении (подобное притягивается подобным) рождает всё разнообразие существующих вещей.

Конечно, в представлениях Демокрита об атомах было много спекуля­тивного (надуманного), однако сама его идея дискретного (прерывного) строения вещества оказалась в науке весьма плодотворной.

Идеи Гераклита

Гераклита не случайно называют основоположником диалектики. Когда физика Гейзенберга — одного из авторов квантовой механики — как-то спросили, что больше всего помогло ему в формировании новой концепции, он ответил, что это было чтение древнегре­ческих философов, особенно Гераклита. Идея изменчивости всего сущест­вующего, перехода одного в другое, идея единства и борьбы противополож­ностей, пусть и сформулированная ещё не в очень чёткой форме, — все они пронизывают высказывания философа, многие из которых стали, по сути, крылатыми выражениями: "Всё течёт, всё изменяется"; "На огонь обменива­ется всё и огонь — на всё, как на золото — товары и на товары — золото" (огонь Гераклит считал первоосновой бытия, как наиболее активную, дея­тельную стихию); "Мудрость состоит в том, чтобы, прислушиваясь к приро­де, поступать с ней сообразно"; "Невозможно в одну и ту же реку войти два­жды"; "Не знающий болезни не ценит здоровье; не знающий зла не ценит добро".

Диалоги Сократа

Особое место в ряду античных мыслителей занимает фигура Сократа. Его внешность была обманчива; при первом знакомстве его даже можно было принять за бродягу. Но стоило только послушать Сократа хотя бы пять минут, как сразу становилось ясно, что перед тобой незаурядная личность. Сократ не любил писать; его творче­ство было устным, а его слушателями чаще всего были простые люди на ули­цах и площадях Афин. Хотя нередко молодые философы специально искали встреч с ним, чтобы поучиться у него искусству диалектики. Чаще всех среди почитателей Сократа можно было заметить Платона, считавшего себя его учеником. Именно благодаря записям, которые старательно вёл Платон, твор­чество Сократа сохранилось для потомков.

Сократ своеобразно объяснял наличие злых поступков людей: люди творят зло потому, что не умеют различать добро и зло; следовательно, их нужно научить этому.

Метод обучения включал в себя два этапа: "иронию" и "майевтику". Беседуя с человеком на какие-либо этические темы (мужество, справедли­вость, свобода и т.п.), Сократ радом хитроумных вопросов показывает неве­жество собеседника в обсуждаемом предмете. Цель Сократа — привести оп­понента к противоречию с самим собой, после чего обычно следовало сму­щённое признание: "Как это получается, Сократ, — до беседы с тобой я счи­тал, что знаю, а теперь вижу, что не знаю". В этом и заключался смысл сокра­товской "иронии".

Далее вступал в действие метод "майевтики" (повивального искусства). Сократ любил напоминать о профессии своей матери, которая была акушер­кой: как и она, Сократ помогал рождению, но не ребёнка, а истинного поня­тия в голове слушателя. Если начальные вопросы философа носили разруши­тельный характер, то теперь новыми и не менее остроумными вопросами он начинает созидать, помогая собеседнику прийти к правильному пониманию предмета.

Казалось бы, Сократ должен был раздражать людей своим превосход­ством в мышлении, но этого не происходило. Он подчёркивал: "Я знаю, что ничего не знаю", имея в виду, что разрешение какого-либо вопроса ставит ещё больше новых вопросов; процесс познания бесконечен. Но при этом лю­бил добавлять: "Многие же и этого не знают".

Смерть Сократа

Однако Сократ сильно раздражал вельмож, которым очень не нравилась его резкая критика в адрес властей, а также то, что молодёжь больше слушала Сократа, нежели государст­венных чиновников. В конце концов над ним был устроен публичный суд, а точнее — судилище, который приговорил философа к смертной казни с фор­мулировкой: "За неуважение к богам, и за развращение молодёжи" (разумеет­ся, в духовном смысле). Это был, пожалуй, первый случай в истории, когда известного мыслителя казнили за инакомыслие. Обратим внимание также на расплывчатость, абстрактность обвинительной формулировки, от которой было трудно защититься.

Однако смерть философа примечательна не только этим. Легенда гла­сит, что накануне казни к нему пробрались его ученики, и предложили побег на корабле, который уже ждал в порту. И семидесятилетний философ отка­зался. "Я слишком уважаю закон, чтобы бежать, — ответил Сократ. — Мой побег даст дурной пример молодёжи, и я действительно развращу её". Опеча­ленные ученики провели с учителем в беседах последнюю ночь, а утром он публично принял чашу с ядом.

Можно сказать, что с этого мужественного поступка философа начина­ется европейское цивилизованное отношение к законам государства. Да, Со­крат был осужден несправедливо, но он был осужден по закону, одинаковому для всех. "Закон суров, но он — Закон", — выразят позже эту мысль римляне.

Греки о душе

Греческие философы по-разному представляли себе душу человека. Наиболее обстоятельно учение о душе изложено у Платона. Он, в отличие от Аристотеля, считал душу бессмертной и неизменной. Аристотель же не только считал её смертной, но и полагал, что качество души полностью зависит от состояния тела или его частей.

Платон представлял образно душу в виде колесницы, запряженной па­рой коней. Возница, управляющий колесницей, это разум. Один из коней олицетворяет мужественность, эмоциональность; другой конь — чувствен­ность, вожделенность. Первый стремится ввысь, к миру эйдосов (идей); второй же устремлен вниз, к земле. Те души, которые попали в мир идей, полу­чают возможность созерцать идеи, наслаждаться их совершенством. Но пе­рейдя затем в смертное человеческое тело, они как бы "забывают" то, что знали об идеях. Однако душа может "вспомнить" это знание; помочь этому должен мудрый наставник, учитель. Поэтому теория познания, разработанная Платоном, получила название "теория воспоминания".

Используя эти представления своего учителя, Аристотель "приземляет" душу, связывая её с определёнными частями тела. Он считает, что душа со­стоит из трёх частей: разумной, эмоциональной и растительной. Разумная часть души пребывает в голове (греки ещё не знали функций головного мозга; аргументация Аристотеля иная — самой совершенной части души должна со­ответствовать самая совершенная форма, голова же — круглая!). Эмоцио­нальная душа находится в сердце. Растительная же — ниже диафрагмы.

Люди с преобладанием разумной души мудры и дальновидны; с доми­нированием эмоциональной — мужественны и выносливы; с преимуществен­но растительной душой — трудолюбивы и покорны. Ниже мы увидим, что эти представления легли в основу теории совершенного государства, разрабо­танной Платоном.

Идеальное государство Платона

Платон, как и многие другие философы, был неудовлетворён существующим устройством государственной жизни. Главным его недостатком он считал то, что слишком многие люди занимаются не тем, к чему наиболее предрасположена их душа. Идеальным было бы такое го­сударство, утверждал он, в котором бы граждане с разумной душой (он назы­вает их философами) управляли; люди с эмоциональней душой — были стражниками (воинами); а обладатели растительной души были бы ремес­ленниками и крестьянами, то есть производили материальные блага.

Родители, полагал Платон, неправильно воспитывают своих детей: учат их заботиться в первую очередь о самих себе. Тогда как на первом месте у гражданина должны быть интересы государства. Поэтому Платон предлагал помещать детей в интернаты, где специально подготовленные учителя воспи­тывали бы их в правильном духе.

Стражников Платон советовал содержать в крепостях на полном госу­дарственном обеспечении, где бы они получали необходимое образование и обучались военному искусству. А чтобы ничто не отвлекало их от "наведения порядка" в случае необходимости, и защиты от внешних врагов, воинам не следовало обзаводиться семьей; "временных жен" им бы подбирали по указа­ниям правителей.

Правителей же, чтобы они не злоупотребляли властью и не склонялись к взяткам, Платон предлагает обеспечить за счёт государства всем, чего они захотят, чтобы они ни в чём не нуждались и не испытывали соблазна.

Не будем забывать, что эти рассуждения философа относятся к време­нам более чем двухтысячелетней давности, когда господствовали рабовла­дельческие отношения. У современного человека сразу же возникает масса вопросов к автору "идеальной" системы государства. Например, кто именно и как будет определять "качество души" у каждого отдельного гражданина? Согласятся ли люди расставаться со своими детьми на многие годы? Разве не ущемляет права человека запрет обзаводиться семьей? Не похоже ли "полное обеспечение" правителей на одну большую взятку от государства, чтобы они не брали "маленьких" взяток?

Однако отдадим должное философу: он нарисовал модель обществен­ного устройства, к которой уже не раз приближались, или хотели приблизить­ся, отдельные политические режимы в истории человечества. Заметим также, что платоновская концепция взаимоотношений гражданина и государства ма­ло чем отличается от позиции Конфуция: интересы государства выше интере­сов личности; государство — цель, человек - средство. Этот принцип в об­щественном сознании европейцев начнёт постепенно меняться на противопо­ложный, как мы увидим ниже, лишь в эпоху Возрождения.

Логика Аристотеля

Аристотель — самая крупная фигура в античной философии. Его не зря называют "Александром Македонским греческой философии" (кстати, в молодости Ари­стотель в течение трёх лет преподавал юному Александру философию и другие науки). Благодаря Аристотелю сохранились основные идеи его предшест­венников, так как он начинал всё свои произведения с подробного рассмотре­ния истории вопроса, явившись, по сути, основоположником этой академиче­ской традиции. Нет ни одной области античного знания, в которой бы Ари­стотель не оставил заметного, яркого следа. Но наибольшего успеха он до­бился в исследованиях форм мышления.

Как образуются понятия о вещах, и какого вида они бывают? Каким образом понятия связываются в суждения (высказывания), и как последние классифицируются? Какими бывают фигуры силлогизмов (умозаключений), с помощью которых из двух суждений делается вывод? Каким путём идёт мышление, строя доказательство?

Эти и другие вопросы были тщательно исследованы философом, су­мевшим сконцентрировать в своих произведениях весь опыт античной науки в отношении мышления и познания. Можно с полным правом сказать, что ло­гика, как наука, началась именно с Аристотеля.

Римская философия

Культура Римской империи, хронологические рамки которой охватывают период примерно со II в. до н.э. до V в. н.э., явилась передаточным звеном между культурой Вос­тока и Греции — с одной стороны, и культурой Западной Европы — с другой. Рим не оставил после себя сколько-нибудь крупных имён в философии, срав­нимых по масштабу с Демокритом, Платоном или Аристотелем, Римские фи­лософы в большинстве случаев заимствовали идеи покорённых народов, пре­жде всего Греции, мало что добавляя своего, оригинального. Римляне больше преуспели в разработке теории и практики государственного права, которое с тех пор признано классическим. Учитывая сказанное, ограничимся лишь краткой характеристикой римской философии.

Основной своей задачей философы Рима (Лукреций Кар, Сенека, Марк Аврелий, Секст Эмпирик и др.) считали не изучение сущности вещей, а про­блему высшего блага, счастья, выработки правил жизни.

Одни из них полагали, что источником всех благ являются телесные наслаждения, стремление к которым — высшая цель существования челове­ка; стержень жизни — принцип удовольствия (эпикурейцы).       

Другие видели цель жизни в пассивном согласии с миром (стоики). Этический идеал стоиков — мудрец, достигший невозмутимости духа и бесстрастия (апатии): не радоваться тому, что вызывает наслаждение у обычных людей, и не испытывать страданий от всего того, чего они страшатся, а спо­койно следовать судьбе. "Человеческая жизнь, — писал, например, Марк Ав­релий, — странствие по чужбине; её сущность — течение в никуда; ощуще­ние — смутно; судьба — загадочна; тело — бренно; душа — неустойчива; слова — обманчивы; проживи жизнь и расстанься с нею легко, как падает со­зревшая слива с благодарностью к дереву".

Третьи, напротив, вообще отрицали возможность достоверного знания и утверждали, что нравственные нормы выдуманы хитрецами для собствен­ного удобства; поэтому каждый имеет право на "свою" мораль (скептики).

По мере того, как Римская империя приближалась к своему закату, в учениях ев философов всё больше стало наблюдаться признаков упадка духа и мистики.

Средние века принято отсчитывать, начиная с V в. н.э., то есть со вре­мени упадка Римской империи, и до XVII в. Последние два столетия из этого большого промежутка — эпоха Возрождения, или Ренессанс. Распаду импе­рии предшествовали интересные события, связанные с религией.

Европа и христианство

Собственная религия Рима была языческой. Когда в Иудее возникло христианство и христианские секты начали множиться, особенно среди рабов и плебеев, Рим безжалостно преследовал их, вплоть до смертной казни членов этих сект. Даже когда отдельные представители самой римской знати увлекались новой религией, власти не снижали планки жестокости. Но угроза развала империи заставила' римских императоров изменить отношение; христианство было объявлено в IV в. н.э. Константином Великим государственной религией Ри­ма в надежде, что оно сыграет объединяющую, цементирующую роль. Одна­ко это не спасло империю, а христианство за относительно короткое время покорило Европу и обрело большую политическую силу. Долгое время власть кардиналов в странах Европы была выше светской (государственной) власти. Восшествие на престол считалось фактом, только если Римский Папа благо­словил государя на это поприще (лишь Наполеону удалось поломать эту тра­дицию). Ключевые посты во всех сферах жизни общества занимали богосло­вы. Они же чаще всего были самыми образованными людьми своего времени.

Схоластика

Церковь полностью контролировала систему образования. Всё это прямым образом сказалось на развитии философии. Во-первых, большинство средневековых философов являлись одновременно богословами или монахами. Философская мысль могла существовать только как богословская мысль, всякий философский во­прос мог обрести права гражданства только при условии, если он увязывался с той или иной религиозной проблемой. Одним словом, философия стала "служанкой богословия". Это не значит, что её развитие прекратилось. Ведь композиторы, поэты и скульпторы тех времён тоже творили по заказу и под контролем церкви, что вовсе не умаляет значимости их произведений.

И всё же, во-вторых, философия неизбежно становилась схоластиче­ской, формальной, далёкой от реальных проблем жизни. Лучшие искания и идеи античных философов были почти забыты, а из учений Платона и Ари­стотеля было взято лишь то, что не расходилось с церковными догматами. Основное занятие схоластов — формально-логическая интерпретация тек­стов, которая чаще всего превращалась в бессодержательное умствование, в пустую словесную игру, злоупотребляющую тем, что одни и те же слова имеют разные смыслы.

Номинализм и реализм

Однако среди пустых дискуссий иногда встречались проблемы, которые так или иначе имели прямую связь с философией. Примером могут служить многолетние споры между "реалистами" и "номиналистами". Внешне они выглядели как дискус­сия о правильном толковании "троичности" Бога (Бог — отец; Бог — сын; Бог — дух святой) и "единства" Бога в этих трёх ипостасях. В действительно­сти же это был спор о взаимоотношении категорий "общее" и "единичное".

Номиналисты утверждали, что объективно существуют только отдель­ные, единичные вещи, которые мы ощущаем. Общее же существует лишь в форме понятия о вещах, то есть только в нашей голове, субъективно. Скажем, существуют отдельные люди, но "человек вообще" реально не существует, а только мыслится.

Реалисты же полагали, что общее существует в действительности на­ряду с единичными вещами, или в них самих, а не только в форме понятия. Данное противопоставление вытекало из формального, недиалектиче­ского (такой способ мышления называют метафизическим) подхода к катего­риям. Объективно существующая вещь, как особенное, содержит в себе, неза­висимо от нашего мышления, оба момента — и общее, и единичное. У каждо­го человека есть свойства, роднящие его со всеми другими людьми (общее); и у каждого есть черты, отличающие его от всех других людей (единичное). И то, и другое существует объективно в единстве. Это единство как раз и явля­ется условием бытия каждой вещи.

Теоцентризм средневековой философии

Термин "теология" переводится как "учение о Боге (теос — Бог; логос — учение). Центральной своей задачей философы средневековья считали поиск убедительных доказательств существования Бога. Церковь относилась к этим поискам довольно сдержанно. С одной стороны, она не противилась исследованиям в этом направлении, считая их богоугодным де­дом. С другой же — хорошо понимала, что сам факт отыскания доказательств говорит об определённых сомнениях: люди вряд ли нуждаются в дополни­тельных аргументах, если их вера безусловна и крепка.

Одно из доказательств, ставшее знаменитым, и получившее название онтологическое доказательство бытия Бога", привёл в XI в. философ Ансельм Кентерберийский. Суть его в следующем.

Ансельм за аксиому принимает тезис: "Бог есть совершенство". Суще­ствование же входит, наряду с другими качествами, в понятие "совершенст­во" по определению, ибо если нечто не существует, то назвать его совершен­ным уже нельзя; не все необходимые для этого качества наличествуют. Сле­довательно, Бог существует.

Это доказательство построено на дедуктивном выводе (движение мыс­ли от общего — к частному), оперирующем чистыми "универсалиями" (поня­тиями). В конечном счёте это напоминает словесную эквилибристику, и уже некоторые современники Ансельма это понимали. С таким же успехом, на­пример, можно доказать существование "совершенного человека", понятие о котором есть в нашем уме.

Разум и откровение

Другим путем пошел самый крупный средневековый философ — Фома Аквинский, живший в XIII в. Фома разграничивает области философии и теологии: предме­том первой являются "истины разума", к которым человек приходит путём логического рассуждения и опыта; предмет же второй — "истины открове­ния", доступные через божественное озарение, и не иначе.

Истины откровения иррациональны, то есть не могут быть логически обоснованными. Истины разума — это знания; истины откровения — вера. При этом вторые выше первых. Богословские истины "сверхразумны", но не "противоразумны". Поэтому Фома не только допускает поддержку со сторо­ны разума в укреплении веры, но и сам приводит доказательства существова­ния Бога.

Однако в отличие от Ансельма Фома ищет их не в логическом "жонг­лировании" универсалиями, а в самом действительном мире, как в творении Бога. Его идея проста: если Бог сотворил мир, а это так, то в самом этом мире можно найти доказательства существования Творца (подобно тому, как глядя на табуретку, мы догадываемся о существовании мастера, который её изгото­вил).

Доказательства Фомы Аквинского

Фома приводит пять доказательств. Рассмотрим их по порядку.

Первое  из  них  основывается на понятии "движение". Всякая вещь движется под воздействием, какой-либо другой ве­щи, рассуждает философ. Эта другая — под действием третьей и т.д. После­довательность не может быть бесконечной; следовательно, должна существо­вать вещь, которая движет другие, но сама не нуждается в источнике движе­ния, то есть должен быть Перводвигатель; это и есть Бог.

Второе доказательство опирается на понятия "причина" и "следствие". Всякое следствие имеет свою причину; эта причина сама является следствием другой причины; та, в свою очередь, — следствие третьей причины и т.д. (модель похожа на цепочку из костяшек домино). Стало быть, должна быть Первопричина, которая не нуждается в причине. Это и есть Бог.

Третье доказательство исходит из категорий "случайность" и "необходимость". Все вещи в мире случайны, то есть могут быть, а могут и не быть. Но если бы абсолютно всё в мире было случайным, то и сам мир был бы слу­чайным. В таком случае его бы уже не было. Однако мир есть. Следовательно, в нём должна быть необходимость. Эта абсолютная и единственная Необ­ходимость и есть Бог.

Четвёртое доказательство использует понятие "совершенство", что напоминает об аргументации Ансельма. Но ход мысли Аквинского иной. Ве­щи отличаются друг от друга степенью совершенства, констатирует он. Змея совершеннее червя, а человек совершеннее обезьяны. Стало быть, все вещи в мире можно расположить в воображаемый ряд, где каждая следующая вещь совершеннее предыдущей. Из них должна быть самая совершенная — это и есть Бог.

Наконец, пятое доказательство берёт за основу понятие "целесообразность". Мир устроен гармонично; одна вещь соответствует другим, а те — ей. На фруктовых деревьях, к примеру, сначала распускаются цветы, и только  потом — листья, чтобы не мешать пчёлам опылять соцветия. Стало быть, су­ществование каждой вещи подчинено определённой цели, замыслу. И эта цель — гармония. Следовательно, должен быть Целеполагатель — Бог.

Критика доказательств

Философы — современники Фомы и жившие позже выдвигали контрдоводы. Так, первые два доказательства были бы неопровержимыми, если бы было точно известно, что мир конечен, и число вещей, в нём тоже конечно. Однако никто ещё не доказал конечность мира; напротив, немало доводов в пользу его бес­конечности.

Из третьего доказательства следует существование необходимости в самих явлениях природы, а вовсе не самого Бога. Это значит, что всякое случайное событие содержит в себе элемент необходимости, вытекающей из внутренней природы вещей. Прорастание пшеничных зёрен — необходи­мость; выпадение града — необходимость. Но что именно это растение поги­бает именно от этой градины — случайность. Иными словами, случайность — это точка пересечения необходимостей.

Четвёртое доказательство уязвимо в том отношении, что не существует, чётких и объективных критериев совершенства. Человек совершеннее обезь­яны, когда создаёт орудия труда, изготовляет жилище и одежду. Но обезьяна совершеннее человека, когда нужно лазать по деревьям и срывать кокосовые орехи. Иначе говоря, совершенство может быть только в каком-то отноше­нии, а не вообще.

Что касается пятого доказательства, которое часто признают наиболее убедительным, то нужно заметить, что оно вступает в явное противоречие с третьим, чего не заметил Фома. Действительно, в третьем утверждается, что все вещи в мире случайны; однако случайные вещи не могут гармонировать, соответствовать друг другу, что очевидно.

Споры вокруг этих доказательств не затихают и по сей день. Как бы то ни было, можно сказать, что пока на Земле живут люди, они будут размыш­лять по поводу веры, и будут спорить; вопрос остаётся открытым. Каждый — и верующий, и атеист — имеет право на свою позицию. Одному легче жить, будучи, атеистом; другому — с верой в Бога, Важно только, чтобы один не считал другого врагом только на том основании, что тот иначе мыслит, иначе представляет себе мироздание.

Философия Возрождения

К концу средневековья позиции церкви в Европе начинают ослабевать. Светская власть всё больше теснит власть религиозную. Это происходит в силу ряда при­чин. Развиваются и укрепляются ремёсла, возникают мануфактуры с чертами разделения труда, появляются серьёзные технические изобретения (печатный станок, доменный металлургический процесс, ветряные и водяные двигате­ли), активизируется торговля, растут города. Начиная с XII в. появляются первые университеты, нарастает престиж научного знания. Феодальные от­ношения, господствовавшие на континенте в течение столетий, начинают превращаться в тормоз общественного прогресса.

В духовной сфере намечается возврат к греческим ценностям. Появля­ются совершенно новые понятия, каких не было прежде: "личность", "инже­нер" (изобретательный), "студент" (жаждущий знаний). Начинается бурный расцвет искусств, прежде всего в Италии и в Испании.

Всё это сопровождалось нарастающей критикой религиозного мировоз­зрения. Изменилось и направление философских исследований, которые на­чали выходить из монашеских келий. Бурно развивается натурфилософия (философия природы); создаются философские системы, авторов которых ин­тересует уже не просто возрождение того или иного античного учения, а са­мостоятельное исследование природы, основанное на познании её собствен­ных законов. Джордано Бруно, позже казнённый инквизицией за свои ерети­ческие взгляды и требование передать государству церковные земли, разраба­тывает, опираясь на идеи Коперника, теорию множественности миров. Галилео Галилей в своих натурфилософских сочинениях развивает новую картину мира, исследует механическую форму движения тел.

Философия Ренессанса уделяет внимание и социально-политическим учениям. Она приобретает черты антропоцентризма (антропос — человек): в центре внимания философов — личность, её интересы и развитие, её творче­ский потенциал. Философы подвергают критике существующие обществен­ные порядки и социальную несправедливость. Томас Мор и Томмазо Кампанелла в своих произведениях "Утопия" и "Город Солнца" рисуют идеальные общественные устройства, лишённые частной собственности, деспотической силы государства, разделения на бедных и богатых.

В это же время Макиавелли, ставший в последующем знаменитым как "теоретик власти", провозглашает в своей работе "Государь" идеал политического вождя. Насилие, вероломство, жестокость — вот арсенал последнего. Нравственно всё, что способствует укреплению власти; где начинается поли­тика, там кончается совесть; цель оправдывает средства — эти и подобные им принципы сделали эту небольшую по объёму книжку настольной книгой мно­гих диктаторов.

Новым временем принято называть XVII в., а следующий век — XVIII — получил в истории название века Просвещения. Новое время характеризу­ется прежде всего научной революцией в естествознании и математике. В ис­следованиях природы учёные всё чаще прибегают к экспериментальному ме­тоду. На его базе Галилей открывает законы кинематики, а Ньютон — законы динамики. Французский философ Рене Декарт создаёт аналитическую гео­метрию и формулирует законы преломления света и закон сохранения им­пульса в механике.

Лейбниц и Ньютон независимо друг от друга вводят понятие бесконеч­но малой величины и на его основе разрабатывают дифференциальное и ин­тегральное исчисление. И это лишь часть открытий, сделанных в новое время.

Развитие гносеологии

Научная революция вызвала особый интерес философов к процессу научного познания. Она обострила внимание как к традиционным вопросам гносеологии (теории по­знания), так и породила новые вопросы. Что важнее в познании — чувства или разум? Каковы роль и возможности эксперимента? Что такое научный за­кон? Каким методом должен пользоваться учёный, чтобы добиться успеха? Всякое ли явление может быть описано на языке математики?

Успехи математики были столь впечатляющими, что все остальные науки, в том числе и философия, как бы равнялись на математику, "завидуя" строгости её построений и однозначности выводов. Мало того, многие вы­дающиеся философы того времени одновременно были известными матема­тиками. Декарт, Лейбниц, Спиноза даже пытались излагать свои философские идеи в трактатах, похожих на учебник геометрии (аксиомы, доказательства теорем, выводы и т.д.). Однако из этих попыток математизировать философ­ское знание ничего путного, кроме чисто внешнего сходства, не вышло.

Философия принципиально не математизируется, так как она имеет де­ло с понятиями, не допускающими количественных отношений не только в числовом виде, но даже в виде степени. Смешно говорить, что причина этого явления "больше", чем причина другого явления; или — этот юноша любит девушку "в 1,8 раза сильнее", нежели его соперник; или — этот человек "по­рядочный", а тот — "очень порядочный". Невозможно быть "более" или "ме­нее" порядочным человеком, подобно Тому, как женщина не может быть "бо­лее" или "менее" беременной.

Философия и математика

Математику и философию роднят не количественны отношения, а то обстоятельство, что обе они, как тогда говорили, "спекулятивны", то есть "рождаются из ума", опираясь не на эксперимент, а на логическое мышление. В действи­тельности же, математика и философия, как и остальные науки, отображают не выдуманные, а реальные связи и отношения явлений объективного мира. Но если в других науках это почти очевидно, то в математике и философии функция отображения завуалирована, в силу чего складывается обманчивое впечатление их спекулятивного характера.

Врождённые идеи

На этом основании Лейбниц выдвинул теорию "врож­дённых идей", согласно которой математическое философско-логическое знание дано человеку от рождения, но не явно; опыт лишь "пробуждает" это знание, делая его явным (это весьма напоминает "теорию воспоминания" Платона).

Лейбниц иллюстрирует свои взгляды следующим примером. Допустим, человек не знает, что такое сахар и никогда его не видел. Если положить пе­ред ним кусочек сахара и спросить, растворится или нет это вещество, если бросить его в воду, то он не сможет определенно ответить, сколько бы ни ду­мал; нужен опыт. Но если, продолжает философ, положить перед человеком, далёким от математики, чистую бумагу и карандаш, и дать ему достаточно времени, то он при желании сможет вывести все теоремы геометрии, взяв за основу всего лишь три понятия: точка, прямая и плоскость, ибо геометриче­ское знание дано ему от рождения.

Лейбниц считает логику мышления самодостаточной, не нуждающейся во внешнем мире, тогда как логика мышления отображает объективную логи­ку этого мира и логику практических действий человека. Такие всеобщие принципы, как "часть меньше целого", "всякое событие имеет свою причину" и т.п., не являются "чистыми спекуляциями" ума, а есть результат, вывод из многовековых наблюдений человека, однако человека не "созерцающего", а деятельного.

Сенсуализм и рационализм

На почве различного понимания роли чувств и разума в научном познании возникла острая полемика между "сенсуалистами" (сенсус — чувство) и "рационалиста­ми" (рацио — идея, мысль). Наиболее видный представитель первых — анг­лийский философ Джон Локк считал, что ведущая роль в познании принад­лежит ощущениям. Разум — всего лишь "чистая доска", на которой органы чувств с помощью опыта рисуют свои "иероглифы". Единственная роль ра­зума — упорядочивать и систематизировать данные, полученные из опыта.

Рационалисты же (Лейбниц, Декарт) ведущую роль отводили разуму, логике. Опыт же, по их мнению, играет всего лишь роль "спускового меха­низма", пробуждающего врождённые идеи.

В Париже был даже поставлен любопытный эксперимент, привлекший внимание всей образованной Европы. К тому времени врачи научились де­лать глазные операции, устраняющие врождённую слепоту. Так вот, рациона­листы полагали, что если перед прозревшим человеком, перенесшим такую операцию, поставить на стол куб и шар (ранее он мог различать их на ощупь), то он сможет отличить, где куб и где шар, не дотрагиваясь до них. Ибо идеи "кубичности" и "сферичности" врожденны сознанию.

Эксперимент закончился отрицательным результатом, что вовсе не до­казывает правильность позиции сенсуалистов. Позже философы поняли, что противопоставление чувств и разума в познании друг другу так же некор­ректно, как, например, спрашивать, кто важнее для общества — мужчины или женщины.

Принципы Декарта

Декарт уделил особое внимание вопросу о методе научного познания. Какими принципами должен руководствоваться учёный в своей деятельности, чтобы быть уверен­ным в истинности полученных результатов? Он предложил четыре таких принципа. Они просты и понятны. Заметим также, что их вполне можно рас­сматривать и как принципы учебно-познавательной деятельности студента.

1.           Принимай за истину только то, что, представляется твоему уму так ясно и отчётливо, что не вызывает никаких сомнений. Сам Декарт, руково­дствуясь этим принципом, принял за начало своего философского учения те­зис: "Я мыслю, следовательно, существую"; действительно, невозможно мыс­лить, что "я не мыслю". Однако слабость этого начала в том, что из него ни­как нельзя логически вывести существование остального мира.

2.           Дели каждую из проблем на столько частей, на сколько сможешь.

3.           Начинай решать эти части проблемы, двигаясь от более простых к более сложным.

4.           Время от времени останавливайся и делай обзор, что сделано и что ещё не сделано, дабы ничего не упустить.

К этим замечательным и полезным правилам стоило бы добавить пятый принцип — принцип практической проверки результатов теоретического ис­следования. Во времена Декарта понятия "практика" ещё не было в филосо­фии; учёные исходили из "созерцающего" исследования, а не из деятельного.

Идолы ума по Бэкону

Автор  индуктивного  метода (индукция — движение мысли от частного знания к общему) английский фило­соф Фрэнсис Бэкон подверг исследованию те свойства ума, которые мешают истинному познанию. Эти свойства он назвал "идолами ума" (предрассудка­ми), от которых призывает освободить своё мышление, обращаясь прежде всего к учёным. При этом Бэкон подчёркивает, что чем менее образован чело-зек, тем в большей степени его ум подвержен этим предрассудкам.

Первый из них — "идол рода". Этот предрассудок коренится в самой природе человеческого рода. Людям, говорит философ, свойственно рассматривать явления природы не сами по себе, а с точки зрения их полезности для себя. Устройство мира рассматривается по аналогии с интересами человека; как будто всё, что происходит в природе, совершается с целью способство­вать благополучию людей. Такой подход можно назвать антропоморфным. Поэтому люди часто подменяют вопрос "почему" вопросом "для чего". Вме­сто того, чтобы., спросить "почему идёт дождь?", они спрашивают "для чего идёт дождь?". Будто у дождя есть цель, связанная с желаниями людей.

Второй предрассудок — "идол пещеры". Он заключается в том, что че­ловеку свойственно домысливать то, что дают ему органы чувств, и эти до­мыслы ошибочно принимать за факты. Человек как бы находится в пещере, из которой видна только часть окружающего мира; однако, предполагая остальное, человек молчаливо обманывает себя, принимая свои предположения за видимое и бесспорное.

Чтобы было яснее о чём идёт речь, рассмотрим конкретный пример.  Что является фактом в фразе: "Человек зашёл в магазин, чтобы купить хле­ба"? Кажется, фактом является вся фраза, тем более, что человек действительно вышел с хлебом. Но в действительности покупка хлеба может быть всего лишь маскировкой: он, скажем, увидел сквозь витрину знакомую де­вушку и зашёл назначить ей свидание. Но, не желая афишировать свои наме­рения, сказал нам, что хочет купить хлеба. Таким образом, в приведенной фразе фактом является только первая часть — "человек зашёл в магазин". Вторая же часть — "чтобы купить хлеба" — не более чем интерпретация фак­та. Короче говоря, если о чём-то можно поспорить, то это ещё не факт. Когда говорят: "Факты — вещь упрямая", то прежде всего имеют в виду их бес­спорность. Отождествление факта с его интерпретацией, точнее — признание интерпретации за факт, и есть проявление идола пещеры.

Третий предрассудок — "идол площади". Заключается в том, что мышление многих людей как бы заколдовано магией слов. Людям свойствен­но; говорит философ, слишком доверять словам. Слова же часто используют­ся не для того, чтобы выразить мысль, а для того, чтобы скрыть её, или скрыть её отсутствие. Кроме того, привыкая к словам, люди привыкают и к тем заблуждениям, которые часто заключаются в словах. Поэтому нередки ситуации, когда людям кажется, что они спорят о деле, тогда как на самом де­ле спор идёт всего лишь о словах.

Четвёртый — "идол театра". Его суть в том, что люди нередко слепо  верят в авторитеты. Им иногда важнее не "что сказано", а "кто сказал". Как зрители в театре, увлекшись, верят актёру, так многие люди слишком дове­ряют известным учёным и политикам, забывая при этом что даже выдаю­щиеся личности могут ошибаться или преследовать свои корыстные интере­сы. При этом, чем крупнее авторитет человека, тем губительнее его ошибки и промахи для общества. Авторитеты заслуживают уважения, но, предупрежда­ет Бэкон, не нужно им слепо преклоняться, не нужно "стоять перед ними на коленях"; нужно больше доверят собственному разуму и опыту.

Первые два идола из перечисленных философ относит к "естествен­ным" предрассудкам ума; вторые же два он считает "приобретёнными", то есть зависящими от сознания и характера человека. Поэтому Бэкон советует начинать избавление от идолов ума именно с последних двух, так как это лег­че сделать.

Техническая революция

Во второй половине XVII — начале XVIII в. в Европе активно развивается промышленное производство. В крупных городах, где строились фабрики и заводы, явно не­доставало рабочих рук. Население городов могло бы пополниться за счёт де­ревни, однако феодальные отношения и крепостная зависимость крестьян тормозили этот естественный процесс. В основном по этой причине между классом феодалов и молодым классом буржуазии возникли острые противо­речия, которые в конце концов разрешились в ходе буржуазных революций. Первыми на капиталистический путь развития стали Голландия, Англия и Франция. Лозунг, начертанный на знамени буржуазии — "Свобода, равенство и братство" — обещал хорошие перспективы.

Но вскоре, в основном в связи с крупными техническими изобретения­ми (паровая машина, ткацкий станок и т.п.), начался процесс вытеснения "лишних" рабочих за ворота фабрик и заводов. Предприниматели стали ак­тивно использовать женский и детский труд. Появилась безработица, а вместе с нею стали расти нищета, голод; возросло число больных, повысилась дет­ская смертность.

Радужные картины социальных преобразований, которые рисовало не­терпеливое воображение всего несколько десятилетий назад, сменились уны­нием и растерянностью. Рабочие, вместо того, чтобы приветствовать новый строй, ломали машины (движение луддитов), а позже начали устраивать стач­ки и забастовки. Требовалось как-то объяснить происходящее, вскрыть при­чины социального нездоровья. Попытку такого объяснения предпринял анг­лийский священник и экономист Томас Мальтус.

Теория Мальтуса

Он аргументировал противоречия общественного развития не особенностями материального производства, а "вечными законами природы". Мальтус сформулировал так называе­мый "естественный закон роста народонаселения", по которому средства су­ществования людей (пища, одежда, жильё и т.п.) растут в арифметической прогрессии, а численность населения растёт в геометрической прогрессии. Таким образом, рост населения со временем всё больше и больше опережает прирост материальных благ. Возникает "лишнее" население, и это приводит к голоду, нищете, безработице, следовательно — к обострению социальных противоречий. Всё это сопровождается, как считал Мальтус, убывающим плодородием почвы, которая уже не может прокормить растущее население.

Где же выход? Мальтус обращает свой взор на такие явления, как эпи­демии, голод, войны, стихийные бедствия, называя их "естественными регу­ляторами роста населения". "Не надо мешать природе делать своё дело — уносить лишние рты", — вот его лозунг. Кроме того, он призывает ввести су­ровые меры на государственном уровне по регламентации браков (повысить брачный возраст, запрещать нищим вступать в брак и т.п.) и снижению рож­даемости.

Современные последователи Мальтуса (неомальтузианцы) развивают далее его идеи. Врачи борются с эпидемиями; учёные, ищут способы повы­сить урожайность полей и защитить людей от землетрясений и тайфунов; па­цифисты выступают против больших и малых войн, — и все они не понима­ют, что своими "гуманными" действия они "закладывают мину замедленного действия под человечество". Грозящая перенаселённость Земли однажды приведёт к тому, что голодный и озлобленный Юг нападёт на богатый и сы- тый Север. Защищаясь, Север будет вынужден применить ядерное оружие. Это и будет третья мировая война — последний трагический аккорд в исто­рии населения Земли.

Некоторые неомальтузианцы даже предлагают срочно ввести доброволь­ную стерилизацию; населения отсталых стран, где многодетность является нор­мой, за солидные денежные вознаграждения, на которые должны потратиться промышленно развитые страны, если они не хотят ядерной катастрофы.

Конечно, Мальтуса можно упрекнуть не только за его антигуманные рекомендации, но и в научной недобросовестности: он исследовал рост насе­ления в основном в Северной Америке, где, как известно, прирост населения происходил не только за счёт естественной рождаемости, но и по причине ак­тивной эмиграции из Европы. И всё же ему надо отдать должное: ещё два ве­ка назад он почувствовал грядущие проблемы, связанные с ростом населения Земли, и обратил на них внимание учёных.

Пока ещё остроту проблемы удается сдерживать обильной гуманитар­ной помощью отсталым народам. Но это не может продолжаться бесконечно. Здесь уместно вспомнить мудрость Иисуса Христа, который говорил, что го­лодному можно помочь двояко: дать ему рыбу и он насытится, но единожды; или — научить его ловить рыбу, и он сам будет себя насыщать. Развитые страны пока идут преимущественно первым путем, тогда как нужно давать не "рыбу", а "удочку" (помощь в развитии систем образования, здравоохране­ния, управления, новых технологий и т.п.).

Субъективизм Джорджа Беркли

Промышленная и научная революции в Европе привели помимо всего прочего и к тому, что атеистическое сознание всё больше стало заявлять о себе. Молодых буржуа мало трогала религия; их больше интересовали науч­ные и технические знания, использование которых давало рост прибылей. В столкновении же двух систем (феодальной и капиталистической) церковь стояла на стороне первой, так как она, по сути, была самым крупным феода­лом на континенте. Ясно, что церковь не могла оставаться в стороне от борь­бы атеизма и религии, равнодушно наблюдать, как подрываются устои по­следней. Времена инквизиции, когда на кострах гибли сотни еретиков, уже миновали; борьба приняла более цивилизованный, теоретический характер.

Философский поход против атеизма предпринял английский епископ Джордж Беркли. Понимая, что в основе атеизма лежит понятие "материя", он взялся доказать, что никакой материи, как субстанции, не существует, что это слово — пустой звук, ничто. С этой целью он тщательно проанализировал природу человеческих ощущений. Сразу же заметим, что этот анализ он вы­полнил блестяще, обратив внимание на такие детали ощущений, над которы­ми ранее никто не задумывался:

Цвет розы в темноте

Поразмышляем над "детским" вопросом: "Какой цвет у красной розы в абсолютной темноте?". "Конечно, роза остается красной и в темноте, только мы этого не видим", — скажет слегка озадаченный читатель. Однако не всё так просто. Если гово­рить современным языком, то выясняется следующее. Падающий на розу свет, в котором представлены разными частотами все цвета радуги, в основ­ном поглощается, за исключением частоты, соответствующей красному цве­ту. Эти "красные" лучи, которые на самом деле не имеют "красноты" (это всего лишь высокочастотное излучение), отразившись от розы, попадают в наш глаз, где, раздражая нервные клетки сетчатки, как раз и вызывают ощу­щение красноты. Стало быть, "цветность" предмета возникает лишь в глазу.

В темноте на розу не падает свет; нет поглощения и отражения; нет также и ощущения. Следовательно, в темноте роза вообще не имеет цвета. Но мало того, она не имеет цвета не только в темноте, но и тогда, когда на неё никто не смотрит! Поглощение и отражение есть, но "красные" лучи уходят в никуда, не натыкаясь на чью-либо сетчатку, то есть так и не становятся крас­ными. Собака или попугай, у которых сетчатка устроена иначе, видят розу не такой, как мы.

Из всего этого Беркли делает безупречный вывод: без глаза нет цвета; без, вкусовых рецепторов во рту нет вкуса (например, молекулы хлористого натрия сами по себе не имеют "солёности"); без обонятельных рецепторов нет запаха (молекулы одеколона сами по себе не "пахнут") и т.п. Стало быть, мир сам по себе бесцветен, беззвучен, не имеет запахов, то есть не имеет "вторичных" качеств. Сходным образом Беркли обосновывает субъектив­ность и "первичных" качеств (протяжённость вещей, их массу, твёрдость).

Комбинации ощущений

Но что такое любая вещь, как не комбинация наших ощущений, — восклицает Беркли. То, что мы называем яблоком, есть не что иное, как определённое сочетание цвета, запаха, вкуса, гладкости кожуры и т.д. Существование же субстанции, из которой, якобы, состоит яблоко — не более чем предположение, не имеющее под собой ника­ких серьёзных оснований. И философ делает принципиальный вывод: суще­ствовать значит быть воспринимаемым. Нет субъекта, нет и объекта. По крайней мере, нет уверенности в его бытии.

Беркли обращается к коллегам-философам с предложением — попро­бовать доказать, что вещи субстанциально существуют, когда их никто не воспринимает, не ощущает. Выясняется, что чисто логическим путём сделать это невозможно. Значит, торжествует Беркли, то, что вы — атеисты называете материей — выдумка, ноль, ничто. Бог рождает в человеке комбинации ощущений, называемые вещами, и нет никакого субстрата, к которому вы "цеп­ляете" в силу обыденной привычки те или иные свойства. Вещь тождественна её свойствам; никто и никогда не ощущал "материю" как таковую, помимо этих свойств. Таким образом, заключает Беркли, от вашего здания атеизма, построенного на вымышленном понятии, остаются одни развалины.

Прав ли Беркли?

Однако он рановато торжествует. Во-первых, понятие мате­рии выражает не то, из чего "состоят" вещи (для этого есть понятие "содержание"), а сами эти вещи в их совокупности, включая и людей. Цвет, запах, вкус и т.п. действительно не существуют вне органов чувств, тут Беркли прав. Но он делает натяжку, утверждая, что ис­точник этих ощущений — в самом субъекте, а не вне его. Роза, когда на неё никто не смотрит не имеет "красноты", но это не значит, что на это время она исчезает вообще, и появляется всякий раз, как только кто-то бросит на неё взгляд.

Во-вторых, если стать на позицию Беркли и рассуждать последователь­но; то получается, что в мире никого и ничего, кроме субъекта, не существу­ет; и всё богатство связей и отношений вещей разворачивается только в нём. Такая позиция получила название "солипсизм" (соло — один). Беркли опаса­ется упрёков в такой крайности, и как бы нехотя признаёт бытие других лю­дей.

Это, в-третьих, заставляет его противоречить самому себе. Если задать ему любой практический, подчеркнём — практический!, вопрос, например: "Сомневается ли он в существовании своих прихожан, для которых он гото­вит завтрашнюю проповедь в тиши ночного кабинета?", то он попадает в крайне неприятное положение. Если прихожане — всего лишь возможные комбинации его, Беркли, ощущений, то выходит, что он готовит проповедь только для самого себя. Тогда он должен бросить это занятие. Однако он про­должает готовить проповедь; следовательно, не сомневается в реальном су­ществовании прихожан, когда не видит и не слышит их. Стало быть, Беркли-практик опровергает Беркли-теоретика. Практика же — критерий истины.

Следует сказать, что в своё время учение Беркли наделало много шума в философии; наблюдалась даже некоторая растерянность. Философы не зна­ли, как возразить, потому что не владели понятием "практика", не осознавали её роли в познании и в формировании мировоззрения. Подробный и глубокий анализ идей Беркли сделал в своей книге "Материализм и эмпириокрити­цизм" В.И. Ленин. Дальнейшие попытки реанимировать эти идеи в русле по­зитивизма (позитивизм — направление, преувеличивающее роль эмпириче­ского знания) не принесли какого-либо заметного успеха.

Когда говорят о классической немецкой философии, то прежде всего имеют в виду учения таких философов, как Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель, Фейербах. Их творчество можно назвать вершиной философской мысли: в их трудах, как никогда раньше, да и после, за исключением, пожалуй, Аристоте­ля, были представлены грандиозные системы философского знания, а самих их авторов вполне можно назвать последними из энциклопедистов в истории науки. В XX в. научное знание так стремительно и мощно разрослось, что быть осведомлённым во всех его областях не под силу даже самым крупным учёным. В силу ограниченного объёма пособия мы имеем возможность крат­ко познакомиться с идеями лишь Канта и Гегеля.

Трансцендентальная философия Канта

Иммануил Кант — родоначальник классиче­ской немецкой философии. Особенно велики его заслуги в области гносеологии. Кант совершает своеобразный переворот, впервые рассматривая научное познание как деятельность, протекающую по своим собственным законам. До Канта теоретиков познания больше интересовал объект познания. Если они обраща­ли свой взор на познающего субъекта, то их интерес не шёл дальше анализа, предрассудков, мешающих познанию (Бэкон), или исследования методов по­знания (Декарт).

Предшественники Канта рассматривали всё субъективное, идущее от человека, привносимое им, как помеху познанию, как то, что искажает и за­темняет действительное положение вещей. Кант же ставит вопрос иначе. Ка­кие свойства ума вообще делают возможным познание? Существуют ли гра­ницы познавательных возможностей? Как получается, что наши мысленные конструкции об устройстве вещей согласуются с этими вещами, пусть и не во всех деталях?

Размышляя над этим, философ выделяет в познающем субъекте два уровня: эмпирический (опытный) и трансцендентальный (букв. — "выходящий за пределы"; в данном случае — за пределы опыта). К первому он относит индивидуальные психологические и физиологические особенно­сти человека; ко второму — такие надындивидуальные формы мышления, ко­торые изначально присущи человеку как таковому; которые наполняются конкретным содержанием благодаря опыту. Эти трансцендентальные формы подобны идеям архитектора, которые, соединяясь со строительным материа­лом (данные опыта), рождают здание (единство эмпирического и сверхэмпирического знания).

Синтетические-априорные суждения

Этот аналог идей в голове архитектора Кант называ­ет —"синтетические априорные суждения" (синте­тические — появляющиеся в результате синтеза, со­единения; априорные — доопытные). Он спрашивает, как они возможны. Рассмотрим примеры суждений, чтобы было понятнее. Например, суждение: "Этот лебедь белый", является апостериорным (апосте­риорное знание — знание из опыта, в результате опыта). Когда, обобщая, лю­ди говорят: "Все лебеди белые"; то мы имеем синтетическое апостериорное суждение, которое не является всеобщим, несмотря на словечко "все", так как содержит вероятное знание и в любой момент может быть опровергнуто.

Однако когда мы говорим: "Всякое явление имеет причину"; "Если не­что существует, то оно имеет содержание и форму"; "Всякая вещь имеет про­тяжённость и длительность существования" и т.п., то ситуация меняется. Та­кие высказывания, согласно Канту, и есть синтетические априорные сужде­ния. Можно представить себе чёрного лебедя, но невозможно помыслить яв­ление, чтобы оно не имело причины. Эта всеобщность, эта безусловность — свойство самого мышления, считает философ. Он полагает, что такие сужде­ния не могут быть объяснены из опыта, возможности которого всегда ограни­ченны, но изначально присущи мышлению как априорные формы возможно­го знания. К ним Кант относит созерцание "чистого пространства" и "чистого времени", а также те понятия, которые принято называть философскими кате­гориями (необходимость и случайность, содержание и форма, причина и следствие и т.д.). Априорные синтетические суждения — это не только об­ласть философии, но и предмет математики, так как математические абстрак­ции не черпаются непосредственно из опыта.

Рассудок и разум

Рассудок, по Канту, — это наша способность оперировать понятиями,   наполняя  эти  формы  данными  чувственного опыта. Таким образом, рассудок сам конструирует предмет исследования в соответствии с априорными формами — категориями. Следо­вательно, научное знание объективно по своему источнику; в то же время, это же научное знание субъективно по форме и априорно по своей движущей си­ле. Разум — руководитель рассудка, интуитивный по своей природе целеполагатель. Рассудок без разума никогда не смог бы выйти за пределы индиви­дуального опыта субъекта; именно разум обеспечивает безусловность и об­щезначимость научных (математических и философских) истин.

Антиномии разума

Рассудок, считает Кант, не свободен в своей деятельности. Свобода — прерогатива разума. Рассудок ограничен данными опыта и целевыми установками разума. Последний же может позво­лить себе всё, что угодно. Чтобы подтвердить это, Кант предпринимает сле­дующий шаг. С равной степенью логической убедительности он доказывает справедливость противоположных высказываний: "Мир конечен в простран­стве — мир бесконечен в пространстве"; "Мир имеет начало во времени — мир безначален во времени"; "Мир создан Богом — мир существует сам по себе, не будучи созданным". Эти и подобные им высказывания получили название "антиномии разума" (антиномии — противоречия),

Обнаружив антиномии, Кант, который в молодости был воинствующим атеистом, склоняется к религиозной вере: "Я ограничил знание, чтобы осво­бодить место для веры". Сам факт обнаружения антиномий, считает философ, показывает, что возможности науки не безграничны; не следует строить, ил­люзии, что ей всё по силам.

Агностицизм Канта

Вообразим себе на минуту мысленный диалог Канта с самим собой, в котором бы он попробовал популярно выразить свои взгляды. Допустим, что философ выбрал вопросно-ответную форму.

Вопрос первый. — Что движет человеческим познанием, — спросил бы Кант; — что толкает человека к необходимости познавать?

Ответ Канта. — Любопытство и удивление перед гармонией мира.

Вопрос второй. — Могут ли органы чувств обманывать нас?

Ответ Канта.—Да, могут.

Вопрос третий. — Способен ли наш разум ошибаться?

Ответ Канта.—Да, способен.

Вопрос четвёртый. — Что есть у нас, кроме чувств и разума, для позна­ния истины?

Ответ Канта. — Ничего.

Вывод Канта. — Следовательно, у нас не может быть уверенности, га­рантии, что мы в состоянии познавать сущность вещей.

Эта позиция получила название "агностицизм". ("а" — не; "гносис" — знание). Вещи, которые только кажутся "вещами для нас", на самом деле яв­ляются "вещами в себе", считает философ.

Роль практики

Рассматривая процесс научного познания как специфиче­ский вид деятельности человека, Кант вплотную подошёл к понятию практики. Однако последнего шага так и не сде­лал. Практика — это орудийно-предметная деятельность, направленная на удовлетворение тех или иных потребностей человеческого общества. Кант же ограничился лишь разумно-логической стороной деятельности, не видя связи логики познания с экспериментом и промышленным производством. Не со всеми его ответами на приведенные выше вопросы можно согласиться.

Так, анализ первого же ответа показывает, что хотя любопытство учё­ного — мощный двигатель познания, но не решающий. Например, и геометрия возникла именно в Древнем Египте не из "чистого созерцания пространства", как считает Кант, а из вполне земной практической потребности. В этой стра­не разливы Нила весной и осенью, принося на поля отличное удобрение — речной ил, одновременно смывали и заносили илом границы между земель­ными участками (межи). Восстановление этих границ при отсутствии знаний было довольно сложным делом, что не раз приводило к острым конфликтам между владельцами земли. Именно это практическое обстоятельство вызвало в конце концов особый интерес к способам измерения площадей разной конфигурации; само название "геометрия" указывает на её происхождение ("гео" — земля; "метр" — меряю).

Точно так арифметика появилась не из "чистого созерцания временного ряда", а из практической потребности в счёте, возникающей при развитии торговли; десятичная система исчисления прямо указывает на первый "каль­кулятор" — две человеческих руки. Термодинамика возникла в результате сильного желания владельцев первых паровых машин повысить их отдачу (КПД). Подобные примеры можно множить и множить.

Трудно согласиться и с четвёртым ответом Канта. Кроме чувств и ра­зума у познающего субъекта (Кант считал субъектом отдельного человека, тогда как субъектом познания может быть и сообщество учёных) есть ещё та­кое мощное средство, как практическая проверка теоретического знания. Таким образом, практика выступает не только как основная движущая сила познания, но и как главный критерий истины. Она же, со временем, показывает ограниченность, относительность наших знаний.

Категорический императив

Кантовский агностицизм в целом не выдерживает критики, но в нём есть и рациональное содержание. Говоря о "вещах в себе", философ предостерегает от чрезмерного преклонения перед возможностями науки. Он как бы говорит учёным: "Будьте осторожны ! Наука не всё может; исследования могут при­водить к ошибочным результатам". Кант предупреждает от иллюзии в всеси­лии науки. Особенно, добавим, когда речь идёт о социальных науках, где возможности эксперимента сильно ограничены, а "проверка практикой" ино­гда лишь констатирует сломанные судьбы десятков миллионов людей, слиш­ком доверившихся "единственно научным теориям".

Нравственные принципы Кант ставит выше научных истин "Две вещи в мире не перестают удивлять и восхищать меня, — говорит философ, — это звёздное небо надо мной, и моральный закон во мне". Его притягивают своей таинственностью глубины космоса и загадочность человеческой души, тайна совести. Если приходится выбирать между научными истинами и принципа­ми совести, то предпочтение, считает Кант, нужно отдать совести, какими бы привлекательными и заманчивыми научные истины не были. Иными словами, если наука "диктует" совершить нечто (скажем - революцию, гражданскую войну), и это нечто требует переступить через совесть, то от него надо отка­заться. Высший нравственный принцип Канта, получивший название "катего­рический императив", звучит так: "Поступай так, чтобы максима твоей воли могла стать основой всеобщего законодательства". Что означает — живи так, чтобы с твоей жизни могли быть списаны законы жизни для всех людей. Можно выразить мысль ещё проще — поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой. Кант призывает каждого из нас не превращать другого человека в средство для достижения своих партикулярных (частных) целей. Всё, что есть в мире, говорит Кант, может быть использовано как средство; всё, кроме человека, который сам по себе есть цель.

Философия Гегеля

Георг Гегель создал удивительно стройную философскую систему, в которую вошли не только логика (теория мышления) и онтология (теория бытия), но также философия истории и философия государственного права, философия религии и филосо­фия искусства. В основу своей системы он положил идею тождества субъ­екта и объекта. Если предшественники Гегеля исходили из противопоставле­ния друг другу мысли (понятия) и объективного мира (бытия), то он, напро­тив, полагает понятие сущностью природных вещей. Поэтому понятия о ве­щах, которые образуются в головах людей, он рассматривает лишь как "блед­ную копию" объективно существующих понятий. Понятие есть душа вещи. Гносеология, стало быть, сливается воедино с онтологией. В связи с этим его система получила название "объективный идеализм" в противовес "субъек­тивному идеализму" Беркли.

Таким образом, вещи существуют благодаря тому, что они есть "мате­риализованные понятия". Но эти понятия обладают способностью к измене­нию, саморазвитию. Источником последнего, по Гегелю, являются диалекти­ческие противоречия (с этим понятием мы познакомимся в тринадцатой главе).

Абсолютная идея

При создании системы, призванной объяснить возникновение и сущность видимого мира, самой сложной задачей является проблема начала. С чего начинать? Ге­гель решает эту задачу следующим образом (ход мысли философа поначалу шокирует неподготовленное мышление, поэтому наберёмся терпения).

Представьте себе, хотя это нелегко, что в мире ещё ничего нет, то есть нет самого мира. Нет ни одной вещи; нет даже пространства и времени. Ниче­го. Но это "ничего", однако, существует, что бесспорно. Эта абсолютная пус­тота, ничто, нуль — "пустое бытие", то есть "бытие небытия". Гегель называ­ет его "неопределённое бытие".

Кажется, что с этой точки Невозможно сдвинуться, ибо из ничего не может родиться что-то. Но послушаем дальше. Дело в том, что неопределён­ное бытие есть мысль. Мысль совершенно пустая. Чья мысль? — спросит чи­татель. — Ничья! О чём мысль? — Ни о чём! Где она находится? — Нигде! Эту абсолютно пустую мысль Гегель называет "абсолютная идея" (мировой дух). Абсолютная в том смысле, что она абсолютно не обладает какими-либо характеристиками кроме того, что она — мысль.

Поскольку же она — мысль, идея однажды как бы просыпается и обна­руживает собственное существование: "Я — есть"(в словечке "однажды" чи­татель может заметить логический "прокол": этим словом Гегель неявно вво­дит время, которого, по условию, ещё нет). Таким образом, мысль раздваива­ется на "просто мысль" и "мысль о себе самой". Стало быть, уже есть две мысли. Из двух же мыслей может родиться третья, что и происходит: появля­ется понятие становления, как единства бытия и небытия. Из ничего возника­ет нечто; бытие становится определённым[1].

Система Гегеля

Таким образом, абсолютная идея начинает долгий путь самопознания своих возможностей, первый этап которого — логика, развитие чистой мысли. Абсолютная идея как бы спрашивает себя: "Что я есть? Что я могу? В чём моя суетность?". Не удовле­творяясь игрой в чистые понятия и желая иметь "место" и "длительность", она превращается в пространство и время. Далее происходит материализация идеи — овеществление выработанных ранее понятий: возникает неживая ма­терия ("окаменелый интеллект"). Из неживой субстанции появляется живая. На основе живой материи возникает человек и человеческое общество. Разви­ваясь, общество рождает государство — высшую ступень мирового духа, по мнению Гегеля. В лоне государства возникает философия как попытка субъ­ективного осмысления объективного саморазвития абсолютной идеи. В лице философов она всё больше приближается к пониманию собственной сущно­сти. Эволюция философии в конце концов приводит к появлению философ­ской системы Гегеля, которая, наконец, даёт исчерпывающее объяснение — откуда и как всё возникло, и почему это "всё" именно таково. Абсолютная идея, образно говоря, теперь может передохнуть и удовлетворённо сказать себе устами философа: "Я прошла все ступени развития, стала всем, чем мог­ла стать, разобралась в своей собственной сущности". Круг замкнулся (см. рис. 4).

Рис. 4

Этапы развития абсолютной идеи

Можно представить себе интеллектуальный восторг философа, завер­шившего в четырнадцати томах сочинений свой грандиозный замысел. И бы­ло чем гордиться: подобной энциклопедической системы философского зна­ния, в которой логика бытия сливается воедино с логики познания, история ещё не знала. Осознание сделанного, видимо, привело Гегеля к мысли, проти­воположной сдержанной позиции Канта относительно возможностей науки. В трудах Гегеля явственно прослеживается идея: нет ничего более высокого и значимого, нежели научная истина; стало быть, она выше морали.

Конечно, в системе Гегеля много мистического, особенно на первых её ступенях. Кроме того, философ подводит нас к мысли, что на его учении дальнейшее развитие философии как бы прекращается; всё объяснено, и дру­гим философам остаётся только осмысливать сделанное Гегелем.

Метод Гегеля

Но если мы обратим внимание на следующие после пространства и времени этапы саморазвития мирового духа, то увидим, что они легко согласуются с естественнонаучной картиной ми­ра. Правда, в заключительных стадиях системы Гегель вступает в противоре­чие с самим собой: если всё в мире находится в непрерывном изменении и развитии, то почему в таком случае философские вопросы он объявляет окончательно решенными? И практика жизни показывает, что развитие фи­лософии после Гегеля не остановилось. Однако не это главное.

Основная и великая заслуга философа заключается в том, что, строя свою систему, он разработал чрезвычайно эффективный метод познания — диалектику. Действительно, "строительные леса" гегелевского учения оказа­лись намного ценнее построенного с их помощью "здания". Гегель не только сформулировал три закона диалектики, но и применил их практически ко всем основным областям человеческой деятельности. С содержанием этих за­конов мы познакомимся в главе, посвященной методам познания.

Европа в XIX веке

В первой половине XIX в. в Европе продолжался процесс первоначального накопления капитала. Эту стадию развития  капитализма характеризуют жестокая эксплуатация, широкое использование более дешёвого женского и детского труда, чрезвы­чайно низкая заработная плата. Положение рабочего класса было исключи­тельно тяжёлым. Социально-экономические процессы, происходившие в это время, подробно описаны Марксом в "Капитале", где он, используя диалек­тический метод Гегеля блестяще объяснил "тайну" прибавочной стоимости и показал товарный характер рабочей силы.

Однако во второй половине XIX в. ситуация начинает меняться. Разви­тие промышленного производства привело к тому, что предложение на рынке товаров всё больше стало опережать спрос. Начались кризисы перепроизвод­ства. Главной их причиной была низкая покупательная способность населе­ния. Рабочие, составляющие основную часть городского населения, получали за свой труд столь мало, что не могли позволить себе делать покупки за пре­делами минимальных потребностей.

В этих условиях перед предпринимателями во весь рост встала альтер­натива: либо сворачивать производство и разоряться, либо, напротив, расши­рять его, сопровождая это повышением заработной платы, дабы население могло покупать товары. Естественно, был избран второй путь. Стало быть, предприниматели оказались вынужденными "поделиться" с рабочими, преж­де всего наиболее квалифицированными (позже эту часть рабочего класса ре­волюционеры назовут "рабочей аристократией", "подкупленной" буржуази­ей), частью своих прибылей. Этот шаг был продиктован не какими-либо абст­рактными соображениями гуманности или страхом перед революцией, а кон­кретной экономической целесообразностью. В противном случае владельцев фабрик и заводов ожидала "закупорка сосудов" в системе оборота капитала, другими словами — банкротство.

Именно в это интересное и непростое время, время перехода от стадии хищнического накопления капитала к стадии, скажем так, более цивилизо­ванного капитализма, выпало жить и творить Карлу Марксу.

Социология Маркса

Маркса трудно назвать философом в строгом смысле этого слова. Он был скорее экономистом, социологом, политологом. Мощный ум этого незаурядного человека впитал массу идей, добытых предшественниками в анализе общественной жизни. Среди них прежде всего нужно назвать идею обвинения частной соб­ственности на средства производства, выдвинутую французским просветите­лем Жан Жаком Руссо.

Первобытное общество Руссо называл "золотым веком" человечества ("первобытный коммунизм"). Он длился, пока не нашёлся кто-то, кто вос­кликнул: "Это — моё!". И люди, вместо того, чтобы ударить его по рукам и образумить, сами начали растаскивать общее добро. Частная собственность, считал Руссо, стала, причиной социальных пороков. Именно она сделала лю­дей алчными, жестокими, коварными.

Отсюда — вывод: если мы хотим вернуть людям изначальное благо­родство души и чистоту помыслов, надо уничтожить частную собственность. Частная же собственность не может быть отдана добровольно. Отсюда — марксова идея социалистической революции, диктатуры пролетариата, кото­рая (идея) стала главным теоретическим выводом "Капитала".

Оппоненты Маркса предостерегали его: этот путь означает насилие, кровь, гражданскую войну; могут погибнуть миллионы людей; стало быть, призывы к диктатуре безнравственны, бесчеловечны. На что Маркс — один из радикальнейших учеников Гегеля — отвечал, что научная истина выше морали; если научный анализ приводит нас к конкретным выводам, то надо твёрдо следовать им, не оглядываясь на размягчающие волю соображения. При этом сам Маркс и его фанатичные ученики ни на йоту не сомневались в истинности своих выводов, не допускали мысли, что они, может быть, кое в чём заблуждаются. Предостережения Канта не были приняты во внимание. "Мы научимся предсказывать революции с такой же точностью, с какой нау­ка предсказывает лунные затмения!", — вот самонадеянный лозунг Маркса.

Европа развивается не по Марксу

Свобода частного предпринимательства и экономическая инициатива личности, не подавляемые структурами социального контроля в западном мире, всё более избавлялись от негативных черт, присущих им на ран­них ступенях накопления капитала. Трагедия наиболее ортодоксальных по­следователей учения Маркса об уничтожении частной собственности заклю­чалась в том, что лежащие на поверхности и ужасающие всякого морально здорового исследователя социальные язвы раннего капитализма были вос­приняты как неизбежные спутники, атрибуты частного предпринимательства вообще. Эти язвы были расценены как убедительные доказательства беспер­спективности данного общественного строя; как признаки его скорой гибели. "Детские болезни" капитализма были ошибочно диагностированы как старче­ская дряхлость со скорым летальным исходом. Умирающий социальный ор­ганизм требовалось лишь подтолкнуть в могилу объединёнными усилиями пролетариев.

Таким образом, положительное в частной собственности и конкурен­ции, заключающееся в том, что без реальной экономической свободы инди­вида не может быть никаких других свобод — мысль почти тривиальная в наши дни, хотя и не отрицалось начисто, но было явно недооценено.

Некоторые ученики Маркса заметили новые тенденции. В их работах появились предостережения, что капитализм "уже не тот", что прогнозы не оправдываются. Проанализировав статистику промышленного развития Гер­мании и Франции, Бернштейн показал, что число собственников средств про­изводства, вопреки предсказаниям Маркса, не уменьшается, а увеличивается; что средний класс не исчезает, а, наоборот, растет; что доходы рабочих повысились настолько, что многие стали делать сбережения и даже открывать своё дело.

Интересы рабочих, заключил он, теперь более дифференцированы, чем прежде, а развивающиеся рабочие товарищества (кооперативы) демонстри­руют уже "социалистическую собственность", которая становится более эффективной, нежели частная.

На основании своего анализа он пришёл к выводу, что темпы эволюции капитализма к гибели оказались "гораздо медленнее", если последняя "вооб­ще не уходит в бесконечность". Бернштейн предложил вообще отказаться от самой идеи экспроприации, насильственного захвата власти, диктатуры пролетариата. "Захотят ли рабочие экспроприации, к которой вы стремитесь? Ведь им уже есть что терять," — поставил он вопрос перед социал-демократами[2].

Надо ли подробно говорить о реакции последних на предложения Бернштейна? Оппортунист, ренегат (предатель), разучившийся мыслить, — вот ещё не самые злые эпитеты в его адрес. Между тем, историческая практи­ка подтвердила высказанные им идеи, и это делает ему честь как исследова­телю, нарисовавшему основные черты процесса, когда его контуры только намечались.

Основные ошибки и уроки

Объективно говоря, предостережения и не могли быть восприняты в то время. Слишком велик был энтузиазм революционеров, слишком "железной" казалась логика выводов о перспективах классовой борьбы, а отрезвляющие уроки "реального социализма" были ещё впереди.

Историческая практика показала, что многие теоретические построения Маркса не выдержали испытания временем. Сюда входят и вывод о необхо­димости уничтожить частную собственность, и преувеличение роли классо­вой борьбы в развитии общества, и учение об особой, мессианской роли про­летариата и его диктатуры, и теория классовой природы государства вместе с выводом о его неизбежном отмирании. В конечном счёте утопичной оказа­лась сама идея коммунизма, в не меньшей степени, чем теории социалистов-утопистов, которые Маркс в своё время с таким азартом критиковал.

Одним из главных уроков всего этого оказался вывод, что власть наро­да, когда личность подавлена и превращена, в "навоз истории", есть вели­чайшая фикция и ложь, ведущая к мрачной диктатуре. Не может быть сво­бодным народ, если каждый отдельный его представитель унижен, оскорблен и несвободен.

Другой урок — осознание того, что традиционно-шаблонная теория общественного прогресса, где каждое последующее состояние общества счи­тается целью всей предыдущей истории; где, якобы, действуют строгие зако­ны, выводящие одно состояние общества из другого, — не более чем фанта­зия самоуверенного автора. История совсем не похожа на процесс, где все на­роды, как хорошо обученные роты солдат, проходят одни и те же этапы раз­вития и заканчивают той стадией, которую предначертал им установитель схемы.

Ещё один урок — недопустимость насилия в любых его формах, каки­ми бы заманчивыми и благородными целями оно не пыталось оправдаться. Это реально лишь в том случае, если меньшинство не подавляется, не пресле­дуется, не загоняется в угол, а имеет правовые гарантии стоять на своих по­зициях, легально распространять свои взгляды, завоёвывать общественное мнение. Но уважение к меньшинству невозможно без уважения к индивиду, без признания прав личности на равенство с институтами власти. Если общество таково, что отдельный человек в его структуре ничтожен, то меньшинст­во бесправно. Если меньшинство бесправно, то естественное развитие зами­рает, ибо генератором новых идей всегда является именно меньшинство. Если развитие замирает, то большинство превращается в силу, уничтожающую не только меньшинство, но и самоё себя. Трагическим финалом такого "разви­тия" может быть только гибель нации.

Русская философия начинает отсчёт своего существования примерно с X в. н.э. История сохранила имя первого древнерусского философа — киев­ского митрополита Илариона, главной идеей которого была мысль о вклю­ченности русской земли в общемировой процесс "торжества божественного света" (имелось в виду учение Христа, противопоставляемое "тьме язычест­ва"). Сразу же возникает вопрос о причинах такого явного отставания в фор­мировании философии у русских по сравнению с другими народами, тем бо­лее, что долгие века русская философия, если судить строго, не была, собст­венно, "русской", а была в основном заимствованной.

Немного истории

Дело заключается прежде всего в исторической молодости нашей нации. Климатические условия на родине наших далёких предков изначально были столь суровы, что заселение земель, названных уже в наше время "европейская часть СССР", началось лишь тогда, когда у народов Среднего и Ближнего Востока уже Давно была своя государственность, письменность и довольно высокая культура. Доста­точно сказать, что ко времени крещения Киевской Руси в 988 г. на этих об­ширнейших землях проживало немногим более трёх миллионов человек.

Заселение этих территорий происходило за счёт миграционных потоков с востока и с юга, В результате образовались кочевые племена, занимавшиеся в основном скотоводством. В трудах древнегреческих историков их называли "венеды", затем — "анты". "Славяне" — это уже самоназвание наших пред­ков (сначала было "словяне" — от "словные", то есть говорящие на своём на­речии).

В результате христианизации Руси активно началось культурное при­общение славян к более цивилизованным соседям. В начале XI в. в Киеве уже действовала первая "высшая школа", курируемая князем Ярославом Мудрым. Десятки переводчиков, а это были самые образованные люди своего времени, денно и нощно трудились, перелагая на старославянский лучшие в Европе книги по всемирной истории, философии, географии, космогонии, богосло­вию. Одновременно вырабатывалась новая научная лексика, поскольку для многих понятий просто не было в языке подходящих терминов.

Качество преподавания в Киевской школе высшего учения было на­столько высоким, что в неё не гнушались посылать своих отпрысков для прохождения наук норвежские, шведские, датские и венгерские монархи. В школе изучалась древнегреческая философия, знакомство с которой произошло благодаря связям с Византией (поэтому начальный этап приобщения Руси к мировой философской мысли получил название "византийский"). Трудно ска­зать, каких бы высот достигло развитие образования на Руси, включая фило­софское, если бы не беда, обрушившаяся на нашу землю — нашествие монголо-татар, затормозившее все сферы общественного прогресса чуть ли не на триста лет.

В XVII-XVIII вв. в первых российских университетах изучались в ос­новном, наряду с греческими, французские авторы, что объяснялось тесными связями с Францией. При этом, с основанием в 1765 г. Московского универ­ситета, философию в нашей стране начинают преподавать на русском языке (прежде это делалось на латинском).

В XIX в. в центре внимания российских философов была интерпрета­ция текстов классических немецких философов, прежде всего — Канта. И лишь начиная со второй половины XIX в., и в начале XX в. русская филосо­фия становится, наконец, оригинальной и самостоятельной. Во весь голос заявили о себе, привлекая внимание всей образованной Европы, такие мысли­тели, как П.Л. Чаадаев и Н.Г. Чернышевский, Вл.С. Соловьев и Н.Ф. Федоров, Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой, Н.А. Бердяев и П.А. Флоренский, И.О. Лосский и И.А. Ильин, В.И. Вернадский и К.Э. Циолковский.

Религиозная философия

В русской философии сложилось несколько направле­ний. Одно из них, привлекшее наибольшее внимание ми­ровой философской мысли, — религиозно-философское. Была предпринята попытка, оказавшаяся в целом удачной, гармонического соединения философии (преимущественно идеалистического характера) и православной религии. Представителями этого направления западная фило­софия была оценена как слишком рационалистическая, акцентирующая вни­мание в большей степени на познании природы, нежели на исследование внутреннего мира человека.

В основу русской религиозной философии была положена идея при­оритета христианской нравственности перед всеми остальными принципами, а также идея "всеединства", призывающая народы к отказу от конфронтации и недоверия друг к другу. При этом русские мыслители ориентировали фило­софию не на борьбу с религией, и не на соперничество с естественными нау­ками в познании мира, а на триединый союз между всеми ними. Истинное знание, писал Вл. Соловьев, возможно лишь в результате синтеза теологии, философии и опытных наук; в основу же этого синтеза следует положить нравственное начало. Без него любая область человеческого духа, предосте­регает философ, превращается в совокупность идей, опасных для человека. Любой идее, если она противоречит нравственным установлениям Христа,

должно быть отказано в реализации.

Русский менталитет

Русские философы большое внимание уделили изучению национальных особенностей русского характера, психологии русских. Отмечалась особая склонность россиян к патернализму ("патер" — отец), имеющая свои корни в молодости нации, что придаёт её характеру черты, свойственные ребёнку. Ребёнок, каким бы ни был его отец, любит отца и преклоняется перед ним, хотя порой и страшится его. Точно так молодая нация испытывает особое чувство к царю, вождю, в конечном счете всецело доверяя ему свою судьбу. Нация может злиться, выражать недоверие, даже высмеивать, но в решающий момент она, как бы забыв обо всех своих обидах и недовольствах, уповает, на "отца", ибо монархическое начало изна­чально присуще в той или иной степени каждому русскому.

Другая черта характера русских — доверчивость и нетерпеливость. Русских легко обмануть, увлечь их какой-либо сомнительной идеей. Увлек­шись же, русские хотят достичь всего быстро, в один-два шага. Нации трудно откладывать исполнение желаний. При этом русские легко переступают гра­ницу разумной меры. Их бесстрашие перед возможным риском и надежда на традиционное "авось вывезет", или на чудо, удивляют рациональных европейцев, имеющих гораздо больший исторический опыт.

Ещё одна черта — особое отношение к своей исторической миссии, склонность к преувеличенному пониманию своей роли в судьбах человечест­ва. Пренебрегать нерешённостью насущных проблем, терпеть сиюминутные лишения и неудобства, и, одновременно, мечтать о переустройстве мира, — национальная черта русских. Она проявилась и в острой полемике между фи­лософами, по-разному представлявшими себе перспективы дальнейшего раз­вития русской нации.

Славянофилы и западники

Одни из них, называвшие себя "славянофилами" ("филео" — любить), считали, что Россия должна идти своим самобытным путём, не перенимая веяния, идущие с Запада. Основой российской самобытности они полагали, во-первых, православную религию, без которой нация утратит целостность; во-вторых, монархическое правление, отвечающее духу патернализма; в-третьих, кресть­янскую общину, которую расценивали как наиболее подходящую русскому характеру форму хозяйствования.

Иначе подходили к вопросу "западники". Они видели перспективу раз­вития России в усилении контактов с Западом, в постепенном переходе стра­ны к европейской системе ценностей: демократическая республика, научно-технический прогресс, свобода вероисповедания или атеизма, развитие инди­видуального фермерства и т.п.

Мы погорячимся, если скажем, что эта дискуссия о стратегических пу­тях развития России уже ушла в прошлое. Она продолжается. И сегодняшние горячие споры на эту тему в ветвях власти, да и среди думающей части насе­ления,— веское тому подтверждение.

Русские космисты

Второе направление, активно развиваемое русскими философами, — исследование проблемы единства человека и космоса, значение которой стало ясно, пожалуй, только к концу нашего столетия. В начале XX в. в европейской философии существовали две противоположные точки зрения. Одна из них, получившая название "космоцентризм", исходила из идеи, согласно которой человечество, что бы оно о себе не мнило, — ничтожная сила, несравнимая по масштабам с косми­ческими силами. Образно говоря, человечество — не более чем "плесень" на теле земного шара, влияние которой на космические процессы стремится к нулю. Тем более, что оно в любую секунду просто может исчезнуть по при­чине какой-либо, даже не очень значительной, космической катастрофы.

Другая точка зрения, получившая название "антропоцентризм", опира­лась на идею, что возникновение человечества не случайно, а как бы входит в программу саморазвития космоса; что лишь на первых ступенях его возмож­ности исчезающе малы. Но в перспективе, по мере роста научного знания и технической мощи, человечество станет силой, определяющей направление и характер космических процессов. Космос, станет для людей лишь .сценой, на которой они, подобно актёрам, разыграют спектакль, исходя из своих интере­сов и целей.

Русским философам удалось преодолеть эти крайности. Их позицию можно назвать "антропокосмизмом": возможности человечества влиять на ход космических процессов возрастают; уже сейчас они становятся сравни­мыми с геологическими масштабами. Человек и космос — это, в перспективе, как бы два равноправных "партнёра", уважительно относящихся друг к другу. Их отношение должно быть отношением живого к живому, а не живого к мёртвому.

При этом следовал призыв к осторожности и благоразумию, суть кото­рого — не навредить природе, не уничтожить среду своего обитания; жить в единстве и гармонии с космосом, а не с стремлением непременно "покорить" его. Очевидно, что эти идеи мысленно возвращают нас к пониманию косми­ческих связей в индуизме, хотя и в ином свете.

Человечество, предостерегали философы-космисты ещё на заре XX в., может попасть в ловушку собственной самонадеянности. Желая выйти из плена "первой природы" (естественной), люди могут оказаться в плену "вто­рой природы" (техногенной, созданной самими людьми). Человек может уле­теть на другие планеты, писал К.Э. Циолковский; для этого у него достаточно ума. Но он не может улететь "от собственной глупости". А глупость его нача­лась тогда, когда он возомнил себя Богом. Люди ведут себя так, как будто жить им осталось до ближайшей пятницы. Вместо того, чтобы быть "частью природы", они считают себя "господами над природой".

Биосфера и ноосфера

Замечательный  русский философ  и естествоиспытатель В.И. Вернадский, наряду с французским ученым Тейяром де Шарденом, вводит в научный оборот понятие "ноосфе­ра" (сфера разума). Это новая, высшая стадия биосферы (сферы жизни), свя­занная с деятельностью человечества. Зародившись на Земле, ноосфера — оболочка интегрального интеллекта — имеет тенденцию к постоянному рас­ширению, превращаясь таким образом в особый структурный элемент космоса. Влияние человеческого общества на ход космических процессов осуществляется и усиливается именно через посредство ноосферы. Осознание этого обстоятельства поможет человеку почувствовать себя "гражданином Вселен­ной". В свою очередь, воздействие космоса на жизнь людей также происхо­дит (и усиливается!) через ноосферу. Можно высказать предположение, что последняя как раз и объясняет механизм кармических связей, с которыми мы познакомились во второй главе.

Философия жизни

Третье направление в русской философии — это философия жизни, или экзистенциальная философия ("экзистенция" — существование). Такие философы, как Ф.М. Дос­тоевский, Н.А. Бердяев, Л.И. Шестов, стояли у истоков этого нового течения, с которым мы подробнее познакомимся в следующей главе. Для него харак­терен поворот философского исследования от глобальных идей, связанных с миром в целом, — к человеку, к его внутреннему миру. Становление и само­утверждение личности — вот предмет изучения; преодоление "маленьким че­ловеком" его страха перед огромным и враждебным миром; решение вопроса— как жить свободно, не ущемляя свободы других и т.п.

Русский экзистенциализм имел явную религиозную окраску. Вера — тот стержень, благодаря которому человек остаётся человеком, не теряя твёр­дости духа, как бы тяжело ему не было. Русские философы преодолели тра­дицию истолкования Бога, как Бога — "судьи", Бога —"надзирателя", усто­явшуюся со времён средневековой философии. Им присуще экзистенциаль­ное понимание Бога. Например, Бердяев, писал, что ему чужд лик Бога всемогущего, властного и карающего; и близок лик Бога страдающего, любящего и распятого (философ ставил Христа выше Отца). Бог дал человеку два начала — свободу и творчество. Однако свобода означает одновременно и ответст­венность, вот почему многие страшатся ее. Быть рабом намного проще, пото­му что у него нет проблемы выбора, которая порой мучительна.

Стремись жить так, призывает философ, как будто каждый твой шаг виден некоему абсолютно справедливому существу и не остаётся без его оценки. Но это "существо" — твоя душа, твоя совесть. Совесть есть глубина личности, где человек соприкасается с Богом.

Русская философия жизни не похожа на рационалистическую европей­скую философию. Это философия души, а не внешнего мира. Мы уже нико­гда не узнаем, что стояло за последними словами умирающего Льва Толстого: "Не понимаю..."; но определенно можно сказать, что его скорбное недоумение было связано именно с душевным страданием.

Драматический финал

Однако русскую философию, находившуюся на взлёте (не случайно мировая общественность назва­ла описанный выше период "русским ренессансом" в философии, проча ему блестящее будущее), ожидали суровые испытания, связанные с политическими событиями 1917 г. Дело в том, что после прихода к власти большевиков, когда в России некоторое время ещё существовала свобода печати, подавляющее большин­ство университетской профессуры, включая философов, выступили с резкой критикой их действий. Главная идея этой критики — осуждение их методов и целей; подчёркивалось, что новая власть ведёт нацию к гибели.

Всё это чрезвычайно мешало и раздражало. В результате, в 1922 г. по личному распоряжению Ленина был составлен поимённый список наиболее активных критиков режима, в который вошло более двухсот фамилий извест­нейших учёных России (архивы сохранили зловещую фразу: "Неплохо было бы расстрелять всю эту интеллигентскую сволочь, но будет слишком много шума"). После чего им с семьями было предложено покинуть страну. Паро­ходом интеллектуальная элита России была отправлена сначала в Германию, а затем ученые "разбрелись" по всему свету, большей частью оказавшись в США.

Философский пароход

Этот пароход позже назвали "философским" (там оказались не только философы, но и представители всех других наук; название объясняется тем, что в прошлые времена слово "философия" было синонимом слова "наука"). Многие из из­гнанных продолжали научные исследования и добились немалых успехов, но всё это уже не шло на пользу России.

Например, среди "эмигрантов" был будущий Нобелевский лауреат Питирим Сорокин — создатель теории рыночной экономики, по которой живёт и развивается до сих пор весь Запад. Среди них был также философ Н. Бердя­ев, который позже скажет горькие слова: "Я очень известен в Европе и США, переведен на многие языки, обо мне много пишут. Есть только одна страна, в которой меня почти не знают — это моя несчастная родина".

Среди вынужденно покинувших Россию были также знаменитый ин­женер В.К. Зворыкин (изобрёл телевизор, электронный микроскоп, бинокль ночного видения); инженер И.И. Сикорский (изобрёл вертолёт); химик В.Н. Ипатьев (создал высокооктановый бензин); теплотехник М.Т. Зарочинцев (изобрёл холодильник, вагон-рефрижератор).

Нечего и говорить, какой невосполнимый урон был, нанесен этой поли­тической акцией интеллектуальному, научному и техническому развитию на­ции. Двойственные чувства испытываешь (сочетание гордости и досады), ко­гда узнаёшь тот факт, что несколько лет назад конгресс США объявил благо­дарность русским учёным-эмигрантам за "выдающийся вклад в развитие нау­ки и техники США". Что же касается русской философии, то её естественное и многообещающее развитие было скомкано, оборвано.

С середины XIX в. в европейской философии развивается новое на­правление, получившее название неклассического. Традиционная (классиче­ская) философия — это рациональная философия. Она исследует преимуще­ственно такие проблемы, которые в принципе допускают логическое обосно­вание, доказательство, выведение одного из другого: изучение сущности бы­тия, закономерностей и методологии научного познания, соотношения рас­судка и разума и т.п.

Человек и философия

Короче говоря, это философия вещей и идей. Когда классическая философия обращает внимание на человека, а она делает это, то её интересует сущность челове­ка, общее в людях, а не отдельное, единичное, касающееся судьбы и чувств индивида как неповторимого, оригинального существа. Человек, читающий труды классических философов, посвященные личности, безусловно, кое-что важное узнаёт о себе; но о себе — лишь как об обезличенном представителе всего рода человеческого. Он не найдёт в них о своих личных тревогах и же­ланиях, мечтаниях и чувствах, устремлениях и надеждах. И поэтому имеет полное право сказать: "Это написано не обо мне, а о человеке вообще. Но я-то не абстрактный; я конкретный — живой и тёплый; меня волнуют не столько глобальные проблемы, сколько вопросы, касающиеся меня лично — какой я человек? — правильно ли я живу? — соответствуют ли мои цели моим спо­собностям? — в чём смысл моего появления на свет? — счастлив ли я? — что будет со мной завтра, послезавтра?". Традиционная философия почти не по­могает человеку получить ответы на такие вопросы.

Экзистенциальная же философия, напротив, совершает поворот к чело­веку со всеми его чувствами и страданиями, со всем его противоречивым от­ношением к миру и обществу. От сущности человека она переходит к его су­ществованию, пытаясь дать ответы на принципиальные вопросы Канта: "Что я могу знать? Что я должен делать? На что я могу надеяться?". Когда учёный исследует молекулу поваренной соли, то ясно, что она лишена оригинально­сти; она — точная копия миллиардов других таких же молекул. Иное дело, когда речь заходит о человеке. При наличии общих черт, каждый — неповто­рим, единственен в своём роде, уникален. Одно только, осознание этого факта рождает массу вопросов, о которых порассуждаем ниже. Одним словом, к че­ловеку нельзя подходить с теми же мерками, с какими мы подходим к другим объектам науки. Мысль, высказанная однажды древнегреческим философом Протагором — "Человек есть мера всех вещей" — не утратила своей истин­ности и по сей день.

Экзистенциальная философия зарождалась и развивалась в трудах та­ких исследователей (кроме уже упомянутых в седьмой главе русских), как датский философ С. Кьеркегор, немецкие философы А. Шопенгауэр, К. Ясперс, М. Хайдегтер, Ф. Ницше, французские философы А. Камю и Ж. Сартр. Одни из них строили свои концепции на религиозной основе, другие — на атеистической. Но всех их объединяло стремление к созданию не "обезли­ченной", а "личной" философии.

Иррациональное в человеке

Предмет их исследований — смысл жизни и смысл смерти, свобода и ответственность, совесть и долг, счастье и любовь, воля и вера. Эти и подобные им категории выражают иррациональные свойства человеческой жизни, то есть такие качества, которые не поддаются логическому обоснованию. Невозмож­но, например, внятно и логически корректно ответить на вопрос — почему этот юноша любит именно эту девушку, а не другую; "за что" он её любит. Даже если все учёные мира полнейшим образом изучат юношу и девушку, все их свойства, хоть до молекулярного уровня, эти учёные вряд ли смогут определенно ответить на вопрос — полюбят они друг друга, когда встретятся, или нет.

Любовь, счастье, воля, совесть и т.п. — иррациональные свойства чело­веческой души, что делает их исследование чрезвычайно трудным делом, поддающимся далеко не каждому. Не случайно многие из вышеназванных философов имели трудную личную судьбу, перенесли немалые страдания, и не раз бывали в критических ситуациях, что невольно сделало их более чув­ствительными к душевным переживаниям человека. Сложность предмета объясняет также тот такт, что некоторые из них излагали свои взгляды не в виде академических трактатов, а в форме романов и повестей, что позволяет сделать идеи более понятными и доступными массовому читателю.

Основной вопрос

Экзистенциальная философия отвергает те вопросы, которые классическая философия считает основными. Точнее, она отвергает их статус быть основными. Первичен дух или первична материя, создан мир или существует вечно, способен человек по­знавать сущность вещей или не способен, — эти проблемы, при всей их науч­ной важности, мало задевают бытие каждого человека, особенно не связанно­го с наукой.

В качестве основного рассматривается другой вопрос — заслуживает ли жизнь того, чтобы прожить её? Жизнь наполнена противоречиями, пробле­мами, страданиями и трагедиями. Стоит ли она того чтобы терпеть и перено­сить всё это? А если стоит, то что именно даёт человеку силы выдерживать груз проблем и несчастий, что держит его "на плаву" и не позволяет одним махом покончить со всем трагизмом своего существования?

Каждый из нас появляется на свет помимо своей воли, что очевидно. Родители не спрашивают и не могут спросить своего будущего младенца, хочет ли он быть. И умирает человек чаще всего не по своей воле. Выходит, он не такой уж и хозяин самому себе. В возрасте трёх-четырёх лет каждый из нас делает исключительной важности открытие — маленький человек обнаружи­вает собственное существование: "Я — есть!". В этом заключается принципи­альное отличие от животных, которые никогда не делают такого открытия; почему, собственно, в их среде никогда не встречается самоубийство (суи­цид).

Трагедия человека не в том, что он существует, а в том, что он осознаёт себя существующим. С этого открытия начинается развитие личности., Но вместе о тем, раньше или позже, начинаются и размышления о смысле своего существования. Эти размышления являются атрибутом (неотъемлемым свой­ством) человеческого "Я". Сказанное не означает, что человек только об этом и думает, но время от времени тревожные мысли возникают.

Трансцендирование

По мере взросления и обретения опыта жизни, человек всё чаще начинает сталкиваться с вопросом

"зачем?"; зачем, с какой целью я появился на свет? Выход личности к этому непростому и даже опасному вопросу получил название "трансцендирование". Неужели, думает человек, смысл моего бытия заключается лишь в том, чтобы повторить то, что до меня делали миллионы и миллионы людей? Но я ведь не насекомое, не бабочка, которая вылупляется из кокона, порхает, вос­производит себе подобных, и погибает, не осознавая при этом мимолётности и случайности своего кратковременного бытия. Я — человек, я наделен разу­мом, и я не могу не думать о том, зачем я.

Таким образом, стоит лишь сознанию начаться, как оно начинает под­тачивать. Вопрос "зачем?" — опасный вопрос. Ведь если не найти на него от­вета, то возникает следующий вопрос — как жить дальше? Мучительность этого состояния переживается нелегко. Оно тревожит и беспокоит. Поэтому возникает желание прогнать от сёбя этот вопрос, не думать о нём.

Машинальные люди

Большинство так и поступает. Таких людей, которые интуитивно чувствуют угрозу со стороны этого "проклятого" вопроса, и не хотят размышлять о нём, назы­вают ''машинальными". Человек говорит себе — не надо дергаться, живи спо­койно, радуйся жизни: посмотри, как живут остальные — работают, рожают детей, покупают красивые вещи. Будь как все. Не высовывайся, не усложняй ненужными мыслями и без того нелёгкую жизнь.

Философия машинального человека — это философия ''маленьких ра­достей". Человек ищет суррогаты (искусственные заменители) смысла жизни и легко находит их. "Построй дом, посади дерево, вырасти сына", — это при­думано именно машинальными людьми в качестве защиты от опасного во­проса. Но ведь это то же самое, что делает любое живое существо в природе; любая пичуга строит гнездо, выращивает птенцов и разбрасывает по земле семена съеденных ею ягод.

Машинальные люди чувствуют себя спокойно в "толпе", где каждый, глядя на соседа, делает то же самое. И даже, если основные жизненные задачи решены, человек готов искусственно создавать себе проблемы, лишь бы не дать вопросу "зачем?" поднять голову, лишь бы заполнить душевный вакуум, который возникает на его месте.

Конечно, построить дом, вырастить сына, посадить дерево — это уже немало, не каждому удаётся. Однако опять и опять а глубине души точит мысль — и всё? И для этого только я появился на свет? Но размышлять на эту тему недостаёт мужества, и человек находит себе очередную проблему, лишь бы занять себя.

Религия снимает остроту вопроса о смысле жизни, поэтому она столь притягательна. Человек как бы перекладывает на Бога ответственность за стратегию своей жизни, и поэтому ему легче жить. Такую же роль, по сути, выполняла в своё время идея строительства коммунизма, без которой теперь многим людям, особенно пожилым, искренне верившим в возможность её осуществления, трудно обрести душевный покой.

Лабиринтные люди

Другая же часть людей, и их гораздо меньше, не боят­ся вопроса "зачем?" Это не значит, что они постоянно размышляют над ним, но по крайней мере, они не бе­гут от него. Хотя и подозревают, что ответ, возможно, так и не будет найден. Они научаются жить с этим лабиринтным вопросом, и не теряют из вида пер­спективы, выходящей за рамки повседневных житейских забот.

Однажды, гласит легенда, философ подошёл к двум рабочим, копав­шим на строительстве яму, и спросил, что они делают. Один из них ответил: "Разве не видишь, — копаю яму". Другой же сказал: "Я строю собор Париж­ской Богоматери". Каждый делал то же, что и другой, однако смысл своих, действий они воспринимали по-разному.

Лабиринтный человек осознаёт разницу между сиюминутным смыслом жизни и стратегическим, для человека, несколько дней бредущего по раска­лённой пустыне и томимого жаждой, смысл жизни сужается до стакана хо­лодной вода. Для матери, склонившейся над кроваткой тяжело больного ре­бёнка, смысл жизни — в его выздоровлении. Но такие и подобные им жиз­ненные ситуации рано или поздно исчерпываются, имеют преходящий харак­тер, и возникает вопрос об интегральном, суммарном смысле бытия.

Было бы ошибкой думать, что машинальные люди — это "плохие" лю­ди, а лабиринтные — "хорошие". Каждый сам выбирает свою жизненную стратегию, и каждая имеет право на существование. Условное деление людей на эти два типа — не обвинительное в чей-либо адрес деление. Машинальные люди нужны обществу; без них оно не смогло бы существовать. Они являют­ся консервативным началом; гарантирующим стабильность жизни и преемст­венность традиций. Мало того, машинальные люди составляют основание общества, если представить его в виде пирамиды.

Лабиринтные же люди обеспечивают динамизм общества, являются двигателем его развития. Если представить себе на минутку фантастическую ситуацию, что остались лишь машинальные люди, то мы получим застой, за­тухание прогресса. Если же, напротив, общество будет состоять только из ла­биринтных людей, то его ждут анархия, непредсказуемость тенденций и всевозможные потрясения. Два типа людей, таким образом, дополняют друг дру­га, обеспечивая одновременно устойчивость и изменчивость социального процесса.

Человек как Сизиф

Разумеется, в жизни каждого человека есть элемент маши­нальности, монотонности бытия, некоторой повторяемости действий. Мы ходим на работу, выполняем домашние дела, воспитываем детей, смотрим телевизор и.т.д. В связи с этим вспомним из­вестную легенду о Сизифе, которому Зевс за непослушание придумал изо­щрённое наказание — втаскивать на гору камень, который затем скатывался вниз, и всё надо было повторять сначала. Трагичность Сизифа в том, что; во-первых, его труд очевидно бесполезен; и, во-вторых, наказание вечно. Чело­века, которого на длительный срок заключили в тюрьму, всё-таки согревает мысль, что когда-то всё это кончится, и он выйдет на свободу (не случайно пожизненно заключёнными смерть зачастую воспринимается как благо, ибо они теряют надежду). Вдумаемся в это полное драматизма слово — вечно.

Спрашивается, когда Сизиф более несчастен — когда, он вкатывает ка­мень, или когда спускается за ним? Надо думать, когда спускается. Пока он вкатывает, его голова занята конкретным делом. Когда же он спускается за скатившимся камнем, его голова свободна для мыслей; и первая же мысль — в чём смысл? И это — вечно?!

Подобно Сизифу люди "вкатывают" свои "камни" изо дня в день, из года в год. Но однажды человек как бы останавливается и ловит себя на чув­стве, окрашенном недоумением скуки. У некоторых это чувство однообразия и пресности жизни вызывает духовную "тошноту". Одни начинают убеждать себя высокими словами — долг, труд, общественная необходимость, творче­ство...; другие — вдруг бросают всё и идут покорять горные вершины, в оди­ночку плывут через океан, становятся каскадёрами, ловцами змей, испытате­лями парашютов и т.п. Короче — ищут острых ощущений, чтобы "припер­чить" ими пресную монотонность повседневной жизни.

Это своеобразный бунт личности против машинальности бытия. Таким людям претит "жить как все", которые будто бы точно знают, зачем они жи­вут; будто бы каждый их час и каждый день пронизаны смыслом; будто они выполняют кем-то начертанный план. На самом же деле большинство ''делает вид", что знает, как надо жить, и довольно тем, как оно живёт.

Пограничная ситуация

Но бунт связан с риском, с возможностью потерять жизнь. Ситуация между жизнью, и смертью, в которую вольно или невольно попадает человек, получила назва­ние пограничной. Это может быть риск альпиниста, риск бизнесмена в сомнительных финансовых операциях, риск азартного иг­рока, поставившего на карту всё своё состояние, или предстоящая хирургиче­ская операция с неясным исходом, когда можно было бы ещё пожить и без неё и т.п. Риск считается оправданным, если приобретения в случае удачи больше, чем потери при возможной неудаче. В противном случае риск не оправдан.

Однако, даже осознавая ничтожность шансов, некоторые всё равно предпочитают рисковать. Чаще всего это лабиринтные люди; машинальные в большинстве случаев предпочитают "синицу в руке", нежели "журавля в не­бе".

Если человеку удаётся благополучно "выкарабкаться" из пограничной ситуации, то происходит структурное изменение его личности: меняется ие­рархия (порядок расположения) жизненных ценностей. То, что стояло в шка­ле жизненных предпочтений на первом-втором месте, переходит в низший разряд; а то, что человек раньше почти не ценил, выходит на первый план. Изменение личности, связанное с переоценкой ценностей, может быть весьма радикальным; перед нами теперь уже как бы другой человек. Нередко люди сознательно, а чаще всего бессознательно, стремятся к пограничным ситуаци­ям. Их толкает на это недовольство собой, недовольство своим образом жиз­ни; они интуитивно чувствуют, что серьёзный риск, которому они подверга­ют себя, принципиально изменит их жизнь. Не совсем ясно — в какую сторо­ну, но определенно изменит.

Подросток, занимающий в среде своих сверстников, образно говоря, "десятое место", предпринимает отчаянный шаг: едва умея плавать, переплы­вает серьёзную реку; он чудом не утонул, он страшно рисковал, он "постоял на краю"; но после этого поступка он изменился как личность, и теперь вхо­дит в число неформальных лидеров. Вряд ли он сам внятно объяснит, что им двигало. Но мы понимаем: им двигало острое недовольство собой, жажда са­моутверждения. И у него нашлось для этого достаточно мужества.

Смысл смерти

Смерть — сложнейшее философское понятие. Вопрос — почему каждый должен умереть? — мало трогает, пока человек молод и полон сил; но с возрастом он начинает беспокоить всё сильнее. Смерть воспринимается как абсурд: человек полон знаний и жизненного опыта, многое умеет и глубже понимает; казалось бы, наступает время, когда он, наконец, может максимально реализовать свои возможности; ан нет, уже "звучит колокол", напоминая, — пора, брат, пора.

Существование человека, в отличие от других вещей, предшествует его сущности. Когда мастер задумывает изготовить книжный шкаф, то сущность шкафа (как замысел, назначение) предшествует его существованию (материа­лизации замысла). Человек же рождается сначала физически и только потом —  духовно. Машинальные люди, как правило, умирают сначала духовно и лишь затем — физически.

Духовная смерть — это утрата интереса к жизни. Почему лабиринтные люди, не находя ответа на вопрос "зачем?", всё-таки продолжают жить? Потому что они надеются, что завтра жить будет интереснее, чем сегодня, интерес ко всем сторонам жизни, азарт к жизни — великая двигательная сила человека.

Представим себе фантастическую ситуацию: изобретен "эликсир бессмертия", и нам предлагают маленькую таблеточку, проглотив которую, мы уже никогда не сможем умереть. Поторопимся ли мы глотать её? Вряд ли. Какие непривычные и удивительные мысли начнут возникать в связи с этим в нашей голове! Мы интуитивно почувствуем, что это внесёт радикальные из­менения в наше существование, предвидеть все последствия которого слож­но. Бессмертие, которое на первый взгляд столь заманчиво, опасно. Мы дога­даемся, что утратим в таком случае нечто очень важное, а именно — интерес к жизни. Зачем напрягаться и торопиться жить? Ведь впереди — немерянные века и тысячелетия; успеется.

Мы потеряем некий внутренний стержень, точку опоры, нить Ариадны, волну интереса и азарта, которая несет нас сквозь обстоятельства жизни. Не зря Мефистофель требовал за бессмертие душу. Слишком велика цена.

Получается странный, но единственный вывод: смысл смерти заключа­ется в том, чтобы придавать смысл жизни. Не будь смерти, жизнь утратила бы смысл. Виктор Цой однажды произнёс поразительные по точности и глу­бине слова: "Смерть стоит того, чтобы жить". Они скорее бы подошли убе­лённому сединами мудрецу, чем молодому человеку, трагично ушедшему из жизни. Именно смерть приоткрывает человеку абсолютную ценность — сча­стье быть.

Суицид

Кажется, что люди, прибегающие к самоубийству, просто не осознают этого момента. Однако всё сложнее. Высшую ценность — быть — иногда перевешивает антиценность — одиночество. Имеет­ся в виду не уединение, не временная отгороженность от людей, а одиночест­во души. В сущности, ни одно живое существо так не одиноко, как человек. Таким его делает наличие разума, осознающего призрачность и неустойчи­вость связей с другими людьми. Люди, страшась одиночества, тянутся друг, к другу, но интуитивно чувствуют, что "другой" всегда остаётся загадкой, как и он сам, способной на непредсказуемость. Взаимное доверие редко бывает аб­солютным, если вообще таким бывает.

Самый ужасный вид одиночества — это ''одиночество в толпе", когда вокруг — масса людей, но нет ни одной родственной души, с которой можно поделиться тем, что волнует, что наболело, рассчитывая на понимание. Ос­тавшись один на один со всеми проблемами и противоречиями, наиболее тон­кие и ранимые натуры не выдерживают их груза и, когда силы иссякают, а равнодушие окружающих потрясает, уходят из жизни. Ужас одиночества ока­зался сильнее страха смерти и инстинкта самосохранения.

Свобода

О свободе написано много правильных слов. "Свобода есть осознанная необходимость"; "Жить среди людей и быть сво­бодными от них нельзя"; "Свобода относительна; абстрактной и абсолютной свободы не бывает" и т.п. Но все, эти определения не содержат личностного отношения, то есть чувства свободы. Свобода рассматривается в них пре­имущественно как отношение к внешнему миру.

Экзистенциальное же понимание свободы связано с переживанием этого отношения; оно ориентировано не во вне, а внутрь человека. Например, за­ключённый в тюрьму "за политику", будучи несвободным физически, внут­ренне может опушать себя свободным, так как пребывание в тюрьме за свои убеждения Изначально воспринималось им как возможный и даже закономер­ный этап его политической борьбы. Таким образом, тело его несвободно, но дух свободен; это облегчает неизбежные тяготы заключения и даже даёт ощущение превосходства над своими мучителями.

В свою очередь, человек, обладающий большой властью над людьми, особенно если она имеет диктаторский характер, не может ощущать внутрен­ней раскованности и свободы. Кажется, уж он то свободен, он может делать всё, что захочет; ан нет: он находится в плену своей власти, постоянно опаса­ется заговоров, покушений; любой человек воспринимается им как потенци­альная угроза и т.п. Из-за власти он вынужден кривить душой, обещать невы­полнимое, заглушать в себе голос совести.

Человек свободен, если он может позволить себе быть самим собой, не казаться быть другим. Прикидываться другим — признак несвободы, зависи­мости. Свобода - это когда человек может не лгать; когда между его мыс­лями и словами нет разнобоя. Это может позволить себе только свободная личность, и достаточно сильная личность. Ложь — следствие давящего воз­действия других людей или обстоятельств жизни, когда человек в силу своей слабости вынужден приспосабливаться к ним, расплачиваясь за это утратой ощущения свободы.

 Но приспособляемость опасна. Известен поучительный, хотя и не ли­шённый жестокости, эксперимент. Если лягушек поместить в посудину с во­дой и начать эту воду очень медленно подогревать, то они постепенно свари­ваются и погибают, не проявляя при этом никаких признаков беспокойства. Их способность приспосабливаться к температуре окружающей среды в данных условиях оказывается губительной. Так и у человека, слишком уж "лави­рующего", подлаживающегося под внешние факторы и других людей, проис­ходит утрата своего "Я", потеря чувства свободы, что означает в конечном счёте потерю самоуважения и внутреннего достоинства.

Восприятие времени

Экзистенциальная философия рассматривает существование и как "переживание времени". При этом одним людям свойственна погруженность в прошлое. Они кон­сервативны по духу; для них настоящее (сейчас) имеет смысл лишь как про­должение того, что уже было. В интерпретации настоящего их отличает осо­бая склонность к аналогии с прошедшими событиями, уважение к прецеден­ту. Принимая то или иное решение в своей личной жизни, они прежде "всего "оборачиваются назад" и ищут там уверенности в своих поступках, которые чаще всего предсказуемы для наблюдательного ума. Они обожают историче­ские параллели и любят читать историческую литературу.

Другие люди, напротив, "растворены" в настоящем. Их стихия — спонтанность (самопроизвольность) бытия; ими движут больше эмоции, не­жели разумные начала. Их поведение чаще всего непредсказуемо, решения — импульсивны (Вронский в "Войне и мире" Л. Толстого — пример такой личности, тогда как Каренин — образец первого типа). Такие люди не склонны искать убедительную аргументацию своих решений; на них слабо влияют ло­гические доводы и ссылки на аналогии. "Копаться в прошлом" для них — са­мое унылое занятие.

Наконец, третий тип людей — это люди, устремленные по своей при­роде в будущее. Это чаще всего творческие натуры. Они торопливы, не любят долго и терпеливо ждать результатов своих действий; они, образно говоря "любят пилить дрова" (имеется в виду, что это занятие мгновенно приносит, видимый результат). Самое ужасное для такого человека, — монотонная, од­нообразная работа, рассчитанная на длительные сроки. Они любят начинать новое дело, но доводить его до конца — не их стихия. Их одолевают проекты, но их замыслы плохо понимают, что порой приводит в отчаяние.

Разумеется, описанные типы не следует абсолютизировать и противо­поставлять их друг другу; каждый из них имеет свои достоинства и недостат­ки. Не будем забывать — человек есть существо динамическое, способное изменяться и поворачиваться самыми неожиданными сторонами.

Модели времени

Кроме того, приведенное выше описание опирается на традиционную, прямолинейную модель времени (см. рис. 5). Однако существует и иная, спиралевидная мо­дель, вытекающая (здесь мы невольно забегаем вперёд) из закона отрицания (см. рис. 6).

Во втором случае время "заворачивается" подобно конденсаторной фольге, в результате чего прошлое, настоящее и будущее существуют как бы параллельно друг другу. В современной физике есть вполне жизнеспособные гипотезы, наделяющие время энергетическими характеристиками. Физики го­ворят о ''хрональном поле" (хронос — время) и "тахионах" — частицах этого поля. Отсюда следует предположение, что мощные энергетические воздейст­вия (землетрясение, взрыв атомной бомбы и т.п.), в том числе психологиче­ские (войны, конфликты), могут деформировать хрональное поле и "замы­кать" настоящее с прошлым или будущим. Таким образом, в результате этого "пробоя" прошлое или будущее могут "врываться" в настоящее, порождая явления, совершенно необъяснимые с точки зрения традиционных представ­лений.

Обратимся теперь к одному из представителей описанного выше фило­софского направления — к Фридриху Ницше. Выбор не случаен. Из всех от­вергавшихся в нашей стране он был наиболее замалчиваемым.

Ф. Ницше, немец с польскими корнями, жил во второй половине XIX в. Он родился в семье священника, получил прекрасное гуманитарное образова­ние. Уже в юношеские годы он заявил о себе как о незаурядной личности. Достаточно сказать, что во время учёбы на втором курсе университета фа­культет пригласил его читать лекции студентам по истории искусств, на ко­торых частенько и не без удовольствия сиживали его старшие коллеги — профессора.

Судьба философа

Ницше является, пожалуй, самым противоречивым мысли­телем в истории философии. Жестокая болезнь, терзавшая его на протяжении почти всей взрослой жизни, а также одиночество и непонимание многими окружающими, сделали его колючим и язвительным человеком. Это проявилось в неординарном характере его идей, порой шокирующих читателей, привыкших к классическим философским по­строениям.

Кроме того, огромный ущерб его научной репутации был нанесен уже после смерти философа, последовавшей в 1900 г., его ближайшими родствен­никами — сестрой и зятем. Они были видными фигурами в фашистской пар­тии Германии и хорошо понимали, что партия нуждается в "своём" философе. Ницше оказался жертвой этого желания, одобренного Адольфом Гитлером (в 1934 г. в пропагандистских целях последний даже посетил архив Ницше). По­следние годы жизни Ницше посвятил своему главному и неоконченному тру­ду "Воля к власти (опыт переоценки всех ценностей)" Воспользовавшись тем, что рукописи этой книги оказались в их руках, родственники фальсифициро­вали их, добавив в них идеи откровенно фашистского толка. Его труд был хитроумно напичкан такими отрывками, которые придали философу одиоз­ную "славу" теоретика фашизма, а его концепция "сверхчеловека" самым ос­корбительным образом трансформировалась в идею "истинного арийца". Шлейф этой провокации до сих пор проходит через многие головы, в том числе и в России, одурманенные в своё время пропагандой.

Справедливы ли обвинения в фашизме

Чтобы определиться в отношении этих обви­нений, рассмотрим кратко главные признаки фашизма. Это живучее политическое течение в разных странах имеет свои оттенки. Например, основными признаками немецкого фашизма являются следующие три: а/ идея превосходства арийской расы над всеми остальными; б/ идея геноцида (физического уничтожения евреев, уходящая своими корнями в крестовые походы против "мучителей Христа"; в/ славянофобия — страх и недоверие к славянам, считавшимися главными врагами арийской расы.

У американского фашизма эти же идеи несколько отличаются: а/ идея превосходства американской нации; б/ идея геноцида по отношению к "чёр­ным"; в/ презрительное, в лучшем случае — равнодушное, отношение ко все­му неамериканскому.

В основании русского фашизма лежат следующие признаки: а/ идея превосходства славянской расы над другими; б/ идея вытеснения из России "инородцев" особенно — евреев ("чемодан — вокзал — Израиль"); в/ абсо­лютное недоверие ко всему, что исходит от Запада.

Таким образом, в основе любого фашизма, если отвлечься от частно­стей, усматриваем три сущностных признака: идея превосходства одной расы или нации; идея геноцида или вытеснения того или иного народа; идея стра­ха или недоверия к какой-либо нации или расе.

Ни на один из этих признаков в трудах Ницше, не замаранных фальси­фикацией, нет и намека. Упрекнуть в фашизме философа, который говорил, что ему "иногда стыдно за то, что он — немец"; который писал, что "одарён­ность славян выше, чем одарённость немцев"; который вообще никогда не поднимал антисемитскую тему, — значит серьёзно погрешить против истины и оскорбить его память. Недоверчивый читатель может сам убедиться в этом, если возьмет на себя труд заглянуть в двухтомник сочинений Ницше, издан­ный, наконец, в России[3].

Ницше и читатель

Читать Ницше нелегко, к нему надо привыкнуть. Это своеобразный и, так сказать, "непричёсанный" философ.

Его стиль далёк от академического, он непредсказуем и афористичен в поворотах мысли. Иногда считают, что его манера писать кратко и отрывочно объясняется серьёзностью его болезни (когда человек знает, что в любую минуту может умереть, ему некогда писать длинные, ло­гически связанные тексты).

Но дело не только в этом. Ницше был принципиальным противником "системной" философии. Когда философ строит систему, то он неизбежно будет лгать, считал Ницше, так как всё время вынужден оглядываться назад: не противоречит ли то, что он пишет сейчас, тому, что он писал прежде. Взгляды же имеют свойство так или иначе меняться, но философу приходится подстраивать их в угоду системе, что вызывает недоверие к такому автору.

Ницше - далеко не добродушный мыслитель. "Я — антиБудда", "человек — динамит", "философ неприятных истин", — говорил он сам о себе. "Мой способ любить людей — это показать, сколь они ничтожны". Его цель — разозлить читателя, побудить его захотеть стать другим. Ницше не рассчитывает на любовь и признательность читателей, ибо кому же понравит­ся, когда твою душу выворачивают наизнанку и демонстрируют всем и тебе самому, сколько в ней мелочного, обывательского и трусливого.

Например, свой труд "Антихристианин" начинает словами: "Эта книга для тех, кто ещё не родился. Мой день — послезавтрашний". Мой читатель — это человек, стремящийся к вершинам гор; человек, который не опускается до вопроса о "пользе" истины; человек, имеющий мужество вступать в область запретного и "держать в узде энергию вдохновения". Таких немного. "Что проку от остальных? Остальные — всего лишь человечество..." Философа мало трогает, что он раздражает людей; так раздражает спящего тот, кто не даёт ему спать и толкает — проснись!

Государство, религия, мораль

Качества человека, по поводу которых больше всего негодует философ, — это слабость духа, безволие, приспособленчество. Но человек не рождается сла­бым; таким его делают, по мнению Ницше, государство, религия и мораль. Их определения у Ницше выглядят колюче: государство — "тюремщик человека"; религия — "клевета на мир"; мораль — "мошенничество высшего поряд­ка".

Именно они, опасаясь, что энергия человека может выплеснуться в ан­тисоциальные, преступные формы, так "пеленают" его всевозможными за­претами, что он становится похож на младенца, которому остаётся только один способ выразить свой протест — кричать, вращать глазами и шевелить кончиками пальцев.

Моя философия, говорит Ницше, это отчаянный крик туго спелёнутого человека, который нашёл только такой путь выразить своё несогласие с суще­ствующим порядком вещей; возможно, кто-то услышит меня и тоже начнёт "брыкаться", растягивая путы.

Государство "грозит пальцем" каждому человеку, каким бы он не был. Большинство людей могли бы сказать, что им не надо грозить, что дни и без того законопослушны, моральны и трудолюбивы. Однако государство на вся­кий случай подозревает каждого в дурных намерениях, уподобляясь недалё­кому педагогу, который заставил всех учеников вывернуть карманы, когда обнаружилось, что у кого-то пропал перочинный ножик; и каждого окружает частоколом предостерегающих законов. В свою очередь, религия и мораль присущими им установлениями навязывают человеку определённый образ жизни, лишая его свободы воли, свободы выбора, свободы поступка.

Конечно, Ницше, как и всякий человек, видит положительное в этих социальных институтах, но отрицательное в них по отношению к личности, в его глазах, явно перевешивает.

Сверхчеловек

Важное место в философии Ницше занимает понятие "сверхчеловек". Ницше как-то сказал, что ни один фило­соф не оказал на него такого сильного влияния, как Достоевский. Как и у последнего, герой Ницше — человек, который стремится "выйти из толпы", стремится стать сильным. Сверхчеловек — это человек с маниакальной волей к власти, Как только человек утрачивает волю, к власти, он деградирует. Сверхчеловек настолько выше "просто человека", насколько "просто чело­век" выше обезьяны.

На первый взгляд кажется, что "сверхчеловек" Ницше — это фантасти­ческое существо, которое всё может, которому всё дозволено. Это, говоря со­временным языком, как бы "Рембо" обывателя, или "Гитлер" мещанина, за­давленного скукой повседневного бытия. На самом же деле, сверхчеловек — это Личность с большой буквы. То есть сильная личность, которая знает, чего она хочет, и знает, как этого достичь.

Воля к власти

Каждый человек, считает философ, рождается с определенной волей к власти, с определённым зарядом агрессивной энергии. Опасаясь, что воля к власти может породить угрозу общественному благополучию, государство стремится вообще уничтожить её; стремится превратить человека в своё безвольное и послушное орудие. При этом люди, ставшие слабыми, с завистью смотрят на сильных, не утра­тивших волю к власти. Они (слабые) находят удовольствие, обнаружиавая не­достатки и изъяны у сильных, уподобляясь лисице из известной басни, кото­рая говорит: "Виноград всё равно зелёный!". Она догадывается, что виноград на самом деле спелый и сладкий, но не имея сил допрыгнуть до него, объяв­ляет его незрелым и не таким уж привлекательным, чтобы успокоить задетое самолюбие.

Слабому остаётся только одно утешение: "Да, я не сильный, но зато я нравственный". Это перекликается со словами Гегеля о школьном учителе, который с удовольствием описывает отрицательные качества Наполеона, на­ходя удовлетворение в том, что сам он — не Наполеон, и, благодаря этому, морален. Религиозная вера и мораль, по мнению философа, это утешение сла­бых.

Когда Ницше говорит о воле к власти, то надо учитывать, что под "вла­стью" он понимает не только политическую власть, как иногда думают, но власть вообще, всякую власть. Это может быть власть писателя над читате­лем, актёра над зрителем, полицейского над преступником, начальника над подчиненным и т.п.

Вечное круговращение

Кажется, всё ясно. Ницше — певец агрессивности, пе­вец сильной личности, которой наплевать на вырабо­танные обществом ограничения и запреты. Кажется, что обвинения в фашизме небеспочвенны. Но не будем торопиться, послушаем дальше. А дальше философ излагает, какие ступени должна пройти душа человека, чтобы он мог стать Личностью.

Первую ступень он называет образно "дух-верблюд". Это дух человека, который послушно принимает все запреты общества, считая их должными и необходимыми. Ему говорят: "Это — нельзя!", — и он безропотно соглашается, доверяя тем, кто говорит "нельзя". Он даже не спрашивает, почему нельзя. На плечах таких людей покоится благополучие цивилизации. Они трудолюби­вы и послушны; они удобны для государства. Мало того, они необходимы.

Вторая ступень — ''дух-лев". Это дух человека, который приподнимает­ся над однообразием бытия и не так слепо доверяет общепризнанному. Он на­ходит в себе мужество спросить; "А почему, собственно, нельзя? Кто приду­мал, что это — нельзя?" И не найдя вразумительного ответа, говорит: "А может быть мне — можно?" Такой человек вырабатывает собственную систему цен­ностей и приоритетов, и действует в соответствии с ними, приводя порой в смятение окружающих. Его поступки зачастую расцениваются ими как вызов общественному мнению; однако это не более чем проявление воли к власти. Проследите за поведением известных политиков, эстрадных звёзд и т.п.: их по­ступки иногда шокируют общественное мнение; они подчас даже провоцируют скандалы, когда чувствуют, что о них стали "забывать". Такой человек всегда рискует, так как "высовывается" из толпы и самоутверждается.

Но особенно любопытна третья ступень. Ницше называет ее "дух-ребёнок". Это и есть состояние "сверхчеловека", то есть Личности. Идея "вечного круговращения" воплощается здесь в образе взрослого человека, ко­торый сумел сохранить, точнее — возродить в себе ребёнка. Его сила — в его чистоте, бескорыстии и смелости. Ему неведомы страхи "маленького челове­ка", который не решается на рискованные поступки, всё время высчитывая, чем они для него могут обернуться. "Дух-ребёнок" живет спонтанно и твор­чески. Жить спонтанно — значит говорить то, что думаешь, и делать так, как говоришь. Ни малейшего расхождения между мыслями, словами и поступка­ми. Жить творчески — значит любое дело пытаться сделать иначе, чем дела­ли до тебя.

Позволить себе жить так могут лишь немногие сильные натуры, кото­рые не боятся быть спонтанными. Они настолько сильнее и выше окружаю­щих, что могут разрешить себе не опасаться острых слов и уверенных жестов. Они открыты, уверенны и не боятся общественного мнения. Это признак не глупости, а силы. Они часто гибнут, так как часто раздражают и даже меша­ют. Но стать другими, приспосабливаться и юлить — для них это слишком низко. Они выше расчётливых мотивов. Но именно благодаря им есть про­гресс в любом деле; именно благодаря им общество не превращается в стоя­чее болото, где тепло и уютно, но преследует тяжёлый запах "маленьких лю­дей", запах "толпы". "Хочешь дышать свежим воздухом, — вопрошает фило­соф, — покинь толпу, иди в горы. Но помни, — предостерегает он, — от гор­ного воздуха иногда умирают".

"Толкни слабого"

Фридриху Ницше часто ставят в вину его знаменитую фразу: "Падающего — толкни!". Вырывая её из контекста, эту фразу толкуют как призыв к агрессии и жестокости по отношению к слабому "маленькому человеку". При таком прочтении идеи философа воспринимаются чуть ли не как инструкции для ресторанного вышибалы.

Но читаем у Ницше: "В человеке тварь и творец соединены воедино: в человеке есть глина, грязь, бессмыслица, хаос; но в человеке есть и творец, ваятель, твёрдость молота". Есть люди, которые хотят стать Личностью, но не знают, возможно, как надо действовать. Для них и пишет философ.

Но есть и такие, кто мог бы, но не пытается, боится рисковать, опасает­ся потерять то малое, что имеет. Они предпочитают оставаться в толпе, не осмеливаются реализовать в себе "творца". Именно таких людей Ницше на­зывает "падающими" и предпочитает "толкнуть" их, но не буквально, не фи­зически, а толкнуть презрением. За то, что "тварь" в них победила "творца"; за то, что риску стать Личностью они трусливо предпочли мелкое и суетное прозябание.

Таким образом, Ницше воспевает сильную личность — человека, кото­рый находит в себе силы жить спонтанно и творчески, преодолевает соблазн незаметного существования. Он приветствует желание утвердить себя, зая­вить о себе.

Вариант Ницше

Правда, он не обозначает принципиального различия между сильными личностями со знаком "плюс" и со знаком "минус". "Овца", говоря образно, может покинуть "стадо" двумя путями: она может стать "пастухом" (социально положительным лидером), а может превратиться в "волка" (социально отрицательный лидер). Для Ницше не так уж и важно, кем именно она станет, но гораздо важнее, что она захоте­ла перестать быть овцой.

Было бы ошибкой считать, что философ призывает человека к некуль­турным формам агрессии и вседозволенности. Но "овцеподобное" существо­вание раздражает его больше, чем даже криминальная, но сильная личность. Это как раз и порождает различные, вплоть до полярных, толкования его тек­стов.                                                                                      

Известно, что отношение человека к окружающей его жизни может быть трояким: либо попытаться изменить саму эту жизнь, используя любые средства — вплоть до насилия; либо приспособиться к ней, подавляя при этом своё "Я"; либо уйти в сторону от противоречий жизни, замкнувшись в "скорлупе" своего внутреннего духовного мира.

Первый вариант Ницше считает уделом сильных, но глупых (револю­ционеры, террористы и т.п.); второй — удел слабых, но хитрых (обыватель, удовлетворяющийся "маленькими радостями", которые удалось урвать от жизни); третий, — удел гордых, но слабых (монашество, суицид, отшельниче­ство и т.п.).

Философ предлагает четвёртый вариант — изменить себя, — путь сильных и умных. В мире есть зло. Оно было, есть и будет. Глупо и бесполез­но отрицать это. Нужно научиться жить в окружении зла, постоянно ему со­противляясь; и прежде всего необходимо найти мужество сопротивляться, когда замечаешь зло в себе самом. Зло коварно; оно постоянно хочет сделать тебя своим союзником. "Если борешься с чудовищем, не забывай: когда всматриваешься в пропасть, она тоже всматривается в тебя".

Есть "добро" от слабости, от бессилия; это не истинное добро. Иногда человек не совершает зла только потому, что боится последствий, боится на­казания. Это "добро от страха", а не от души. Немощная добродетель, гордя­щаяся своими лохмотьями, с завистливой жадностью глядит на силу, стать похожей на которую ей не дано, и поэтому постоянно бранит её.

И есть добро бескорыстное, спонтанное, истинное, идущее от души, от осознания своей силы. "Лучший способ начать день: проснувшись, подумать, — нельзя ли в этот день порадовать чем-нибудь хотя бы одного человека".

В учении З. Фрейда философские и психологические аспекты слиты на­столько тесно, что отделить одно от другого просто невозможно. Главная за­слуга Фрейда — исследование бессознательного и его влияния на поведение человека. Классическая философия в изучении человека не идёт дальше соз­нания, считая его основным регулятором общественных и межличностных отношений. И это действительно так.

Однако в каждом из нас существует целый пласт психических явлений, которые не осознаются индивидом, но, вместе с тем, оказывают на его жизнь исключительно сильное воздействие.

Фрейд и СССР

На базе учения о роли бессознательного Фрейд разработал теорию психоанализа — метода коррекции и лечения различных психических отклонений и заболеваний. Этот метод ши­роко и эффективно используется в психиатрической практике западных стран. В нашей стране концепция Фрейда подвергалась ранее острой критике как одно из проявлений "буржуазной идеологии", его работы долгое время не публиковались на русском языке, а научные исследования в русле его идей не поощрялись, если сказать мягко. Причина неприятия теории Фрейда была, конечно же, политическая.

Согласно коммунистической доктрине основной источник человече­ских пороков — частная собственность. Фрейд же заявлял, что всё гораздо сложнее; дело не в частной собственности, а в самой натуре человека, в глу­боких внутренних инстинктах людей. Когда еще никому не были известны будущие результаты "коммунистического эксперимента" в России, он писал, что коммунисты ошибочно считают человека добрым от природы, испорчен­ным лишь институтом частной собственности; уничтожение частной собст­венности не решит проблемы врождённой человеку агрессивности. Что будут делать коммунисты, когда они уничтожат всех буржуев? Надо думать, они начнут уничтожать всех остальных, а затем и самих себя, ибо, чтобы совсем искоренить всякое зло, надо истребить всех людей.

Такие взгляды покушались на основу основ марксизма-ленинизма и по­этому отвергались с порога, объявлялись далёкими от науки. Всё это привело к тому, что миллионы наших людей, страдающих различными психическими заболеваниями, не получили той помощи, какую могли бы получить; и целые поколения россиян выросли без достаточной психологической грамотности, особенно важной в области межличностных отношений и воспитания детей.

Понятие бессознательного

Когда говорят о бессознательном, то прежде всего имеют в виду автоматические, рефлекторные дей­ствия, которые осуществляются, не проходя через сознание. Например, дотронувшись нечаянно до острого предмета, мы рефлекторно отдёргиваем руку, осознавая происшедшее лишь задним числом. В учении Фрейда бессознательное трактуется гораздо шире. Это все, а не толь­ко утилитарно физиологические, активные психические процессы, непосред­ственно не участвующие в сознательном отношении субъекта к действитель­ности. Они представляют собой глубинный, исторически древний фундамент психики, проявляющийся в действиях и поступках человека, истинные моти­вы которых неявны, скрыты от его собственного сознания, тем более от соз­нания окружающих.

Человеку кажется, что он своим разумом, логикой своего мышления полностью контролирует все свои действия. На самом же деле, в детермина­цию (причинную обусловленность) поступков вмешиваются такие мотивы и влечения, которые либо недоступны сознанию, либо отвергаются им как не­желательные. Иначе говоря, эти мотивы замаскированы, таинственны. Они напоминают своеобразный "чёрный ящик", информация на выходе которого позволяет догадываться о происходящих внутри него процессах, но не даёт для этого прямых и однозначных указаний.

Рассмотрим пример бессознательного. Известно, что подавляющее большинство людей, входя в незнакомое помещение, автоматически начина­ют двигаться влево. Почему не вправо или прямо, а именно влево? Это дви­жение имеет глубинную инстинктивную природу. Когда первобытный чело­век входил в пещеру с целью обследовать её, он двигался влево. В пещере может подстерегать опасность, возможно нападение. При этом левая часть тела, где находится сердце, наиболее уязвима; она прикрывается стеной. А правая рука, как более сильная, да ещё вооружённая дубинкой, готова отра­зить атаку (животные в большинстве случаев, попав в незнакомое помещение, тоже движутся влево). Ошибочно думать, что первобытный человек осозна­вал всё это. Его поведение было бессознательным. Современному человеку в помещении ничто не грозит, но природные инстинкты, столь сильны, что они по-прежнему заставляют его бессознательно двигаться влево.

Проявления бессознательного весьма разнообразны. Это и сновидения, и вербальные (словесные) ошибки, которые обнажают скрываемые желания или мотивы человека, и различные реакции на внешние воздействия, не реги­стрируемые органами чувств, и различные комплексы, переживаемые индивидом, и т.п. Остановим внимание лишь на двух формах бессознательного — на сновидениях и на эдиповом комплексе.

Природа сновидений

Сновидение — исключительно важная составляющая внутреннего мира человека. Оно, по Фрейду, "подобно Луне светит отражённым светом", то есть является ото­бражением жизненных проблем и влечений человека в символической форме. Сновидение, особенно если оно становится навязчивым, повторяющимся, — это абстрактное осуществление иррациональных, неосознанных желаний и влечений, подавляемых цензурой сознания во время бодрствования.

В прошлом, замечает Фрейд, люди свободно владели искусством "чте­ния" сновидений, пусть всего лишь на интуитивно-эмпирическом уровне. Они больше доверяли им, чем современные люди. Затем, с развитием науки и техники, которые невольно вызвали огрубление нашей чувствительности к собственному внутреннему миру, это умение было почти утрачено.

Люди, считающие сны бессмыслицей, всего лишь ночными "судорога­ми" уставшего за день мозга, уподобляются человеку, который даже не рас­печатывает письмо с важной для него информацией; а сразу бросает его в му­сорную корзину. Люди, не считающие так, но забывшие язык символов, пы­таются прочесть "письмо", но с горечью обнаруживают, что оно "написано" на непонятном для них языке.

Логика сновидений отличается от обычной: события во сне связаны друг с другом не причинно-следственной связью, к которой мы привыкли, а тем, что все события в сновидении являются разными выражениями одного и того же внутреннего состояния психики человека. В состоянии бодрствования внешний мир врывается и отвлекает от внутреннего. Во сне наше "Я" осво­бождается от двух вещей: от мешающего влияния внешних событий и от цен­зуры сознания. Сновидение, по Фрейду, это свобода бессознательного, свобо­да иррационального, не отвлекаемого и не заглушаемого внешним информа­ционным шумом. В сновидениях наше "Я" без помех встречается с самим со­бой. Важную роль Фрейд отводит понятию "вытеснение".

Вытеснение

Цензура сознания вытесняет, гонит от себя пугающие или неприятные человеку мысли, желания, влечения. Всё, что приносит огорчение, досаду, угрызения совести, и т.п. — всё это вытесняется и оказывается в сфере бессознательного. Однако проблема от этого не исчезает, она лишь "переодевается", маскируется, и вновь возвращается из бессознательного, но уже в новой, символической форме. Цензор сознания тем самым обманут, обведен, как говорится, вокруг пальца. Но символическая форма требует расшифровки, толкования, прочтения.

Вот классический пример Фрейда: сновидения неудачника. Человеку, у которого не ладится с карьерой и общественным признанием его способно­стей, начинают навязчиво, то есть из ночи в ночь, сниться эпизоды, в которых он постоянно опаздывает — на поезд, на самолёт, на работу, на свидание и т.п. Эти сны мучительно переживаются. Человек просыпается в страшном огорчении — опять опоздал! Сновидения сопровождаются чувством безыс­ходности: двери трамвая захлопываются перед самым носом, таксисты берут других, а на него даже не смотрят и т.д. Все уезжают, а он остаётся на пустом перроне.

Причём, такие сновидения интернациональны по своей природе. Они снятся и неудачнику-немцу, и неудачнику-русскому, и неудачнику-японцу. Дело в том, что сознание вытесняет неприятные, тревожащие мысли на эту тему; человек пытается успокоить себя: ну и что, что я не стал до сих пор на­чальником, многие люди являются прекрасными работниками, оставаясь на рядовых должностях; многие начальники проигрывают мне по знаниям и способностям и т.д. и т.п. Человек гонит от себя неприятные мысли, но про­блема-то остаётся, хотя её "отодвигают" в бессознательное. И вот она вновь выныривает на поверхность, но уже и символической, замаскированной фор­ме — в виде навязчивых сновидений с постоянными опозданиями.

Такая ситуация не безобидна; наступает бессонница, человек не просто плохо спит, а начинает страшиться сна; появляются признаки депрессии, апа­тии, упадка сел. И если в жизни ничего не меняется, возможно серьёзное пси­хическое заболевание, а в крайнем случае — даже самоубийство. Подобные сновидения исчезают и психическое здоровье восстанавливается в двух слу­чаях: а/ если "неудачник" добивается успеха в какой-либо сфере его деятель­ности и получает внешние проявления общественного признания; б/ если психоаналитик, к которому обращается за помощью человек, объясняет ему скрытые причины его депрессивного состояния (осознание причин, таким об­разом, помогает изменить отношение к проблеме, воспринимать её не столь драматично).

Эдипов комплекс

Большую роль Фрейд отводит понятию "либидо", выражающему врождённую сексуальную энергию индивида, которая, по его мнению, определяет с первых лет жизни развитие личности. Причём это влияние развёртывается на бессознательном уровне. Проявления либидо многообразны. Например, у мальчиков 3-5 лет сексуаль­ное развитие оформляется в виде так называемого "комплекса Эдипа" (у дево­чек того же возраста это комплекс Электры). Названия комплексов взяты Фрейдом из древнегреческой мифологии.

Эдипов комплекс проявляется в том, что мальчик начинает ревновать отца к матери, но не как к матери, а как к женщине. Это чувство, по Фрейду, проходит три стадии. Во-первых, агрессия к отцу-мужчине как к сопернику (родители могут вспомнить, как сынишка начинает отталкивать отца, когда он хочет обнять жену). Во-вторых, страх перед отцом, который может нака­зать его, будучи более сильным. Наконец, в-третьих, уважение и любовь к от­цу, как к защитнику и покровителю.

Грубую ошибку совершают родители, когда наказывают ребёнка за проявления ревности. Агрессия к отцу на почве ревности — это не патология, не болезнь, а естественная программа сексуального развития, которую прохо­дит каждый человек в раннем возрасте.

У девочек комплекс Электры (девочка ревнует мать к отцу как сопер­ницу) протекает не так остро. Но всё же встречаются удивительные проявле­ния. Например, дочь четырёх лет, оставшись дома одна, выливает долой ма­мины французские духи, которые папа подарил маме на 8 Марта, наливает в них воду и ставит на место. Затем берёт ножницы и делает надрезы на самых любимых маминых платьях, от которых папа в восторге. Представьте себе сцену, когда всё это обнаружилось! Между тем ничего подобного не случи­лось бы, если бы папа, даря духи маме, подарил бы одновременно крохотный флакончик и дочери, подчеркнув тем самым, что они в ней видит женщину, пусть маленькую. Но, увы, папа не читал Фрейда.

"Сверх-Я" и "Оно"

В личности человека Фрейд выделяет три основных элемента. Это — "Я" человека как атрибут его сознания и воли, затем "Оно" и "Сверх-Я". "Оно" — это совокупность глубинных инстинктов, присущих любому живому существу, включая, есте­ственно, и человека. Ведущими среди них, то есть такими, которые опреде­ляют развитие личности и поведение индивида, Фрейд считает инстинкт аг­рессивности и инстинкт сексуальности. Главный принцип "Оно" — это принцип удовольствия.

"Сверх-Я" — это ставшая вторым "Я" человека совокупность общест­венных норм поведения (юридических, моральных, религиозных), которые усваиваются индивидом через воспитание, и которые выполняют запретно-ограничительные функции.

Основной принцип "Сверх-Я" — это принцип общественной необхо­димости. Иными словами, далеко не всё, что приносит мне удовольствие, дозволено. Заботясь о своих удовольствиях, я должен, как разумное общественное существо, учитывать, что другие люди обладают такими же правами на удовольствия, как и я. Там, где моё удовольствие наталкивается на неудовольствие другого, я вынужден ограничивать себя, ожидая, что он в подобной ситуации поступит так же. Это самоограничение, которое в цивилизованном человеке действует автоматически, Фрейд называет "цензурой Сверх-Я", или "стражником";

В свою очередь, "Оно", руководствуясь принципом удовольствия, стре­мится во что бы то ни стало достичь его, преодолеть цензуру, обмануть стражника. Поэтому Фрейд называет его "заключённым", который как бы си­дит в камере, созданной общественными запретами, и мечтает вырваться на волю. "Волей" в данном случае является полная свобода действий инстинк­тов, когда можно не оглядываться на запреты и получать удовольствие лю­бым доступным способом. "Я" выступает "посредником" между "Сверх-Я" и "Оно"; основной принцип "Я"— это принцип реальности.

Борьба между "Сверх-Я" и "Оно", между бдительностью и жаждой удо­вольствий, приводит к трём возможным вариантам.

Три варианта

Первый из них — когда "Оно" вырывается и торжествует. При таком исходе общество имеет перед собой в лучшем случае аморальную личность, в худшем — личность кри­минальную, преступную.

Второй вариант — когда цензура "Сверх-Я" настолько сильна, что "за­ключённый" скован и даже не мечтает о свободе. Решётки крепки и запоры надежны. Общество имеет перед собой исключительно законопослушного гражданина твёрдыми моральными принципами, для которого слово "со­весть" — важнейшее понятие. Однако давление "Сверх-Я" на "Оно" не про­ходит бесследно. Человек за свою близость к социальному идеалу расплачи­вается неврозами, депрессиями, нервными срывами. "Чем цивилизованнее общество в историческом плане, — говорит Фрейд, — тем больше в нём лю­дей, страдающих психическими расстройствами". В древних или отсталых сообществах людей запреты минимальны, поэтому заболевания психики там редкость. Нигде, добавляет он, не было так много душевнобольных, как в средневековых монастырях, где цензура "Сверх-Я" была максимальной.

Но фактом является то, что большинство людей не являются преступ­никами и не относятся к числу психически нездоровых. Значит, возможен третий вариант, вариант большинства, Фрейд называет его "сублимацией".

Сублимация

Сублимация — это трансформация энергии "Оно", то есть энергии инстинктов, в культурные, цивилизованные формы. Возможности такой трансформации предоставляет, в принципе, любой вид деятельности, где присутствует элемент соревнования, состязательности. Состязание с коллегами в профессионализме, конкуренция в бизнесе, соревнование между студентами в учёбе, которое подспудно при­сутствует в учебном процессе, состязание между юношами, влюблёнными в одну и ту же девушку, соревнование между подростками на дискотеке, где каждый стремится танцевать лучше всех, схватка боксёров на ринге и т.п. — всё это формы сублимации агрессивной энергии, когда удовольствие успеха и победы сочетается с той или иной степенью общественного признания.

Вместе с тем существует целый ряд профессий, которые самой своей природой как бы предназначены для сублимации агрессивности: хирург, зуб­ной врач, патологоанатом, спортсмен, полицейский, воин, телохранитель, рубщик мяса на рынке, забойщик скота на бойне, следователь, спасатель, ис­пытатель парашютов, каскадер, пожарник, укротитель зверей, ловец змей и т.п. Эти и подобные им профессии объединяет то, что все они сублимируют природную тягу к разрушению, к агрессии, к риску. "Если бы Агата Кристи была лишена возможности писать и издавать детективы, — пошутил как-то Фрейд, — она вероятнее всего стала бы грабить банки". Однако с этой шутке есть доля правды: переживая вместе со своими героями преступления, Кристи сублимирует свою природную агрессивность.

Энергия агрессивности

Таким образом, большинство людей не становятся преступниками и не заболевают психически потому, что им удаётся так или иначе сублимировать свою природную тягу к агрессии, выраженную в той или иной степени. Отсюда следует важный вывод: если человек в силу тех или иных причин не нашел способов сублимации своей агрессивной энергии, то его природная тяга к разрушению может вылиться в варварские формы. Вот описание поведения деревенского подростка; оказавшегося в подобной ситуации.

Воскресный день. Старшие отдыхают после обеда. А наш подросток, запасшись коробком спичек, проделывает следующее. Сидя возле копны сена, он поджигает пучок сена и смотрит, как огонь подбирается к копне. Не давая ему разгореться, он гасит огонь. Затем снова поджигает, и даёт огню разго­реться сильнее, и снова гасит; Он прекрасно понимает возможные последст­вия, своего ''эксперимента": может сгореть всё — и дом, и пристройки. Но продолжает, взмокнув от напряжения. Ещё и ещё раз. Гасить огонь становит­ся всё труднее. И прекращает лишь тогда, когда чувствует: ещё чуть-чуть и погасить огонь уже не удастся. Рубашка прилипла к телу. Обессиленный, он опрокидывается на спину и долго лежит, прислушиваясь к своим ощущениям. Несколько месяцев он теперь будет жить спокойно.

Не следует думать, что подросток психически нездоров. Обычный де­ревенский парнишка. Он вряд ли сможет внятно объяснить, что именно толк­нуло его на столь рискованные действия. Мы же с вами понимаем: однообра­зие и пресность деревенской жизни, отсутствие острых ощущений, возмож­ностей для сублимации агрессивности, заставили его искать выход для энер­гии разрушения, и он нашёл его. Способ мог быть другим, но вряд ли он мог быть цивилизованным.

Что движет бытовым вандализмом подростков, когда они безмотивно истязают слабого, мучают животных, срезают телефонные трубки, поджига­ют кнопку в лифтах и т.п.? Говорят — недостатки воспитания. Конечно, но не это главное. Зачастую это дети из вполне благополучных семей, с прекрас­ными характеристиками из школы. Что же движет обыкновенным подрост­ком, когда он, затаившись, ждет ночного трамвая, чтобы швырнуть камень в его освещенные окна? Он знает, чем это чревато; знает, что может быть пой­ман и наказан, и всё-таки, Им движет то же самое удовольствие риска, опас­ности, разрушения, остроты переживания, которое двигало деревенским пар­нишкой, испытывавшим судьбу поджиганием сена.

Не имея достаточных способов для сублимации своей природной аг­рессивности, подростки находят варварские, дикие формы. Это и вина, и беда их. Значит, государство, общество, семья не предоставили им достаточного спектра возможностей для трансформации агрессивной энергии в культурные формы. Ими должны быть: широкая сеть спортивных залов, стадионов, не­больших и хорошо оборудованных спортивных площадок во дворах, диско­тек, клубов по интересам, всевозможных развдекательно-соревновательных шоу и т.п., участвуя в которых молодые люди могли бы давать цивилизован­ный выход своей агрессивности, в существовании которой они не виноваты.

В западных странах, где учение Фрейда в обязательном порядке входит в школьные и университетские программы, его, идеи давно уже стали состав­ляющим звеном государственной политики в отношении молодёжи. Напри­мер, ни один проект крупного жилого дома, не говоря уж о микрорайоне, не будет утвержден муниципалитетом, если в нём не предусмотрены спортивные залы и площадки, помещения для клубов и дискотек. Особое внимание этому уделяется в студенческих кампусах (общежитиях). Именно поэтому, надо дут мать, подростковый вандализм на Западе далеко не так масштабен, как у нас.

Разумеется, мы коснулись далеко не всех идей выдающегося психолога и философа, каким является Зигмунд Фрейд. Автор надеется, что интерес к ним побудит студентов к самообразованию в этой области.

Происхождение сознания и его сущность — одна из сложнейших фило­софских проблем. Достаточно сказать, что до сих пор продолжаются дискус­сии о вторичности или первичности сознания по отношению к материальному миру. О мыслительной деятельности человека известно уже довольно много (нейрофизиология мышления, законы логики, связь сознания и языка и т.п.), однако остаётся ещё немало загадочного и таинственного.

Например, человек в состоянии управлять многими функциями своего организма: может некоторое время не дышать, обходиться без воды и пищи; встречаются уникумы, способные усилием воли даже изменять частоту бие­ния собственного сердца. Но никто из нас не может даже на короткое время приостановить процесс мышления, который продолжается непрерывно и днём и ночью, — всю жизнь. Попробуйте ни о чём не думать, и вы тут же поймаете себя на том, что, по крайней мере, думаете о том, что ни о чём не думаете.

Близкие друг к другу понятия "мышление", "сознание" и интеллект" иногда неоправданно отождествляют; считают, что это одно и то же. Это до­пустимо в обыденной жизни, но в научном плане их следует различать.

Мышление

Мышление,— это способность к логическим операциям, то есть умений выводить одно, из другого с помощью слов или образов. Эта способность имеется у любого живого суще­ства от рождения, если его нервная система достигла определённого уровня развития и сложности. Каждый, кто наблюдал за поведением животных, вспомнит не один случай, когда животное демонстрирует логичное поведе­ние, далеко не всегда генетически запрограммированное. Животные способны обучаться новому и "изобретать" такие действия, которых нет в генетиче­ском коде.

Автор этих строк однажды чуть не опоздал на работу, наблюдая, как ворона подкладывала грецкие орехи на трамвайные рельсы. Установлено, на­пример, что многим животным свойственна даже такая сложная логическая операция, как счёт. Правда, счёт у них осуществляется не на абстрактном уровне (словами или цифрами), а на образном. Птицы умеют "считать" до трёх, муравьи — до двенадцати, собаки — до двадцати, дельфины — до шес­тидесяти. Приведу описание классического эксперимента с муравьями, под­тверждающего это умение.

Недалеко от муравейника исследователи расположили доску, утыкан­ную колышками (см. рис. 7).

На одном из колышков, скажем, на пятом по счёту от муравейника, по­местили лакомство. Муравей-разведчик, наткнувшись на доску, начинает об­следовать колышки, поочерёдно взбираясь на них. Дойдя до пятого и обна­ружив пищу, он спускается и по доске устремляется в муравейник. Спустя время из него выбегают муравьи-грузчики и уверенно-деловито направляются сразу к пятому колышку, минуя первые четыре.

Не совсем ясно, как именно "разведчик" передал информацию о место­нахождении лакомства своим коллегам, но возникает предположение, что здесь замешан счёт. Следует возражение, что "грузчики" бегут по обратным следам "разведчика", или ориентируются на запах пищи, и счёт здесь ни при чём. Чтобы проверить это, исследователи в то время, когда "разведчик" скры­вается в муравейнике, выдёргивают первый колышек. И что же? "Грузчики" бегут к шестому колышку, который теперь стал пятым, и, естественно, не на­ходят пищи. Можно представить себе их разочарование.

Чтобы снять все сомнения, в очередном эксперименте в момент, когда "разведчик" скрывается в муравейнике, вообще заменяют доску новой доской с колышками, но уже без всякого лакомства. Таким образом, следы и запахи теперь полностью отсутствуют. Однако "грузчики" по-прежнему бегут прямо к пятому колышку.

Когда в эксперименте лакомство располагали на 7, 8, 9 и т.д. колышках, вплоть до двенадцатого, "грузчики" действовали весьма уверенно; но стоило только поместить пищу на тринадцатый колышек или дальше, они оказывались неспособными найти её.

Сознание и интеллект

Сознание — это способность мышления анализировать само себя. Умением думать о том, как именно он думает, обладает лишь человек. По крайней мере, другие случаи науке не известны. И это умение рождает понятие "Я", то есть осозна­ние собственного существования, которое лежит в основе всех остальных че­ловеческих, качеств.

Сознание не дано от рождения, а вырабатывается у ребёнка при обще­нии с окружающими людьми через воспитание и обучение. Вне этого обще­ния сознание не возникает. Случаи, когда младенцы волею обстоятельств на­долго попадают в стаю обезьян или волков и в силу этого навсегда утрачива­ют возможность стать людьми в строгом смысле этого слова, лишний раз подтверждают сказанное. Следовательно, сознание — не природный, не био­логический, а социальный, общественно-исторический продукт.

Наличие сознания у человека (и только у человека!) оказывает сильное влияние на его мышление, то есть на сам процесс реализации логических опе­раций, на уровень их сложности и эффективности. Мышление, которое осознаёт себя, становится способным к целенаправленному развитию и со­вершенствованию, становится тем, что мы называем интеллектом человека. Можно сказать, что интеллект человека — это его мышление, облагорожен­ное сознанием. В таком случае интеллект содержит в себе две составляющие; природную, данную, как говорится, от Бога, и приобретённую через приоб­щение индивида к цивилизационной культуре.

Существует и более строгое определение интеллекта: это понятие, вы­ражающее способность человека быстро принимать правильные решения в условиях дефицита или избытка информации. В нём выделяются три ключе­вых аспекта: быстрота мышления; его правильность по отношению к цели; умение действовать (анализировать) в некомфортных ситуациях, когда избы­ток информации или её недостаток одинаково затрудняют поиск верного ре­шения или его вариантов. Чем быстрее протекает мыслительный процесс, чем меньше ошибок при этом совершается, и чем меньшей помехой при этом ока­зывается дефицит или избыток информации, тем выше уровень интеллекта человека.

Сознание и язык

Сознание неразрывно связано с речью — второй сигнальной системой (первой являются ощущения). Понятие "язык" шире понятия "речь". Язык — это любой способ передачи ин­формации, тогда как речь — передача информации с помощью слов. Есть язык звуков, жестов, мимики, рисунков и т.п.; и есть язык слов — речь — высшая форма языка.

Язык животных выполняет лишь сигнальную функцию, он не способен обозначать вещи и явления. Например, вожак гусиной стаи, заводя лисицу или ястреба, тут же подаёт сигнал опасности, но именно сигнал, а не знак; его крик одинаков при любой угрозе, он не обозначает характера опасности: гро­зит она с земли или с воздуха, и что именно угрожает. Стая гусей в этот мо­мент прерывает своё занятие и поступает так, как поступает вожак — взлета­ет, если поднимается в воздух он, или устремляется в кустарник, если туда прячется вожак.

Речь, как язык сознания, как материальная оболочка мысли, не только сигнализирует, но и обозначает, то есть выполняет знаковую функцию. Кро­ме того, слово, выполняет функцию обобщения, без чего невозможно абст­рактное мышление. У животных, даже высших, эта функция практически не развита. Вот описание хрестоматийного опыта. Шимпанзе была обучена заливать огонь водой из банки, чтобы достать банан из ящика (огонь мешал это сделать). Когда ящик с бананом и огонь расположили на плоту, а банку с во­дой оставили на берегу, то шимпанзе побежала по мосткам за банкой с водой, хотя вокруг было полно воды и имелась пустая банка.

Что мешает обезьяне зачерпнуть воды из озера? Низкий уровень обоб­щения: для шимпанзе вода в банке и вода в озере — не одно и то же. У неё нет понятия "вода вообще". Известно, что у отсталых народов севера снег, лежащий на земле, имеет одно название; снег на дереве — другое; падающий снег — третье, и т.д. Их сознание ещё не столь развито, чтобы подняться до обобщающего понятия "снег вообще". Именно поэтому отсталые народы не имеют философских систем, так как для их создания необходим высокий уро­вень абстрактного мышления и соответствующей ему лексики.

Парадокс Лейбница

Во второй половине XIX в. в европейском научном мире происходили довольно азартные дискуссии о природе мышления, отголоски которых звучат и по сей день. В них участвовали не только философы, но и естествоиспытатели, преимуществен­но — физиологи. Спор шёл вокруг вопроса: материальна мысль как таковая, или нематериальна (идеальна)?

Одни учёные считали, что мысль — это особого рода вещество, выде­ляемое мозгом во время его работы (в наше время высказываются предположения, что материальность мысли имеет не вещественную, а полевую осно­ву). Другие же возражали, полагая, что хотя мысль и связана с материальны­ми процессами в мозге (физическими, химическими), но не более того; сама же мысль идеальна, то есть не обладает ни одним из свойств, присущих веще­ству или физическому полю.

Справедливости ради нужно сказать, что начало этой дискуссии поло­жил ещё раньше немецкий философ и математик Лейбниц. Он сформулиро­вал парадокс, суть которого, если говорить современным языком, можно вы­разить следующим образом.

Представим себе, что человеческий мозг увеличился до размеров крупного промышленного предприятия. И мы можем, проходя по его "цехам", на­блюдать работу оборудования и весь ход производства. При этом, однако, мы не смогли бы понять из наших наблюдений, какого рода продукция произво­дится на этом заводе. Гудят станки, движутся конвейеры, мелькают детали и узлы, но неясно, каков же конечный продукт. Будучи заинтригованными, мы просим показать нам склад готовой продукции, на что получаем потрясаю­щий ответ, что такового на заводе вообще нет. Таким образом, парадокс за­ключается в том, что мозг похож на завод, где всё крутится и вертится, одна­ко продукцией этого удивительного завода является не нечто осязаемое, а... само это кручение и верчение.

Сторонники материальности мысли приводили в качестве аргумента эксперимент (такие опыты физиологи демонстрировали студентам на своих университетских лекциях). Студента укладывали на горизонтальную доску, имеющую посередине ось вращения, и уравновешивали. Затем ему задавали вопрос: "Сколько будет 14x17?". Он начинал думать, и равновесие наруша­лось в сторону головы. "Вот видите, — восклицал профессор, — мозг начал выделять мысль, подобно тому, как печень выделяет желчь, и голова стала тяжелее!". На это сторонники идеальности мысли возражали, что при усилен­ном размышлении увеличивается приток крови к головному мозгу, и опыт, таким образом, ничего не доказывает.

Можно сделать вывод, что спор, по сути, свелся к вопросу: мысль — это ПРОДУКТ мозга, или ФУНКЦИЯ мозга? Если верно первое, то мысль материальна; если верно второе, то мысль идеальна. Дискуссия не окончена, хотя, нужно заметить, большинство учёных склоняются к тому, что мысль — функция мозга; и эта функция — анализ информации. Мозг не рождает ин­формацию, а перерабатывает её, переводя в новое качество. Информация же не обладает свойствами материального объекта, то есть идеальна.

Сознание как отражение

Как и всё в мире сознание есть результат развития. Любой материальный объект обладает свойством, ко­торое можно рассматривать как предпосылку созна­ния. Это свойство — отражение (отображение). Слово "отражение" в при­вычном смысле означает отбрасывание, отскакивание чего-то от какой-либо преграды, подобно тому, как лучи света отражаются от зеркальной поверхно­сти. В философии этот термин наполняется иным содержанием.

Когда вещи взаимодействуют друг с другом, то в них непременно про­исходят какие-то изменения. При этом на какое-то время — короткое или зна­чительное — остаются следы воздействия, по которым довольно часто можно догадаться, восстанавливая картину, что именно воздействовало и как.

Учёный, изучающий в лаборатории различные воздействия на предмет исследования; охотник, идущий по следу таёжного зверя; дактилоскопист, снимающий отпечатки пальцев на месте преступления и т.п. — все они так или иначе заняты как раз восстановлением картины случившихся событий по их следам. Стало быть, отражение — это реакция материальной системы на воздействие, которая сопровождается запечатлением и сохранением следов этого воздействия. Как универсальное (всеобщее) свойство материи отражение со­провождает любое взаимодействие независимо от его природы. Если рассмат­ривать эволюцию материальных систем, то можно выделить простейшие фор­мы отражения (механические, электрические, химические и т.п.) и более слож­ные, связанные с появлением живых существ. У одноклеточных это раздражи­мость. У многоклеточных появляется избирательная реакция на воздействия, возникают органы чувств и, как следствие, появляются ощущения. На основе ощущений развивается психика. На базе психики формируется способность к мышлению. Наконец, на фундаменте мышления появляется сознание.

Таким образом, сознание является высшей ступенью развития такого всеобщего свойства материй, как свойство отображать. Этот вывод позво­ляет сделать предположение, что сознание в самом общем плане является ре­зультатом эволюции живой материй, поднявшейся в своём развитии до со­стояния общественной жизни, то есть человеческого общества. Однако наука пока не может похвастать, что в вопросе о происхождении сознания имеется полная ясность. Напротив, неясного гораздо больше.

Эволюционно-трудовая гипотеза

Объяснять происхождение сознания через слу­чайность — занятие не очень серьёзное. Вероят­ность такого события ничтожно мала; она намно­го меньше, чем, скажем, вероятность того, что внезапный вихрь, налетевший на городскую свалку, случайно "соберет" из хлама и мусора "Мерседес-600".

Одной из наиболее распространённых гипотез возникновения сознания является эволюционно-трудовая гипотеза, соавторами которой считаются Ч. Дарвин и Ф. Энгельс. Согласно ей многие тысячелетия назад один из под­видов человекообразных обезьян через посредство трудовой деятельности и членораздельной речи эволюционировал в сторону человеческого общества.

Предполагается, что этот процесс был длительным и постепенным. Биологическими предпосылками к сознанию явились: крупный мозг, стадный образ жизни обезьян, особенности анатомии передних конечностей, позво­ляющие брать предметы. Это способствовало прямохождению и изготовле­нию простейших орудий труда (как известно, ни одно животное не в состоя­нии изготовить орудие труда).

Переход от мышления к сознанию, совершившийся когда-то на этой основе, привёл к появлению у древних людей таких качеств, как умение общаться друг с другом посредством слов и способность планировать свои дей­ствия (животные, образно говоря, живут "сиюминутно"); Наглядную схему эволюционно-трудового процесса можно увидеть любом школьном кабине­те биологии, где в развёрнутом, виде показано, как, начиная с появления амё­бы и инфузории, развитие живых существ приводит к появлению приматов, а затем и человеческого общества.

Сильные стороны

Разумеется, данная гипотеза имеет сильные стороны.

Во-первых, все виды живых существ легко расположить на ступенях воображаемой эволюционной "лестницы", каждая из которых сопровождается появлением новых свойств, которых не было раньше; на верхней ступени как раз и располагается человек с его новым свойством — сознанием, что выглядит вполне логичным.

Во-вторых, установлено, что зародыш человека за девять месяцев сво­его внутриутробного, развития как бы кратко проходит (воспроизводит) ос­новные из упомянутых ступеней (появляется хвост, жаберные щели, плавни­ки и т.п., которые затем атрофируются). Это говорит о родстве человеческого рода со всем остальным животным миром, то есть априродно-эволюционном происхождении человека. Однако заметим, что из этого родства не вытекает автоматически факт сознания: биологически человек — продукт эволюции, скорее всего это так и есть; но его сознание невозможно объяснить как всего лишь "бесплатное приложение" к этой эволюции.

В-третьих, известно, что генетические коды человека и человекооб­разных обезьян совпадают на 97%. что косвенно указывает на идею прямого родства людей именно с ними, а не с какими-то другими видами живых орга­низмов. Немаловажную роль играет также внешнее сходство человека с выс­шими обезьянами, что рождает обычно какое-то смутно-интригующее и ост­рое любопытство к этим существам у наблюдающих их людей. Но и здесь нужно добавить, что генетические коды кошек и собак, например, тоже сов­падают в почти такой же степени, однако никто не спешит на этом основании утверждать, что кошки произошли от собак, или наоборот.

Слабые стороны

Вместе с тем, эволюционно-трудовая гипотеза происхождения сознания имеет и слабые стороны, которые в нашей стране в годы советской власти замалчивались из идеологи­ческих соображений (борьба с религией, логическая незыблемость марксиз­ма-ленинизма и т.п.).

Во-первых, до сих пор, несмотря на все старания, не найдено останков так называемого "промежуточного звена" между обезьяной и человеком. Сто­ронники данной гипотезы пытаются объяснить это тем, что переходное звено не отличалась устойчивостью, стабильностью; оно, мол, было кратковремен­ным и поэтому не оставило следов. Другие же говорят, что пока не нашли, но, возможно, найдём завтра или послезавтра. Надо признать, что всё это звучит не очень убедительно.

Во-вторых, установлено, что мы, люди, используем возможности своего мозга в среднем всего лишь на 7-9%. Природа же ничего не создаёт "впрок"; все живые, существа используют свои биологические возможности "на полную катушку". Наличие такого огромного "резерва" у человеческого мозга совершенно необъяснимо с точки зрения эволюционно-трудовой гипо­тезы. Возникает фантастическая мысль о том, что человек, возможно, появил­ся не а земных, а в других условиях, требующих иного использования интел­лектуальных способностей.

В-третьих, известно, что различные виды животных только исчезают (и основном по причине техногенной деятельности человека): никто и никогда ещё не наблюдал возникновения нового вида как в естественных, так и в лабораторных условиях. Все попытки создать искусственно новый вид путём скрещивания уже имеющихся терпят неудачу. В одних случаях получаемые гибриды не могут размножаться (например, мул — гибрид лошади и осла — не способен давать потомство); в других — у гибридов вновь рождаются ис­ходные виды (скажем, помесь волка и собаки даёт потомство в виде либо "чистых" собак, либо "чистых" волков). Это наталкивает на мысль, что люди и обезьяны — это разные виды, а не подвиды одного вида.

Идею скрещивания человека и обезьяны в экспериментальных целях вряд ли можно признать этичной и гуманной. Однако в годы второй мировой войны немецкие врачи, если их можно так назвать, проводили и такие "опы­ты". Они дали отрицательный результат: оплодотворение не происходило. Всё это весьма серьёзно подрывает доверие к гипотезе о происхождении че­ловека от обезьяны.

В-четвёртых, методами радиоуглеродного анализа установлено, что биомасса (масса всего живого) на Земле на протяжении миллионов лет практически не изменяется; она колеблется в ту или иную сторону лишь в связи с изменениями климата. Тогда как согласно эволюционной гипотезе биомасса должна со временем нарастать. Это рождает невероятное с точки зрения тра­диционных представлений предположение об одновременном появлении всех видов живых существ на Земле.

Другие гипотезы

Таким образом, мы видим, что вопрос о происхождении сознания остаётся открытым. Существуют и другие предположения на эту тему. Это, например, космологическая гипотеза, согласно которой в далёком прошлом произошло случайное или плановое, "засевание" Земли матрицами ДНК, включая генетический код че­ловека.

Это гравитационная гипотеза, по которой гравитационное поле имеет разные частоты, аналогичные частотам электромагнитного поля; этим часто­там соответствуют различные материальные образования, среди которых есть "биргравитоны". В этом плане материальная основа сознания — гравитаци­онное поле особой частоты.

Это лептонно-полевая гипотеза, в соответствии с которой существуют особые частицы — лептоны, создающие поля с разными уровнями одушев­лённости и мышления (эти частицы уже открыты современной наукой, одна­ко их свойства пока недостаточно изучены).

Как бы то ни было, можно сказать, что три крупных проблемы, по ко­торым у современной науки пока нет внятных ответов — происхождение Вселенной, возникновение жизни, появление сознания — продолжают волно­вать воображение и беспокоить своей неразрешённостью.

Теория научного познания (гносеология) — одна из областей философ­ского знания. Каковы движущие силы и средства научного познания? Каковы возможности человека в познании мира, всё ли доступно ему в этом отноше­нии? Что является критерием истинности тех или иных научных положений? Какой должна быть деятельность учёного, чтобы быть наиболее рациональ­ной и эффективной? Как отличить науку от псевдонауки (псевдо — "как бы")? Эти и подобные им вопросы возникают перед любым учёным, незави­симо от того, в какой именно области он работает.

Движущие силы науки

Наука — это область деятельности людей, сутью которой является получение знаний о природных и общественных явлениях, а также о самом человеке. Она зародилась в те далёкие времена, когда в связи с развитием материального производства люди перестали довольствоваться случайными наблюдениями и ощутили потребность в точном знании о сущности тех или иных явлений, без которого они уже не могли удовлетворять свои растущие потребности. Сле­довательно, основной движущей силой научного познания является практи­ческая потребность в знаниях. Большинство наук выросли из этих потребно­стей, хотя некоторые из них, особенно в таких областях, как математика, тео­ретическая физика, космология, родились не под прямым влиянием практиче­ской надобности, а из внутренней логики развития знания, из противоречий в самих этих знаниях. Например, математическая логика и физика внутриядер­ных процессов развивались сначала как "чистое" знание, и лишь позже обна­ружилась возможность их практического использования для разработки ком­пьютеров и атомных электростанций.

На второе место нужно поставить любопытство учёных. Один из них как-то пошутил: "Занятие наукой — это удовлетворение собственного любо­пытства за государственный счёт". И в этой шутке есть глубокий смысл: не­любопытный учёный — это не учёный. Задача учёного — задавать природе вопросы с помощью экспериментов и получать на них ответы.

На третьем месте, в качестве движущей силы научного познания, сле­дует расположить интеллектуальное удовольствие, которое испытывает че­ловек, открывая то, что до него никто не знал (в учебном процессе интеллек­туальное удовольствие тоже присутствует как открытие студентом новых зна­ний "для себя"). Определенно можно сказать, что наличие этого свойства позволяет отличить настоящего студента от молодого человека, случайно оказавшегося в стенах высшего учебного заведения.

Средства науки

Главным средством научного познания является разум, ло­гическое мышление учёного, его интеллектуальные и эври­стические (творческие) способности. Однако мыслительная деятельность осуществляется в единстве с данными органов чувств. В далёкие времена первые исследователи природы не располагали ничем, кроме своих органов чувств, показания которых весьма приблизительны, субъективны. Но, начиная примерно с XVII в., появляются первые приборы, пусть ещё несовер­шенные, которые давали уже более точную информацию о свойствах вещей.

Прибор — это как бы вышедший за свои естественные границы тот или иной орган человеческого тела, возможности которого в смысле чувствитель­ности и точности намного превосходят природные реакции человеческого ор­ганизма на различные воздействия. Тело человека различает степени темпе­ратуры, массы, освещённости, силы тока и т.п., но термометры, весы, гальва­нометры и т.д. делают это гораздо точнее. С изобретением приборов познава­тельные возможности человека невероятно расширились; стали доступными исследования не только на уровне близкодействия, но и дальнодействия (яв­ления в микромире, астрофизические процессы в космосе). Наука начинается с измерения. Поэтому девиз учёного — измерь то, что можно измерить, и найди способ измерить то, что измерению пока не поддаётся.

Роль практики

Практика — это предметно-орудийная деятельность людей, суть которой в реализации тех или иных замыслов и проектов, вытекающих из их материальных или духовных по­требностей. Формы практической деятельности разнообразны: это и прибор­ный эксперимент в лаборатории; это и производственная деятельность в про­мышленности, в сельском хозяйстве, на транспорте и т.п.; это и конкретное участие людей в общественно-политической, жизни (участие в выборах, рефе­рендумах, забастовках и т.д.).

Практика выступает основой познания, его главной движущей силой и, в конечном счёте, его целью. Кроме того, практика является критерием (ме­рилом) истинности научного знания. И в этом смысле практика выше тео­рии. Однако это не абсолютный критерий. Практика не только проверяет и подтверждает истинность теории, если последняя действительно даёт объек­тивное знание, но она же со временем показывает ограниченность, приблизи­тельность этой теории, то есть относительность выраженного в ней знания. Следовательно, практика является побудителем к построению новой теории, дающей более точное знание и имеющей более широкие границы применимо­сти. Единство теории и практики выражено в известном афоризме: "Практика без теории слепа; теория без практики мертва".

Важным вопросом в гносеологии является следующий: как отличить собственно научную деятельность от псевдонаучной. Или, иными словами, каким критериям должна отвечать деятельность учёного, чтобы определенно можно было сказать, что это деятельность в рамках науки, а не за её предела­ми, не около неё. Сообщество учёных за всю многовековую историю науки выработало несколько таких основных критериев, принципов.

Принцип причинности

Прежде всего это принцип причинности (детерминизма). Суть его в том, что всякое явление или событие (событием называется любое изменение ситуации или процесса) имеет причину (или причины), которую можно обнаружить и выразить на языке научных понятий. Допущение беспричинных явлений или событий означает, что учёный покидает почву науки, начинает заниматься мистикой. Например, предположение, что электрон "обладает свободой воли", то есть может дви­гаться совершенно непредсказуемо, как бы "по своему желанию" выбирая тра­екторию, свидетельствует о том, что автор такого предположения выходит за границы науки как таковой, переходит в область лженауки.

В истории философии были попытки вообще отрицать объективность причинно-следственных связей. Например, английский философ XVIII в. Да­вид Юм считал их не более чем "привычкой" человека к определённой после­довательности событий, которая в любой момент может нарушиться, в ре­зультате чего случится то, чего никто не ожидал. Действительно, такие нару­шения случаются сплошь и рядом, однако и они имеют объективные (или субъективные, если в процесс вмешивается человек) причины, существование которых Юм как раз и отрицал, настаивая на принципиальной непознаваемо­сти связи явлений друг с другом. Вы, иронизировал он над детерминистами, уподобляетесь курице, которая привыкла, что хозяин каждое утро приходит к ней с лукошком кукурузных зёрен; но однажды он пришёл с ножом... Однако это замечание Юма хотя и остроумно, но ошибочно. Если одно событие предшествует другому по времени, то это, конечно, ещё не значит, что первое — причина, а второе — его следствие. День не причина ночи, и ночь не при­чина дня, но сама их смена имеет объективную (не зависящую от привычек людей) причину — вращение Земли вокруг своей оси.

Причинно-следственная связь событий — это больше чем просто при­вычка. Привычка опирается на веру, тогда как вывод об объективности при­чин и следствий вытекает из всей многовековой практики человечества. Вся история производства и научной деятельности людей показывает, что если мы не знаем почему произошло то или иное событие, то это лишь означает, что мы ещё мало знаем и поэтому пока ещё не можем объяснить причину данного события, но, возможно, сумеем сделать это позже. В основе научной деятельности как раз и лежит установление объективных причинно-следственных связей между явлениями и событиями.

Принцип воспроизводимости результатов

Ещё одним важным критерием научности являет­ся принцип воспроизводимости результатов экс­перимента. В науке существует довольно жёсткая конкуренция. Соображения приоритетности (кто первым сделал то или иное открытие) играют далеко не последнюю роль. Учёные с исключительным интересом следят за достижениями друг друга, особенно в области точных наук. Для этого используются научные публика­ции в периодических изданиях, монографиях, участие в симпозиумах, конфе­ренциях и т.п. Обмен свежей информацией о полученных результатах — это та важнейшая сторона деятельности сообщества учёных, без которой невоз­можно представить себе развитие современной науки. Новое знание! тут же используется, чтобы двигаться дальше.

Поэтому как только кем-либо из учёных, или группой учёных, получен интересный и важный результат, в родственных по направлению лаборатори­ях непременно постараются повторить его, руководствуясь описанием в пуб­ликации. Эксперимент считается строгим и представляющим интерес только в том случае, если при соблюдении тех же условий будет получен именно тот результат, о котором заявил его автор. Будучи подтвержденным, этот резуль­тат становится вкладом в науку, которым теперь можно пользоваться в даль­нейших исследованиях. В противном случае авторитет автора в научном мире будет серьёзнейшим образом подорван, и к его дальнейшим публикациям бу­дут относиться с недоверием.

Принцип соответствия

Серьёзным критерием научности в области теоретической деятельности является также принцип соответствия, суть которого в следующем: новая теория должна включать в себя старую теорию (предшественницу) как свой частный случай. Иначе говоря, если на смену одной теории, уже проверенной на прак­тике, приходит другая, более точная, учитывающая факторы, которыми пре­небрегала первая, то уравнения этой новой теории должны превращаться в уравнения старой, как только мы введём соответствующие ей ограничения.

Например, зависимость массы тела от скорости его движения в теории относительности А. Эйнштейна выглядит так:

где m0 — масса покоя; V — скорость тела; с — скорость света в ва­кууме. Если ввести ограничение, то есть допустить, что скорость тела слишком мала по сравнению со скоростью света, то величиной  можно пренебречь, и подкоренное выражение даёт единицу. Следовательно, т = т0 , то есть мы получаем вывод, что масса тела не зависит от его скорости. А это и есть основополагающий принцип классической механики Ньютона, на смену ко­торой пришла теория относительности.

Если же при сравнении старой и новой теории принцип соответствия не выполняется, то это служит основанием серьёзных сомнений в истинности новой теории.

"Бритва Оккама"

Люди, занимающиеся научными исследованиями, придерживаются также принципа, получившего название "бритва Оккама". У. Оккам — английский философ XIV в., выразил его в следующей форме: "Не следует умножать сущности без надобности". Иными словами, объясняя какое-либо явление, не нужно торо­питься вводить для этого принципиально новые понятия; сначала нужно попытаться сделать это, используя уже известные понятия и принципы. И толь­ко в том случае, когда это не даёт результата, необходимо разработать и вве­сти новые понятия.

Данный принцип Оккама можно назвать ещё принципом рационально­сти: если имеются несколько объяснений (гипотез) данного явления или со­бытия, то начинать проверку этих гипотез следует с самой простой, не тре­бующей сложных теоретических построений. В случае неудачи нужно; двига­ясь последовательно, перейти к более сложному объяснению и т.д.

Таким образом, перечисленные выше четыре принципа (причинности, воспроизводимости, соответствия и рациональности), вместе с критерием практической проверки, являющимся основным, дают достаточно надёжную защиту от проникновения в науку таких "исследований", которые не могут быть отнесены к собственно научным исследованиям.

Кумулятивизм

В прошлом в науке господствовал взгляд, согласно которому развитие научного знания происходит путём непрерывного и кропотливого накопления учёными различных сведений о мире. Иными словами, дело представлялось следующим образом. Как строи­тели кладут кирпич к кирпичу, строя здание, или пчёлы несут и несут в свои ульи нектар, заполняя им восковые ячейки, так и учёные добывают новые знания и добавляют их к уже имеющимся, обеспечивая этим кумулятивный (накапливающий) рост науки. Такой подход исходил из чисто количественно­го понимания развития науки, не учитывающего качественные скачки, то есть нарушения плавности и непрерывности.

На Самом деле в развитии науки время от времени происходят настоя­щие научные революции, когда рушатся старые представления, создаются новые методы исследования и выдвигаются гипотезы, не укладывающиеся в прежние привычные схемы. При этом приходится перестраивать старые "этажи" здания науки. В результате изменяется научная картина мира, изме­няется сам стиль мышления учёных и их представления о "правилах" научной деятельности. Примерами таких научных революций являются гелиоцентри­ческая система Коперника, механика Галилея и Ньютона, теория относитель­ности Энштейна, квантовая механика и т.д. При этом принципиально новые идеи всегда встречают сопротивление со стороны научного сообщества. За­тем к этим идеям начинают присматриваться, проверять, убеждаются в их правильности и, наконец, наступает время, когда они становятся общепри­знанными и привычными.

Гегель писал по этому поводу: "Истина рождается как ересь, а умирает как предрассудок". Предрассудок не следует путать с суеверием. Предрассу­док — это знание, а не синоним обязательно ошибочного представления; но это знание, ставшее общеизвестным, тривиальным, принимаемым некритиче­ски как нечто должное и бесспорное. Например, в своё время таким предрас­судком было утверждение — "масса тела не зависит от его скорости". И это было верно, но лишь при небольших скоростях. Больших скоростей, сравнимых со скоростью света, наука, просто не знала.

Когда же была выдвинута идея зависимости массы тела от его скоро­сти, то она была воспринята как абсурдная. Первоначальное несогласие с идеями теории относительности было столь значительным, что комитет по присуждению нобелевских премий не осмелился дать за её разработку пре­мию Эйнштейну, а сформулировал своё решение иначе — "за объяснение яв­ления фотоэффекта", значимость которого была намного меньше.

Таким образом, всякая принципиально новая идея проходит в своём становлении три этапа. Сначала говорят: "Этого не может быть!"; затем — "В этом что-то есть"; и, наконец, — "Ну кто же этого не знает?!". В "науке, как и в любом другом деле, авторы чего-то нового, непривычного должны обладать определённой долей мужества, терпения и готовности выдержать сопротив­ление тех, кто не желает расставаться с устоявшимися представлениями и ме­тодами, гарантирующими их интеллектуальный комфорт.

Парадигма

Для обозначения описанной выше ситуации, связанной с научными революциями, в философии науки используется понятие "парадигма" (от гр. — "образец"). Сообщество учёных, живущих и действующих в данную эпоху, вырабатывает определён­ные модели, образцы научной деятельности, своего рода "дисциплинарные матрицы". В парадигму входят наиболее распространённые среди учёных данного поколения убеждения, представления о том, какой крут проблем и как именно должен решать учёный; какими средствами, включая техниче­ские, он обязан при этом пользоваться. В неё входят определённые ценности, признание которых является обязательным условием приобщения к научному сообществу. Собственно, само понятие "научное сообщество" обозначает круг людей, придерживающихся господствующей в данное время парадигмы.

Парадигма находит своё воплощение в действующих научных школах, в учебниках, в классических трудах учёных, влияние и значение которых ста­ло общепризнанным. Парадигма как бы полуофициальна. Её принципы и тре­бования не имеют протокольного, официального перечисления. Они нигде не записаны буквально. Но эти неписанные правила и предписания научной дея­тельности выражают определённую модель, образец последней, и служат в случае их признания своеобразным "пропуском" в научное сообщество.

Например, в догалилеевские времена считалось дурным тоном ставить какие-либо опыты, так как главным и достаточным орудием учёного счита­лось логическое рассуждение. Поэтому на любителей экспериментировать смотрели как на "чужаков" в науке. Во времена Декарта и Лейбница образцом научной теорий считалась математика, в силу чего даже гуманитарии стреми­лись писать свои труды на манер учебника геометрии.

Принципиально новые идеи или новые методы очевидно покушаются на сложившуюся парадигму и именно поэтому встречают сопротивление со стороны научного сообщества. Это неприятие бывает столь велико, что, как однажды выразился Т. Кун, который ввёл в оборот понятие "парадигма", но­вой идее или методу приходится дожидаться времени, когда носители старой парадигмы просто физически вымрут.

Таким образом, всякая научная революция связана со сменой парадигм. Этот процесс, конечно, не одномоментный. Он иногда занимает десятилетия. Новые поколения учёных легче усваивают прежде непривычные, идеи и об­разцы научной деятельности. Затем наступает более или менее длительный период "нормального" (кумулятивного) развития данной науки, до тех пор, пока не возникнут новые "еретические" идеи. Ересь — признак новизны. Од­нажды Нильс Бор сказал молодому учёному: "Ваша теория недостаточно су­масшедшая, чтобы быть истинной". И в этих словах содержится глубокий смысл.

Понятие истины

Понятие истины определялось в истории философии по-разному. Одни считали достаточным для истины, если она мыслится ясно и отчётливо. Другие принимали за истину то, что соответствует мнению большинства людей. Третьи полагали истиной то, что выгодно, полезно человеку (такая точка зрения получила название ''праг­матизм"). Четвёртые вообще отрицали объективную, то есть не зависящую от воли людей, истину. Например, Ницше писал: "Истина — это наиболее целе­сообразное заблуждение".

Разнообразие мнений во многом объясняется тем, что иногда отождест­вляют между собой такие понятия, как "истина", "правда", "ценность”, "поль­за". Скажем, в известном высказывании Бэкона: "Истина — дочь времени", — слово "истина" нуждается в замене на слово "правда", так как имеется в виду, что правду о тех или иных исторических событиях и их причинах люди чаще всего узнают не сразу, а лишь спустя десятилетия, а то и столетия, когда исчезает заинтересованность кого-либо в сокрытии правды.

Чтобы избежать путаницы терминов, условимся употреблять слово "истина" только в смысле "научная истина". Если отталкиваться от сильного критерия практики, то научная истина — это такие знания о мире, обществе, человеке и т.д., которые выдержали испытание практикой, в силу чего их со-. держание уже не зависит от воли и интересов людей.

Абсолютное и относительное в истине

Истину не следует рассматривать только как гото­вый, окончательный, раз и навсегда данный ре­зультат познания. Как писал Гегель, истина есть процесс. Она не похожа на отчеканенную монету, которую можно положить в карман. Иными словами, как научное знание ис­тина содержит в себе два момента, находящиеся в единстве — устойчивость и изменчивость. Любое проверенное практикой знание содержит в себе такие элементы, от которых наука уже никогда не откажется, каких бы глубин она не достигла. И, одновременно, это же знание имеет элементы, приблизитель­ность и относительность которых раньше или позже обязательно обнаружится. Если человек видит в истине только устойчивое, абсолютное, то это будет проявлением догматизма. Если же, напротив, замечает в ней только изменчивое, относительное, временное, то это будет проявлением релятивизма.

Верификация

Учёные, исследующие проблему принципиального отличия истинных высказываний в науке от неистинных, выдвинули принцип, получивший название "принцип верифицируемости". Его суть в следующем. Истинными было предложено считать только такие высказывания, которые допускают либо прямую, либо косвенную проверку опытом, экспериментом. Такую проверку называют эмпирической. Например, закон Ома проверяется прямым опытом, тогда как постулат теории относи­тельности — скорость света в вакууме одинакова во всех инерциальных сис­темах — проверяется косвенно.

Замысел авторов принципа верифицируемости заключался в том, чтобы с его помощью отсечь от науки теоретические высказывания, которые не яв­ляются научными, но претендуют на это высокое звание. Например, "атаке" подверглись такие высказывания, как, "материя — первична, сознание — вторично", "мир бесконечен", "беспричинных явлений не бывает" и т.п. Оче­видно, это философские высказывания. Так же очевидно, что ни прямо, ни косвенно их невозможно проверить.

Однако выяснилось, что в структуре научного знания (и не только фи­лософского, но и естественнонаучного!) вообще нет таких даже эмпириче­ских утверждений, которые бы были совершенно свободны от явной или скрытой теоретической (непроверяемой) интерпретации. Мало того, выясни­лось, что сам принцип верифицируемости не верифицируется. Таким обра­зом, попытка отсечь непроверяемые, сугубо теоретические (как сказали бы во времена Гегеля — спекулятивные) высказывания от остальных очевидно на­учных (эмпирических) высказываний оказалась неудачной, иными словами, научное знание всегда содержит в себе некоторую компоненту, которую не­возможно прямо или косвенно проверить на опыте.

Фальсифицируемость

Когда это выяснилось, то была предпринята следующая попытка. К. Поппером был сформулирован более сильный принцип — принцип фальсифицируемости. Суть его в том, что высказывание можно считать на­учно истинным, если возможно указать условия, пусть даже мысленные, при которых данное высказывание будет очевидно ложным. Например, если ско­рость тела окажется близкой к скорости света, то законы ньютоновской меха­ники становятся неистинными. Или: если подвергнуть газ высокому давле­нию, то законы для идеальных газов уже не работают, так как уже невозмож­но пренебрегать силами взаимодействия между молекулами, расстояние меж­ду которыми существенно уменьшается.

С этой точки зрения теоретические (в частности — философские) выска­зывания действительно не фальсифицируются. Скажем, указать условия, при которых высказывание "беспричинных явлений не бывает" нарушается, действительно невозможно. Стало быть, его следует объявить ненаучным. Однако рассмотрим высказывание, в истинности которого вряд ли кто-либо будет со­мневаться — "часть меньше целого". Оно тоже не фальсифицируется.

Следовательно, желая доказать ложность философских истин, точнее — их ненаучность, автор принципа фальсифицируемости рискует избавить науку от многих и многих теоретических положений, истинность и научность которых очевидна. Таким образом, данный принцип, как и принцип верифи­цируемости, не может служить абсолютным критерием отсечения ненаучных теоретических высказываний от научных. Можно сделать предположение, что таких абсолютных критериев вообще не существует; Здание научного знания оказывается сложнее, чем это представляется некоторым философам науки.

Понятие мётода

Слово "метод" в переводе с греческого означает "исследование". Метод — это способ достижения цели, определённые приёмы познания или практической деятельности. Методо­логия — учение о методах. Метод не следует путать с методикой. Методика — это алгоритм каких-либо действий, для овладения которым не требуется обязательное знание теории процесса. Иными словами, это лишь техническая, внешняя сторона метода. Метод же опирается на определённую научную концепцию и систему теоретических знаний, то есть является следствием глубокого проникновения в суть явления. Например, существует метод "ме­ченных атомов": в лекарство вводят небольшое количество радиоактивного изотопа, а затем с помощью регистрирующих излучение приборов наблюда­ют за концентрацией атомов этого изотопа" в тех или иных органах человече­ского тела, делая отсюда выводы о распространении в нём лекарства. Мето­дика на основе этого метода означает лишь процедуру, последовательные действия, необходимые для конкретной реализации метода (приготовление раствора, обеспечение стерильности, введение раствора в организм, подклю­чение приборов и т.п.).

Френсис Бэкон сравнивал метод с фонарём, которым путник в темноте освещает себе путь. Даже хромой человек, говорил он, вооружённый пра­вильным методом, достигнет цели раньше, нежели всадник, скачущий на­обум. Знаменитый русский учёный И.П. Павлов подчёркивал, что даже не очень талантливый учёный, если он использует надёжный метод, обязательно достигнет успеха. Применительно к высшему техническому образованию можно сказать, что главная задача студента — овладеть методами инженер­ной деятельности, для чего необходимо усвоить всё богатство фундаменталь­ных теоретических знаний по своей специальности. Методы принято подразделять на обыденные и научные.

Обыденные методы

Обыденными называются методы деятельности, которыми люди пользуются в своей повседневной жизни.

Это прежде всего метод "здравого смысла" — спо­соб действий на основе массового житейского опыта. Способы действий, приводящие к успеху, накапливались, закреплялись и передавались от поко­ления к поколению. Принцип метода здравого смысла — подражание, а его девиз — "делай как я".

Ещё один обыденный метод — метод "проб и ошибок". Этот метод ис­пользуется, когда нет теории процесса, или она не известна. Человек пытается достичь цели; но не знает, каким путём идти. Он пробует так, пробует эдак — не получается. Попробовал иначе — получилось! Хотя чёткого представления — почему получилось — у него нет. Однако цель достигнута. Очевидно, что метод проб и ошибок — не лучший метод. Но, как говорится, лучше плохой метод, чем никакого. Следует заметить, что если в научной лаборатории пользуются методом проб и ошибок, то это говорит о невысоком качестве ис­следований.

Эмпирические методы

Научные   методы   подразделяются  на эмпирические (опытные) и теоретические. К эмпирическим относится наблюдение — самый исторически древний ме­тод. Наблюдение — это исследование какого-либо процесса без вмешательст­ва в его протекание. Более высокая ступень — эксперимент, который осуще­ствляется с обязательным вмешательством в изучаемый процесс.

Допустим, мы хотим измерить силу тока в электрической цепи. Для это­го включаем в цепь амперметр. И хотя, амперметр обладает очень маленьким собственным сопротивлением, его включение несколько увеличивает сопро­тивление цепи. Следовательно, его показания немного меньше действительного значения силы тока. Но разницу при желании легко вычислить, добавив её к показаниям прибора. Таким образом, вмешательство и процесс включением измерительных приборов искажает сам процесс, но в большинстве случаев это вмешательство легко скорректировать, сделав соответствующие расчёты.

Однако существуют эксперименты, когда вмешательство становится непредсказуемым. Это прежде всего связано с исследованиями микромира, то есть мира элементарных частиц. Например, принцип неопределённостей Гейзенберга гласит: если мы измеряем координаты элементарной частицы, ска­жем — электрона, то её импульс (произведение массы на скорость) становит­ся неопределённым, и наоборот. Следовательно, рассчитать ''возмущение", вызванное вмешательством в процесс, уже не удаётся. Не удаётся не потому, что мы не знаем, как это сделать, а потому, что это принципиально невоз­можно. То есть элементарная частица, если бы она умела говорить, сама о се­бе не могла бы сказать, какая у неё скорость в тот момент, когда объявляет свою координату. Именно эта особенность эксперимента в области микромира в своё время породила острые дискуссии в философии науки, пока учёные не осознали, что при переходе к очень малым пространственным и времен­ным промежуткам явления природы обретают совершенно непривычные свойства, какие не встречались прежде. Осознание этого момента существен­ным образом повлияло на методы научного исследования: выяснилось, что каждый метод не абсолютен, то есть имеет границы своей применимости.

Теоретические методы

Теоретические методы, в отличие от эмпирических, не нуждаются в прямом приборном обеспечении.

Главным средством этих методов является логиче­ская работа мысли, подчиняющаяся определённым правилам, выработанным за всю многовековую историю научных исследовании. К теоретическим ме­тодам относятся следующие.

Абстрагирование — отвлечение от тех свойств изучаемого объекта, ко­торые в данном исследовании не играют существенной роли. Синонимом аб­страгирования является термин "идеализация". Например, в понятии "математический маятник" мы отвлекаемся от веса нити, её растяжимости, и мыс­ленно заменяем колеблющееся на нити тело "материальной точкой", то есть пренебрегаем размерами этого тела. Такая идеализация становится возмож­ной потому, что перечисленные свойства мало влияют на основные характе­ристики процесса колебаний.

Индукция — вывод общего следствия из частных посылок, и дедукция — выведение частных следствий из общих положений. Индукция может быть полной и неполной. Полной называется индукция, когда исследованы абсо­лютно все объекты, свойства которых обобщаются. Например, изучив все ме­таллы, мы приходим к заключению, что все металлы электропроводны. Если бы мы сделали это же предположение, изучив лишь часть металлов (как и было в истории науки), то это была бы неполная индукция.

Индукция и дедукция, как методы теоретического мышления, всегда выступают в единстве друг с другом. Великий сыщик Шерлок Холмс был не совсем прав, называя себя мастером "дедуктивного метода". Например, им была написана монография о характеристиках пепла, получающегося из раз­ных сортов трубочного табака. Это индуктивный метод в действии, ибо Холмс обобщил результаты частных наблюдений. Когда же он использовал свои познания в этой области для раскрытия преступлений, на месте которых преступники опрометчиво оставляли табачный пепел, то здесь сыщик руко­водствовался уже дедуктивным методом, двигаясь от общего к частному. Так что правильнее было бы назвать его мастером "индуктивно-дедуктивного ме­тода".

Анализ — мысленное расчленение целого на части, и синтез — мысленное воссоздание целого из частей. Чтобы понять работу двигателя, нужно скачала изучить части, из которых он состоит; в свою очередь, знание процесса работы двигателя помогает лучше понять назначение и функции каждой его отдельной части. Таким образом, анализ и синтез всегда дополняют друг друга, находясь в неразрывном единстве.

Аналогия — приём мышления, когда на основе сходства одних призна­ков разных объектов делают предположение о сходстве и остальных призна­ков. Так, например, по, аналогии с жидкостью в физике в своё время сложи­лись понятия "теплород" и "электрический ток". Метод аналогии широко ис­пользуется в инженерном творчестве, когда изобретатели копируют в техни­ческих устройствах поведение или строение тех или иных живых существ (движение кальмара и реактивный двигатель, паутина и подвесной мост и т.п.).

Моделирование — изучение не самого оригинала, а его уменьшенной (увеличенной) копии или математической модели (в этом смысле любое уравнение, если оно правильное, является моделью соответствующего про­цесса). Физическая модель, например — плотины или самолёта, воспроизво­дит свойства оригинала, но не все, а лишь те, которые интересуют исследова­теля.

Законы логики

К теоретическим методам относятся и законы традиционной (классической) логики. Было время, когда в специализированных вузах нашей страны логика не преподавалась. В старых словарях можно встретить определение логики как буржуазной лженауки, с помощью которой капиталисты обманывают рабочих. Кроме того, считалось, что знание законов логики не помогает лучше мыслить, подобно тому как знание физиологии пищеварения не помогает лучше переваривать пищу. Дей­ствительно, законы традиционной логики не являются достаточными для творческого мышления, но они есть его необходимое условие, так как следо­вание законам логики предостерегает от грубых ошибок, иными словами, знание логики помигает мыслить не лучше, а безошибочнее.

Логические же ошибки встречаются сплошь и рядом, особенно на обы­денном уровне. Взять, например, знаменитую песню о Стеньке Разине, в ко­торой поётся: "Есть на Волге утёс, диким мохом порос он с вершины до само­го края". А через несколько строф слышим: "На вершине его не растет ниче­го, только ветер свободный гуляет". Здесь явное нарушение закона исклю­ченного третьего. Однако люди десятки лет поют эту песню, не замечая логи­ческой ошибки. Такие же нарушения встречаем в известнейшей песне "Под­московные вечера"; "Речка движется и не движется...; песня слышится и не слышится..." и т. д.

Конечно, это безобидные случаи, для которых гораздо важнее поэтиче­ские метафоры и их выразительность. Гораздо хуже и опаснее, когда не в ла­дах с логикой оказывается специалист, в руках которого находится энергоём­кое производство, или политик, решения которого влияют на жизнь миллио­нов людей.

Законы логики, их четыре, не являются чем-то заумным и сложным; они просты и понятны, так как обобщают многовековый и массовый человеческий опыт.

Закон тождества

Суть этого закона в том, что всякий термин (термины —ключевые слова) в процессе рассуждения должен иметь один и тот же смысл. Слова естественного языка в боль­шинстве случаев имеют несколько смыслов; если избран один смысл, то нель­зя в рассуждении "перескакивать" на другой смысл. В противном случае со­вершается ошибка, получившая название "подмена термина". Рассмотрим пример, который воспринимается как шутка, однако он точно выражает суть нарушения закона тождества.

Студент "обращается к преподавателю:

— Скажите, можно ли наказывать человека за то, чего он не сделал?

— Нет, конечно; это будет не справедливо, — отвечает преподаватель.

— Тогда, — продолжает студент, — не наказывайте меня за то, что я не сделал домашнее задание.

Нарушение заключается в том, что в первом случае студент использо­вал термин "не сделал" в смысле "не совершил ничего предосудительного", а во втором случае — в смысле "не выполнил заданного или обещанного".

В любой дискуссии, особенно научной, важно предварительно, уточ­нить смысл основных терминов, которые предполагается использовать, и за­тем строго придерживаться этого смысла. Иначе спор будет не о сути дела, а о словах.

Закон непротиворечия

Формулировка этого закона: если есть два противо­положных высказывания, то они не могут быть одно­временно истинными в одном и том же отношении. Например, "Свет есть волновой процесс" и "Свет не есть волновой процесс". Это противоположные высказывания, ибо второе отрицает то; что утверждается в первом. Следовательно, истинным может быть только одно из них, в данном случае — первое, так как свет в любых условиях сохраняет волновые свойства.

Если же во второе высказывание вкладывается смысл: "Свет есть кор­пускулярный процесс", что тоже истинно, то нужно учитывать, что это уже не противоположное, а дополняющее высказывание, объясняющее свет не в од­ном и том же, а уже в другом отношении, Противоположным ему будет: "Свет не есть корпускулярный процесс", что ложно, поскольку свет при лю­бых условиях сохраняет не только волновые, но и корпускулярные свойства, Многие дискуссии просто не возникали бы, если бы оппоненты строго при­держивались законов логики.

Закон исключённого третьего

Если есть два противоположных высказывания, то они не могут быть одновременно ложными; одно из них обязательно истинно, а другое — обязательно, ложно; третьего не дано.

Например, в песне поётся: "Кораблям не спится в порту", а далее слышим: "Им снятся моря...". Одно из двух — любо корабли "не спят", и тогда они не могут ''видеть сны"; либо они "видят сны", следовательно, спят. Третьего не дано.

Ещё пример. Высказывание: "Движущееся тело находится в данном месте и, одновременно, не находится в нём", когда-то выдавалось за образец диалектического мышления. В действительности оно явно нарушает закон исключенного третьего и закон тождества, так как термин "находится" ис­пользуется здесь в разных смыслах: в первом случае в пространственном от­ношении, а во втором — во временном (время пребывания движущегося тела строго в границах данного места равно нулю).

Закон остаточного основания

Всякое высказывание должно быть обоснованным (доказанным), и обоснование не должно быть избыточным. Пример из учебника логики. Некий царь объезжал с проверкой свои крепости. Крепости должны были приветствовать его залпом из всех орудий. Так и было. Но одна крепость встретила его тишиной. Разгневанный царь обрушился на коменданта: "По­чему нет залпа!?". "Тому есть пять причин, — ответил дрожащий комендант — Во-первых, в крепости нет пороха; во-вторых..." — "Довольно!", — пре­рвал его царь, который, очевидно, знал закон достаточного основания.

А вот отрывок из английской сказки, в которой нарочито нарушаются сразу все четыре закона логики.

Вопрос: "Жива ли ещё та старушка, которую повесили в прошлую пят­ницу за то, что она утопилась в собственной ванне? Она ещё жива?"

Ответ: "Ещё нет".

Попробуйте сообразить также, какой из законов логики нарушается в плакате, висящем у входа в студенческую столовую: "Здесь можно заморить не только червячка!"

Диалектика как метод

К общенаучным  методам  относится  и  диалектика. В Древней Греции слово "диалектика" означало умение побеждать в споре, то есть умение разрушать позицию оп­понента и созидать собственную. В наше время это слово обозначает учение о наиболее общих законах развития природы, общества и познания. Философия прошла многовековый и трудный путь познания этих законов, прежде чем они были четко сформулированы в философии Гегеля. Ключевым понятием диалектики является "понятие "противоположности". Всякая вещь, любой процесс содержат в себе такие свойства, которые находятся в сложном отно­шении друг к другу: они не могут существовать друг без друга и, одновре­менно, исключают друг друга. Положительные и отрицательные электриче­ские заряды, действие и противодействие, дифференцирование и интегриро­вание, мужчины и женщины, добро и зло и т. п. — всё это примеры противо­положностей, ряд которых каждый может без труда продолжить. Противопо­ложности играют важнейшую роль в изменении и развитии любых вещей и процессов.

Единство и борьба противоположностей

Суть этого закона в том, что единство и борьба противоположностей является источником, причиной всякого изменения и развития.

Именно благодаря противоположностям в мире не найти ни одной вещи, ко­торая бы абсолютно не изменялась со временем. Процесс научного познания, по своей сути, сводится к обнаружению и разрешению тех или иных диалек­тических противоречий.

С точки зрения инженерного мышления полезно знать, что всякое изо­бретение есть не что иное, как разрешение того или иного технического про­тиворечия. В большинстве случаев обнаружение и чёткая формулировка та­кого противоречия означает половину успеха, если не больше. Хрестоматий­ный пример — изобретение затвора у винтовки.

Первоначально оружие было шомпольным; через ствол шомполом на­бивали порох, пыж, затем свинцовую пулю; для выстрела порох поджигался через небольшое запальное отверстие. Противоречие заключалось в следую­щем. Чтобы повысить скорострельность ружья, ствол надо было делать поко­роче, но чтобы увеличить дальность и точность боя, ствол нужно было делать длиннее. Требования, как видим, взаимоисключающие. И лишь когда ору­жейники осознали и чётко сформулировали для себя это противоречие, воз­никла идея затвора, позволяющая отделить функцию зарядки от функции вы­стрела у ствола.

Изобретательские приёмы, опирающиеся на закон единства и борьбы противоположностей, получили названия "противопоставление" (поиск ново­го образа как разрешение противоречия в старом) и "инверсия" (сделай на­оборот).

Переход количества в качество

Формулировка закона перехода количественных изменений в качественные и обратно: всякое количественное изменение, выражающееся числом или степенью, обязательно приводит к переходу вещи или процесса в новое качественное состояние, то есть к появлению таких свойств, которых не было раньше; в свою очередь, новое качество порождает новые количественные характеристики вещи или процесса.

Например, охлаждение жидкости переводит её в твёрдое состояние; по­являются новые свойства и новые количественные характеристики — кри­сталлическая решетка, твёрдость и т. п. Или рассмотрим струйку воды, кото­рой может играть рука ребёнка. Стоит только увеличить ее давление до не­скольких атмосфер, как перед нами уже мощная струя, бьющая из бранспойта пожарника, ещё повысим давление — получим гидромонитор, разрушающий угольный пласт и превращающий его в пульпу. Наконец, увеличим давление до нескольких десятков атмосфер, и тонкая струя воды обретает способность резать гранитный камень, как нож режет масло.

Изобретательский приём, основанный на данном законе диалектики, получил название "гиперболизация" — мысленное увеличение или уменьшение детали, узла, устройства и т. п., сопровождающееся анализом возможных качественных изменений и выбором подходящего варианта. Скажем, машин­ка для стрижки волос, газонокосилка, сенокосилка, комбайн — всё это ре­зультаты использования приёма гиперболизации в инженерном творчестве.

Отрицание отрицания

Суть закона двойного отрицания заключается в том, что развитие вещи или процесса проходит три этапа: исходная ступень (тезис), переход в противоположность (анти­тезис), соединение некоторых свойств тезиса и антитезиса (синтез), приводя­щее к новому качественному состоянию.

Это новое состояние означает как бы возврат к исходной ступени, но именно "как бы", так как происходит обогащение возможностями второй сту­пени. Следовательно, вместо движения по кругу возникает восхождение по спирали. Хрестоматийный образ такого спиралевидного развития — пшенич­ное зерно отрицается стеблем, а стебель, в свою очередь, отрицается колосом.

В инженерном деле важно знать историю своей специальности, исто­рию попыток решения той или иной технической проблемы. Триадичный ха­рактер развития технических идей (новое есть хорошо забытое старое) при­водит к выводу, что знание истории своего дела позволяет не повторять уже сделанных когда-то ошибок, не заходить в тупики, в которых изобретатели уже побывали и убедились в их бесперспективности. С другой стороны, зна­ние истории проблемы зачастую помогает найти ключ к решению современ­ной задачи, так как в прошлом могли рождаться идеи, опережающие своё время, но реализуемые в наши дни в связи с появлением новых технологий и материалов.

Ложные методы

Существуют методы, которые имеют внешние признаки пра­вильных, а на самом деле таковыми не являются. В науке их называют псевдонаучными. Как правило, такими методами пользуются люди, которых интересует не истина как таковая, а реализация каких-либо корыстных целей или стремление к победе над оппонентом любой ценой. Иными словами, использование ложных методов свидетельствует прежде всего о моральной нечистоплотности субъекта. Нужно знать признаки таких методов, чтобы своевременно разоблачать тех, кто берёт их на воору­жение по принципу "цель оправдывает средства".

Простейший из таких "методов" — подгонка результатов. Когда сту­дент на лабораторной работе "подгоняет" точки, чтобы они ложились на гра­фике поближе к теоретической кривой, то есть вносит в таблицу не истинные показания приборов, а "правильные", — это обычно воспринимается как без­обидная студенческая лукавость.

Однако не так уж редки случаи, когда молодой диссертант ведёт себя по-студенчески: не видит, точнее, не хочет видеть отклонений эксперимен­тальных данных от теоретических установок, с которыми он уже свыкся или в которых крайне заинтересован. Легче "не заметить" аномалию, чем искать объяснение её появлению. Начинается фальсификация истины из корыстных побуждений или из страха покуситься на устоявшиеся авторитеты, который является самым большим грехом в науке.

Софистика

Одним из ложных методов является софистика. Софистами в античные времена называли учителей "ложной муд­рости", которые за деньги обучали своих учеников умению побеждать своих оппонентов в политике или судебных процессах, не гнушаясь при этом ника­кими средствами. Софистика — это приёмы ведения дискуссии, когда целью является не объективная истина, а лишь победа в споре.

Приёмы софистов, в том числе в науке, многообразны. Это ловкая под­мена терминов, ложные ссылки на авторитетов, когда приведенную "цитату" невозможно быстро проверить — действительно ли так говорил тот "или иной выдающийся учёный. Это замалчивание "невыгодных" фактов, их подтасовка, или даже выдумывание "фактов" в расчёте на неожиданный удар по оппоненту. Это переход на личность оппонента, поиски "компромата" на него с целью дискредитировать его в глазах окружающих. Это манипулирование эмоциями публики или толпы с целью завоевать доверие, пусть даже временное.

Софист обычно проявляет чудеса изворотливости, в том числе логиче­ской, не брезгует самыми грязными, средствами, вплоть до закулисных ин­триг, наушничества, сколачивания "своих" группировок и т. п. Самым опас­ным для софиста является человек, который хорошо знает его приёмы и улов­ки и, не стесняясь, разоблачает их аргументировано и публично. Однако разоблачение софиста, требует изрядного мужества, так как софисты мститель­ны и коварны. При этом нужно избежать соблазна воспользоваться в разобла­чении софиста его же средствами.

Эклектика

Ещё одним из ложных методов является эклектика. Это способ "выдёргивания" идей из различных, порой даже противоположных, концепций или теорий и их механическое соединение в одно целое. При этом создаётся видимость новизны. Получается некое подобие "лоскутного одеяла", какие шили из-за бедности крестьянки из кусочков ткани, остающихся от других пошивок.

Эклектизм в науке — это по сути дела не что иное, как плагиат, но не прямолинейный, а замаскированный. Главный признак эклектика — бесприн­ципность, желание бесконфликтного существования, стремление к чрезмерной "гибкости" позиции. Самый опасный человек для эклектика — так называемый "энциклопедист", то есть человек с широкими познаниями и эрудицией, кото­рый легко распознает плагиат, даже тщательно закамуфлированный.

Особенно опасен эклектизм в политике. Заимствовать идеи из про­грамм других политических партий; давать обещания, которые приятно слы­шать избирателям; говорить сегодня одно, завтра — другое, порой прямо противоположное: манипулировать кадрами в угоду сильным оппонентам; искажать факты без зазрения совести и т.п. — вот далеко не полный перечень приёмов политика-эклектика. Выразительным примером подобного поведе­ния, хотя и шутливым, является одна из историй, случившаяся с Ходжей На­среддином — среднеазиатским мудрецом.

Однажды, повествует легенда, к Ходже пришёл сосед с жалобой на другого соседа, с которым у него произошёл конфликт. Выслушав его, На­среддин сказал, что он прав. Удовлетворенный сосед ушёл. Спустя время пришёл второй сосед и тоже начал жаловаться на первого, обвиняя его во всех смертных грехах. Выслушав его, и ему Ходжа сказал, что он прав. И этот сосед ушёл удовлетворённым. Жена Насреддина, которая слышала оба разго­вора, возмутилась: "Как так, Ходжа? Они утверждали противоположные вещи и каждому ты сказал, что он прав. Такое ведь невозможно!". На что Ходжа, подумав, ответил: "И ты права, жена моя". И жена удовлетворилась.

Конечно, с житейской точки зрения поведение Ходжи Насреддина нельзя не признать разумным, однако в логическом плане оно представляет собой эклектизм чистейшей воды.

Как бы то ни было, уловки софистов и эклектиков нельзя оставлять без­наказанными; в противном случае это плохо кончается.

Развитие человека и развитие техники связаны между собой неразрыв­но. Если сравнить деятельность животных и деятельность человека, то сразу бросается в глаза принципиальное отличие. Животные лишь приспосаблива­ются к окружающей среде, почти не изменяя её. Они органично слиты с природой, так как представляют собой её часть. При этом животные, создавая различные сооружения (восковые ячейки у пчёл, птичьи гнёзда, плотины у бобров и т.п.), пользуются только своими естественными органами. Человек же не ограничивается приспосабливанием к природе; напротив, он начинает активно и сознательно преобразовывать её, в известной степени подчинять её себе ради удовлетворения своих потребностей. На первых ступенях эволюции общества эта преобразующе-подчиняющая деятельность людей ещё мало за­метна. Но с дальнейшим развитием она становится всё более очевидной и оп­ределяющей.

Понятие техники

Техника (от греч. — "мастерство") — это совокупность средств, создаваемых для осуществления производства и обслуживания непроизводственных потребностей общест­ва. Она появляется путём опредмечивания в природном ма­териале трудовых функций, опыта и знаний людей. Основное назначение тех­ники — частичная или полная замена производственных функций человека с целью облегчения труда и повышения его производительности. Техника явля­ется составной частью производительных сил общества, и в определённом смысле служит показателем уровня его развития.

Принято разделять технику на пассивную и активную. Пассивная тех­ника включает в себя производственные сооружения и здания, технические средства коммуникации (железные дороги, мосты, каналы, трубопроводы и т.п.), технические средства связи (радио, телефон, телевидение), подземные коммуникации, одним словом то, что принято сейчас называть инфраструк­турой производства. Активная техника — это орудия труда (физического и умственного), инструменты, механизмы, машины, автоматические линии, средства программного управления, компьютеры и т.д.

В историческом плане создание активной техники предшествует появ­лению пассивной техники. Историю техники можно делить на этапы по раз­ным критериям: по использованию разных природных материалов (каменный век, бронзовый, железный и т.д.); по применению различных видов энергии (век пара, век электричества и т.п.); по качественно отличающимся техноло­гиям. Если взять за основу развитие активной техники, то выделяются три ключевых этапа: орудия и механизмы ручного труда — машины — автоматы и автоматические линии.

На первом этапе человек является материальной основой технологиче­ского процесса; на втором этой основой становится машина, а человек лишь дополняет её как технологический элемент; на третьем происходит высвобо­ждение человека из технологической цепи.

Все элементы активной и пассивной техники, начиная с каменного мо­лотка и кончая современным компьютером, получили название "артефакты" (лат. — "искусственно сделанное"). Сущность артефактов — соединение природного вещества с знанием; это соединение порождает новые функцио­нальные свойства, которые содержатся в природном веществе лишь потенци­ально.

Философские проблемы

Долгие тысячелетия изобретения новых орудий труда, механизмов и технологий не вызывали каких-либо проблем гуманитарно-социального характера. Напротив, всякий следующий шаг в нахождении средств облегчить производственный процесс и повысить его отдачу воспринимался в конечном счёте как благо (не будем обращать внимания на бесплодные попытки в прошлом затормозить технический прогресс со стороны религии). Однако уже во второй половине XIX в. люди начинают осознавать, что техника не так уж безобидна, что её развитие начинает показывать пугающие перспективы, вовсе не планируемые самими создателями новых технических устройств.

Рассмотрим, к примеру, ветряные и водяные мельницы — с одной сто­роны, и современную электростанцию, работающую на каменном угле, — с другой.

Во-первых, мельницы только передавали движение, не выходя за пре­делы одной её формы, в данном случае механической. В этом случае, как известно, отходы (потери энергии) минимальны.

Во-вторых, они органично вписывались в ландшафт, не вступая в про­тиворечие с окружающей природой, а как бы дополняя её.

В-третьих, эти порождения человеческого ума создавали определённое эстетическое чувство, навевающее романтическое настроение, когда однооб­разие равнины прерывалось крыльями ветряной мельницы, а за излучиной реки вдруг открывалась приятная взору водяная мельница, поскрипывающая своими колёсами (не случайно фантазия населяла русалками именно такие места). Каждая мельница в единстве с ландшафтом как бы имела "своё лицо", что отдаленно роднило эти утилитарно-производственные сооружения с та­ким произведением искусства, каким является храм. Мельницы и церкви бы­ли в прошлые времена элементами одного цивилизационного ряда, несмотря на принципиальное различие их функций. Они не подавляли человека, а дава­ли ему ощущение гармонии с природой и Богом.

Иное дело — современные электростанции. Различие не только в том, что это более грандиозные сооружения.

Во-первых, тепловая электростанция не передаёт движение, как это де­лали мельницы, а высвобождает движение (энергию), затем преобразует его в другие формы и, наконец, транспортирует его потребителям. В данном случае мы имеет четыре этапа: химическая энергия (уголь) — тепловая (пар) — ме­ханическая (вращение турбины и ротора генератора) — электрическая. При этом появляется значительное количество отходов (вещественных и энерге­тических), связанных именно с высвобождением и преобразованием энергии, которые так или иначе выбрасываются вовне.

Во-вторых, крупные электростанции со своими громоздкими кубиче­скими формами, дымящимися трубами и переплетениями коммуникаций со­вершенно не вписываются в ландшафт. Напротив, они уродуют его своей чужеродностью, как бы бросая вызов природе, не говоря уж о прямом отравле­нии.

В-третьих, если у создателей станции она ещё может вызывать некое эстетическое чувство строгостью линий и рациональностью математического расчёта, то у рядового человека, воспринимающего её не саму по себе, а в единстве с окружающим миром и собственным мироощущением, эстетиче­ское чувство не может возникнуть. Наоборот, понимая умом необходимость электростанции, человек не может принять её чувством, интуитивно ощущая опасность этого сооружения.

Рядом с гордостью за технический прогресс возникает и всё больше беспокоит тревога, вызванная психологическим и физическим дискомфортом. Человеку уже не приходит в голову проводить аналогии между техническим монстром и храмом; техника, уже оказывается не в одном ряду с последним, а в полярно противоположной позиции. Расхождение, которое прежде едва на­мечалось, приближается к своему апогею. Электростанция гармонирует с за­водом, телевизионной вышкой, стартовой площадкой для запуска ракет; при­рода же и храмы оказываются в положений ещё сохранившихся островков былой гармонии, рождающих ностальгическое чувство.

Возникают противоестественные по своей сути словосочетания: "инду­стриальный пейзаж", "промышленный ландшафт", "вторая природа". Человек всё более начинает ощущать себя подавленным и уязвимым в этой "природе" и на фоне этого "пейзажа". То, что люди создавали, чтобы защитить и обезо­пасить себя, сделать свою жизнь более комфортной, обернулось угрозой и опасностью для самого их бытия.

Осознание этих и подобных им проблем привело к возникновению в философии нового направления, получившего название "философия техни­ки". Само это понятие было введено в научный оборот в конце XIX в. в Гер­мании. Философы, работающие в рамках этого направления, ставили своей задачей изучение закономерностей, методологии и перспектив развития тех­ники, его социально-нравственных, экологических, политических и психоло­гических аспектов. В наше время проблемы в системе "общество — техника — природа" очевидно обострились, стали буквально кричащими. Попытки решить их исторически развивались в русле определённого противостояния двух основных концепций — "инженерной" и "гуманитарной".

Инженерная философия техники

Система взглядов, получившая это название, исторически возникла первой. Некоторые её элементы можно заметить уже в трудах И. Ньютона. Прежде чем показать основные идей инженерной философии техники, заметим, что слово "инженерная" не означает, что так думают только инже­неры или все инженеры. Этот эпитет следует воспринимать лишь в том смыс­ле, что если инженер отвлечётся на время от своего технического творчества и начнёт размышлять более масштабно о смысле своей деятельности и о связи между артефактами и человеком, то он раньше или позже придет к следую­щим мыслям.

Как уже говорилось, на заре цивилизации люди стали изобретать ору­дия, и механизмы, чтобы облегчить труд и сделать его более эффективным. Единственный путь, по которому они тогда могли идти — это копировать свои естественные органы труда, придавая первым орудиям форму этих орга­нов. Анализируя устройство первых артефактов, нетрудно заметить, что они тесно связаны с функционированием руки, кисти, пальцев, зубов человека. Изогнутый палец становится прообразом крючка, горсть руки — чашей; в ме­че, копье, весле, корзине, граблях, лопате, рычаге и катапульте, щипцах и ку­сачках легко разглядеть различные положения и позиции руки, кисти, пальцев и т.п.

Вряд ли это копирование было сознательным. Морфологические па­раллели между артефактами и органами человеческого тела, станут очевид­ными гораздо позже, ближе к нашему времени.

С дальнейшим развитием техники эта похожесть форм становится всё менее выраженной, а то и просто отсутствует. Например, колесо, и вообще транспортные средства, совсем не копируют форму ног человека, хотя функ­циональная аналогия несомненна.

Таким образом, можно сформулировать основную идею инженерной философии техники: артефакты есть не что иное, как проекция тех или иных органов человеческого тела на деятельность человека. В орудиях труда чело­век, следовательно, систематически воспроизводит самого себя. Техника — это своеобразное продолжение органов тела человека, это как бы их выход за свои естественные границы.

Этот процесс осуществляется с усилением функций того или иного ор­гана, но с одновременным обеднением этих функций. Скажем, подъёмный кран — это как бы вышедшая за свои естественные границы рука человека. Последняя может играть на скрипке, переносить тяжести, делать тончайшие хирургические операции, играть в карты и т.д. Подъёмный кран многократно усиливает руку, но при этом выполняет только одну её функцию: поднять — перенести — положить.

Микроскоп, телескоп, телевизор — это трансформация глаз человека; радио — его уши; очистные сооружения — его печень и почки; железные до­роги — система кровообращения; телефонные цепи и компьютерные сети — его нервная система. Мясокомбинат — вышедший за свои естественные гра­ницы желудок человека; процесс пищеварения, который у первобытного ди­каря начинался с нуля (сырое мясо), у современного человека начинается за­долго до того, как мясо уже в переработанном виде попадает в его желудок.

Разумеется, инженерную концепцию техники, о которой здесь идёт речь, не следует абсолютизировать и вульгаризировать в том смысле, чтобы стараться непременно найти аналог всем без исключения органам человече­ского тела среди артефактов по принципу: каждому органу — артефакт, а ка­ждому артефакту — орган. Однако главная идея этой концепции плодотвор­на: техника есть средство высвобождения человека из непосредственной тру­довой деятельности через проекцию его органов на эту деятельность, через воспроизведение самого себя в качественно ином виде, через усиление в ар­тефактах своих органов с одновременным их функциональным обеднением. Другим направлением в развитии этой идеи является создание искусственных органов в медицинских целях (искусственное сердце, лёгкие, почки и т.д.), а также успехов области робототехники.

Гуманитарная философия техники

Гуманитарная философия техники возникла позже ин­женерной. Это направление философско-методологических и мировоззренческих исследований феномена техники оформилось, начиная с 60-70-х гг. нашего века, прежде всего в странах Западной Европы, Северной Америки, а также в Японии. То есть в странах с наибольшим про­мышленным развитием, которые первыми почувствовали и осознали необхо­димость таких исследований.

Была сформирована программа этого направления, суть которой в пе­реходе от чисто прагматического, функционального подхода к техническим устройствам — к комплексно-системному, междисциплинарному анализу техники как сложного, противоречивого фактора современной цивилизации, который вполне можно определить как фактор риска.

В основе этой программы лежит идея, согласно которой изучение зако­номерностей развития техники, его перспектив, а также влияния техники на социальные процессы, человека и природу возможно только объединёнными усилиями многих наук, таких как философия, социология, психология, аксио­логия (теория ценностей), этика, эстетика, экология.

Нужно сказать, что к настоящему времени синтезирующая функция этой программы всё ещё не реализована в более или менее заметном виде, хо­тя тенденция к указанному синтезу налицо. Следует признать, что комплекс­ные исследования феномена техники лишь разворачиваются и пока ещё не могут похвастать какими-либо серьёзными и внятными выводами и рекомен­дациями, прислушиваясь к которым человечество могло бы уже сейчас избе­жать скрытых опасностей, которые несёт с собой технический прогресс, если осуществлять его бездумно.

Ясной и бесспорной является мысль: история современной технической цивилизации показывает, что рациональное планирование техники, если оно оторвано от гуманистических целей и ценностей, способно порождать ирра­циональные последствия, разрушающие основы человеческого бытия. Однако попытки довести эту мысль до конкретных и выполнимых рекомендаций на­талкиваются на противоречивость факторов, влияющих на технический про­гресс. Любой крупный технический проект, будучи оптимальным по своим инженерным параметрам, может не соответствовать, например, определён­ным национальным или культурным традициям, моральным или религиозным требованиям; судьба масштабных технических проектов, даже вполне отве­чающих экологическим требованиям, зачастую натыкается на несовпадение интересов различных классов, групп населения; на расхождение геополитиче­ских устремлений различных государств, соображений национальной безо­пасности, экономической конкуренции и т.п.

Инженерная философия техники, о которой речь шла выше, исходит из лозунга: "Машина должна работать, а человек должен думать". Но в рамках этой концепции "думание" предполагается как размышление над тем, как заста­вить машину работать больше и лучше, взять на себя всё больше функций, вы­полняемых людьми. Гуманитарная философия техники — это не зачёркивание инженерной, а дополнение её весьма важной идеей, а именно: необходимо ду­мать не только над совершенствованием технических устройств и созданием новых, но и над теми скрытыми, неявными, отдалёнными негативными послед­ствиями гуманитарного плана, которые неизбежно несёт с собой технический прогресс. Важная заслуга гуманитарной философии техники в том, что она ста­вит тревожный диагноз опасных тенденций в развитии техники, грозящем необ­ратимыми разрушениями природной среды и ставящем под сомнение историче­скую перспективу человечества Но гуманитарная философия техники пока ещё больше ставит вопросы, нежели даёт ответы (впрочем, вопрошание и критика это и есть главные функции философии). Ясно, что проблема не может быть решена призывами приостановить, сократить темпы технического прогресса. Предложения запретить строительство новых фабрик и заводов, атомных элек­тростанций, ограничить выпуск автомобилей и т.п., уповающие на создание не­коего "мирового правительства", которое могло бы законодательно решить все эти вопросы, очевидно обречены на неудачу или, по крайней мере, имеют очень отдалённую перспективу. Столь же нереальными являются и призывы решить социальные проблемы техники средствами самой же техники. Утопическими являются и надежды на "исправление" человеческого духа, на то, что в обозри­мом будущей произойдёт коренное изменение массового сознания, его переори­ентация на достижение гармонии с природой, отказ от приоритетов экономиче­ской выгоды, власти, конкуренции и военного преимущества.

Таким образом, противоречие, разрыв между научно-технической куль­турой и гуманитарной культурой современного общества нарастает. Ядром этого противоречия является отчуждение, возникшее в системе "человек — техника".

Проблема отчуждения

Понятие "отчуждение" имеет следующее содержание. Всякий продукт человеческой деятельности, будь он материальным предметом или идеей, грозит обернуться опасностью для самого человека. Неся ему определённое благо, правда, ино­гда кажущееся, этот продукт как бы обретает самостоятельную силу и норо­вит выйти из-под контроля своих создателей, которые попадают в зависи­мость от него. Глубинный источник этого отчуждения находится не в самих артефактах или теориях, которые чаще всего нейтральны, а в противоречивой природе самого человека. Если люди изначально несут в себе не только доб­ро, но и зло (Каин и Авель лишь поверхностному восприятию представляют­ся разными людьми; идея Библии глубже: Авель и Каин — две ипостаси каж­дого из нас), то эта двойственность отображается в их деятельности и в про­дуктах этой деятельности.

Отчуждение в системе ''человек — техника" проявляется двояко. Во-первых, это отчуждение техники от человека. Любой артефакт так или иначе при определённых условиях превращается в угрозу. Столовым ножом можно резать хлеб и капусту, но можно и убить человека, что иногда и происходит. • Смешно на этом основании призывать к запрету производить столовые ножи. Однако призыв запретить или сократить производство атомных электростан­ций или веществ, разрушающих озоновый слой, уже не кажется смешным.

Во-вторых, происходит отчуждение человека от техники. Если устрой­ство и принцип действия ветряной мельницы понятны любому, в силу чего ошибки в организации её работы минимальны, то устройство и работа ком­пьютера, авиалайнера или электростанции для подавляющего большинства людей являются тайной за семью печатями. Люди начинают воспринимать технику так же, как дикарь воспринимал молнию. Техника становится для них непонятной и пугающей силой, с которой приходится соседствовать и мириться.

Даже профессионалы, специально обученные и подготовленные к рабо­те с такой техникой, всё чаще перестают соответствовать ей по своим психо­физиологическим характеристикам. Иными словами, человек всё очевиднее превращается, в весьма ненадёжный элемент технических систем, обладаю­щих зачастую громадным энергетическим потенциалом, что делает ошибки катастрофическими. Всё чаще причиной технических трагедий становится так называемый "человеческий фактор", то есть несоответствие возможностей человека возможностям технических устройств.

Например, известно, что внимание человека подвержено непроизволь­ным флукгуациям (флуктуация — отклонение некоторой величины от номи­нального значения), напоминающим сокращения сердечной мышцы. В сред­нем через каждые 12 сек. происходит расконцентрация внимания на 1-1,5 сек. Это вызвано необходимостью передышки для нервной системы, нуждающей­ся в отдыхе, и не может контролироваться человеком, даже не замечается им. В условиях работы с техникой, требующей высокой и стабильной концентра­ции внимания, флуктуации внимания становятся источником грубых ошибок операторов, диспетчеров, водителей, лётчиков и т.п. При этом даже дублиро­вание принятий решений, как средство защиты от флуктуации внимания, не всегда помогает. Медленная техника прошлых веков прощала человеку несо­вершенства его органов, современная техника уже не прощает.

Всё это говорит о том, что техника в своём развитии уже достигла того предела, за которым её "минусы" начинают (или скоро начнут) перевешивать её "плюсы". Именно поэтому проблемы, которые ставит и пытается решить гуманитарная философия техники, как никогда актуальны.

Информационная цивилизация

Одним из аспектов обсуждаемой темы является вопрос о роли и перспективах информационных процессов в современном обществе. Давно минули времена, когда общественный прогресс определялся способностью людей ов­ладевать новыми видами вещества или энергии. Лозунг "Кто владеет инфор­мацией, тот владеет миром" становится всё более актуальным. Техника полу­чения, преобразования и передачи информации становится всё более совер­шенной, а с созданием "мировой паутины" (Интернет) в этой области откры­ваются принципиально новые перспективы, возможности которых ещё далеко не осознаны.

Положение человека в системе информационных потоков становится всё более сложным и менее предсказуемым. В индивидуальном плане проис­ходит переход от "классической культуры" к так называемой "мозаичной культуре", описанный французским социологом А. Молем ещё в 60-е годы. Классическая система образования, фундамент которой сложился в XVI-XVIII вв., давала относительно стройную систему знаний о мире. Человек усваивал их по принципу ступеней: отталкиваясь от ядра фундаментальных по­нятий, он овладевал другими понятиями, спускаясь к ним с помощью логиче­ских связей. Получаемый при этом "экран знаний" индивида напоминал по своей структуре ткань, прочно соединённую поперечными нитями. Постепен­но, в процессе обучения, этих соединительных нитей становилось всё больше и больше, ткань знаний уплотнялась, образуя крепкую и экономно построен­ную структуру.

Во второй половине нашего века характер приобретения знаний суще­ственно изменился. Современный человек значительную, если не большую, часть знаний получает не в системе рационального образования. Последние вылавливаются им из ежедневно обрушивающегося на него обильного и бес­порядочного потока случайных сведений из газет, журналов, радио, телеви­дения, компьютерных сетей и т.п. Оснащение его ума, таким образом, происходит сейчас не столько через систему образования, сколько через средства массовой коммуникации.

Информационный взрыв привёл к ситуации, когда ни вузовский профес­сор, ни тем более школьный учитель, уже не являются "передним краем" науч­ного знания. Школьные предметы, построенные на упрощённой классифика­ции наук, уже почти вышли из игры, демонстрируя иногда чуть ли не полуве­ковое отставание. Традиционные учебные заведения уже не могут служить ос­новными носителями всех и новейших знаний. Такое под силу лишь мощным компьютерным системам, интеграция которых даёт мировую память, откры­вающую принципиально новые возможности для творчества. Возникла угроза существенного обесценивания индивидуальных знаний, приобретенных путём книжного образования. Она наиболее реальна, когда индивид по тем или иным причинам выпадает из системы компьютерной грамотности и вытесняется по­этому на обочину жизни, становится социальным аутсайдером.

Продолжая аналогию с тканью, можно сказать, что "экран знаний" со­временного человека всё более становится похожим на "войлок": знания  складываются из разрозненных обрывков, связанных друг с другом не логи­кой, а простыми, чисто случайными отношениями близости по времени ус­воения, по созвучию или ассоциации идей. Эти обрывки не образуют струк­туры, но они обладают силой сцепления, которая не хуже старых логических связей придает знаниям определённую плотность и компактность. Культуру, основывающуюся именно на таких знаниях, похожих на войлок, можно на­звать "мозаичной".

Эта констатация равносильна признанию несостоятельности сущест­вующей системы образования. Можно спорить, действительно ли гуманитар­ная культура, основы которой закладывались один-два века назад, уже исчер­пала себя; действительно ли следует свыкнуться с мыслью о мозаичности знаний современного человека. Но бесспорно одно: системы массовой ком­муникации уже превратились в серьёзного конкурента существующим систе­мам образования. Настолько серьёзного, что последним необходимо поду­мать о кардинальном реформировании, если они намерены и в дальнейшем оставаться главным посредником между индивидом и культурой.

В наше время, чтобы стать квалифицированным специалистом, челове­ку необходимо учиться в общей сложности 16-17 лет. Это намного больше, например, чем в XVII-XIX вв. При этом неизмеримо выросла не только про­фессиональная, но и социальная ответственность индивида. А что дальше? Если способы обучения не изменятся, то скоро понадобится учиться 20-25 лет, что представляется слишком расточительным. Уже сейчас крупнейшие библиотеки мира жалуются, что примерно 50% всех книг, которыми они рас­полагают, ни разу не затребовались ни одним читателем с момента их изда­ния. Стало быть, книжное обучение почти исчерпало свои возможности, но никто пока не может указать на кардинальный выход из положения.

Взаимоотношения отдельной личности и общества — многоплановая тема. Мы рассмотрим здесь лишь один её аспект, но весьма актуальный: что заставляет некоторых людей вступать в конфликт с обществом, становиться уголовным преступником, политическим террористом, коррупционером и т.п. В каждом из таких случаев можно указать множество конкретных факторов, способствующих подобной трансформации человека, но нет ли более глубин­ных причин, заслуживающих философского обобщения?

Испокон веков людей волнует вопрос: почему один человек законопос­лушен, порядочен и трудолюбив, а другой, живущий в том же самом общест­ве, безнравственен, агрессивен, стремится отнять у первого то, что он зарабо­тал своим трудом? Ни один народ в истории человечества не может похва­статься тем, что у него нет или не было слоя людей, которые стремятся со­вершить насилие над другими, унизить, ограбить или убить. В каждом обще­стве, в любом этносе всегда находятся люди, которые как бы заряжены на обман, интригу, насилие, преступление. Они как бы находятся в состоянии молчаливой войны с остальной частью общества. Этот слой людей называют по-разному: безнравственным, антисоциальным, аномальным, криминаль­ным. Дело не в названиях, а в самой сути: почему такие люди всегда были и есть? Может ли общество достичь когда-либо такого состояния, когда все его члены статут порядочными и не агрессивными, когда одни люди перестанут унижать и обманывать других, прекратят насилие и разбой?

Над этими вопросами задумывались крупные мыслители, они продол­жают волновать всех думающих людей. Попытки найти ответ (а на эту тему написаны десятки томов) привели к двум основным точкам зрения, к двум концепциям.

Концепция внешних факторов

Первая из них настаивает на том, что истоки агрессивности и склонности к насилию находятся в условиях жизни людей, в структуре общественных отношений, в недостатках воспитания. С этой точки зрения каждый человек не рождается агрессивным существом, он рождается предрасположенным к доб­ру. Но обстоятельства жизни делают его агрессивным, и он начинает творить зло. Иначе говоря, он — продукт внешних обстоятельств, продукт тех отношений и свойств общества, которые от него не зависят, которые он застаёт в момент своего рождения.

Таким образом, первая концепция ищет причину человеческой агрес­сивности и порочность не в самом человеке, а вне его — в условиях и обстоя­тельствах жизни, в несовершенстве общества. Классическими выразителями этой точки зрения явились Сократ, Руссо, Маркс, Ленин. Очевидно, что эта концепция легла в основу коммунистической доктрины, согласно которой именно частная собственность изменила людей в худшую сторону, сделала их алчными, жестокими и безнравственными. Одни попали в зависимость от других, более удачливых и сильных. И началась классовая борьба. Одни сде­лали своим орудием государственную машину, а другие — булыжник. В кон­це концов у этих "других" появились свои теоретики и вожди, которые объ­яснили, что нужно делать.

На основе указанной концепции были выработаны определения: "Об­щественное бытие определяет общественное сознание", "Сущность человека — в совокупности общественных отношений", "Каково общество — такова и личность" и т.п. Было бы ошибкой считать, что в этих определениях нет ни­чего рационального. Но такой подход как бы снимает с человека ответствен­ность за свою собственную сущность, ибо она не его собственный продукт, а результат определённых общественных отношений, которые от человека не зависят. Кроме того, преувеличение роли внешних факторов в формировании личности породило теоретическую иллюзию, что уничтожением частной соб­ственности можно добиться создания нового типа личности (коммунистиче­ского), подобно тому, как папа Карло вытесал из полена симпатичного Буратино. Попытка практической реализации этого тезиса в социалистическом ла­гере лишь подтвердила, что никакими теориями и никакими революциями не­возможно кардинально изменить набор основных социально-психологических качеств людей. По сути они остаются такими же, какими были и тысячу, и две тысячи лет назад, хотя знают и могут намного больше, чем их далёкие предки.

Концепция внутренних факторов

Вторая концепция, не отрицая влияния внешних условий и обстоятельств на поведение людей, на первое место по значимости всё же ставит внутренние, природные свойства человека, с которыми он рождается и затем, взрос­лея, начинает осознавать. Она исходит из того, что человек по своей природе агрессивное, существо, хотя степень агрессивности у разных людей разная. Условия и обстоятельства жизни, а также меры воспитания, способны либо ослабить, либо усилить склонность к агрессии, но не более того.

Истоки этой точки зрения мы находим в индуизме, у древнегреческого философа Платона, в христианской религии, у немецкого философа Ницше. Но наиболее полное выражение она нашла в трудах Зигмунда Фрейда, с идея­ми которого мы уже познакомились в главе 10.

Если сравнить образно человека с произведением живописи, то согласно первой концепции само полотно — это и есть общественные отношения и обстоятельства, жизни, нашедшие в данном человеке своё конкретное вопло­щение. Тогда как рама — это природные его свойства. Согласно же второй концепции, рама — это внешние общественные обстоятельства и условия жизни, тогда как полотно — это врождённые особенности индивида. В пер­вом случае социальная среда и воспитание решают дело: каковы они, такова и личность. Во втором — социальная среда и воспитание могут лишь несколько усилить или ослабить природные склонности души: если полотно великолеп­но, то даже плохая рама не зачеркнёт его гениальности; но если живопись убога, то никакая шикарная рама не сможет превратить его в истинное произ­ведение искусства.

Очевидно, что вторая концепция приводит к мысли, что наличие в лю­бом обществе слоя антисоциальных личностей не только закономерно, но и неуничтожимо. Иными словами, этот слой, увеличиваясь или уменьшаясь в зависимости от исторических условий, будет всегда. И обществу нужно при­мириться с его существованием, сконцентрировав свои усилия не на его лик­видацию, что невозможно, а на минимизацию того неизбежного зла, которое он несёт. Первая же концепция предполагает, что с уничтожением социальных условий и причин этот слой людей исчезнет сам собой, ибо потеряет пи­тательную среду.

Какая же из этих двух концепций ближе к истине? Желание сказать, как это часто делают, что "истина лежит посередине", мало помогает, так как по­середине лежит проблема. Чтоб разобраться в этом нелёгком и важном во­просе, нам предстоит познакомиться с некоторыми дополнительными идеями и фактами, которые накопились в этой области. Сначала обратимся к Библии и посмотрим как этот мудрый источник объясняет различные качества души у разных людей.

Христианская традиция

Текст Библии — это самый решительный протест против агрессии и насилия в любых их формах. Основным понятием, связанным с реализацией зла, является по­нятие греха. Греховными обозначаются поступки, которые идут вразрез с должным, с нравственными установлениями Христа. Если вдуматься, то лю­бой грех, по сути дела, является той или иной формой агрессивности. Убий­ство, прелюбодеяние, воровство, клевета и т.д. — всё это различные формы вторжения и насилия. Основным средством, направленным против греховности, христианство полагает раскаяние, покаяние, искупление. Бог — не "по­лицейский" и не "судья", который, якобы, стоит на страже христианских за­поведей и стремится покарать каждого, переступившего их. Только поверх­ностное мышление видит в Боге всего лишь карающую десницу. Когда рус­ский философ Н. Бердяев говорит, что ему ближе экзистенциальное понима­ние Бога, который страдает и мучается, видя несовершенства людей, он прав. Послать своего Сына на крест, чтобы в людях, видящих его мучения, просну­лась совесть, и они прозрели и раскаялись в грехах своих, поняв, что Он берёт на себя их вину и поэтому погибает, — поступить так Бог — "полицейский" никогда бы не смог.

Бог даёт человеку свободу, но и возлагает на него ответственность за его поступки и мысли. Уже первые страницы Библии показывают, что люди изначально склонны к греховности, но далеко не склонны к раскаянию. Вспомним классический эпизод грехопадения первых людей в книге "Бытие". Дьявол в лице змея искушает Еву: "Я слышал, что здесь вам всё запрещено вкушать?", — коварно спрашивает он. "Нет, — простодушно отвечает Ева, — нам всё можно вкушать, кроме плодов с древа познания. Иначе мы умрём." "Бог обманул вас, — провоцирует змей, — не умрёте! Наоборот, станете как боги". И когда Адам и Ева вкусили, то обнаружили свою наготу и устыди­лись, и спрятались в заросли, услышав голос Бога. Ему сразу же стало ясно, что они нарушили запрёт, но не гнев испытывает Бог, а жалость и огорчение, сопровождаемые надеждой. Он даёт им шанс на покаяние: "Адам, где ты?". И ещё раз вопрошает, надеясь, что они раскаются и попросят прощения.

Но нет, они и не думают каяться. На упрёки Бога Адам отвечает: "Я не виноват. Это жена, которую Ты дал мне, научила меня". Это откровенный вы­зов, дерзость, агрессия против Отца. Адам как бы обвиняет: ведь это Он дал ему Еву, стало быть, Он и виноват. Тогда Бог обращает взор свой на Еву, мо­жет она одумается и покается. На что Ева отвечает: "Я не виновата, это змей искусил меня". Не надо думать, что Библия повествует всего лишь о каких-то первых мифических людях; она рассказывает о нас с вами, живущих сегодня, и о тех, кто будет жить завтра. Природа человека такова, что он склонен к на­рушению запретов, к агрессии; честолюбие и гордыня мешают его покаянию. Не случайно первое грехопадение называют "первородным грехом", то есть грехом от рождения.

Ещё более поучительна история о первом братоубийстве. Каин — старший сын Адама и Евы. Его образ — это образ жестокого, агрессивного, алчного человека. Завидуя своему младшему брату Авелю — чистому, доб­родушному и трудолюбивому, он убивает его. Бог, уже зная об этом страш­ном преступлении, вопрошает: "Каин, где брат твой Авель?" Он даёт ему шанс раскаяться, попытаться искупить свой страшный грех. Но куда там! От­вет Каина дерзок: "Откуда я знаю, разве я сторож брату моему". Вдумаемся: Библия показывает, что Каин и Авель родились противоположными типами личности. В окружающей Каина жизни нет даже намёка на такие внешние об­стоятельства, которые могли бы сделать его жестоким, агрессивным и дерз­ким. Остаётся одно объяснение — он таким родился.

Приверженцы первой концепции, привыкшие объяснять формирование определённого типа личности характером социальной среды, общественных отношений и особенностями воспитания, должны признать, что в случае Каи­на и Авеля это объяснение не работает. Ибо социальной среды, как таковой, ещё не было, и воспитывались братья в одной семье, одними и теми же роди­телями. Где же корни настолько принципиального различия между ними, что один убивает другого? Они не во внешних обстоятельствах жизни, а во внутренних различиях их душевного склада, их души различны от рождения, в этом суть.

Механизм различия

Каков же механизм этого различия, если братья родились от одного отца и одной матери? Христианская традиция объясняет его следующим образом. (В скобках заметим, что человеку неверующему этот механизм может показаться фантастическим и абсолютно не научным. Но к Библии не стоит относиться как к научному трактату. Многие истины в ней интуитивно угаданы, и результаты уж слиш­ком часто совпадают с тем, что мы видим в жизни).

Когда рождается живая душа, то, согласно христианским взглядам, Бог посылает к ней ангелов, а Дьявол — бесов. Задача тех и других — проник­нуть в душу, определяя тем самым тип личности, говоря современным язы­ком. Однако, в душе есть два "места", две "вакансии". Это любопытный мо­мент. Здесь выражается диалектическое противоборство добра и зла, сил со­зидания и сил разрушения. Исход борьбы ангелов и бесов за душу реализует­ся в трёх возможных вариантах: либо душа окажется во власти двух ангелов; либо одного ангела и одного беса; либо в ней угнездятся два беса. Соответственно этому мы имеем перед собой либо человека с ангельской душой (поря­дочного, доброго, трудолюбивого, совестливого); либо, так сказать, "промежуточный" тип личности, который, в зависимости от обстоятельств, ведёт се­бя то положительно, то отрицательно; либо человека с дьявольской душой (жестокого, агрессивного, бессовестного, коварного).

С этой точки зрения "классификация" первых библейских людей по ти­пу их души даёт следующий результат: Адам и Ева относятся скорее всего ко второй группе (вспомним их поведение в садах Эдема); Авель — к первой; Каин — к третьей.

Попробуем теперь применить к библейской истории средства матема­тики. Нетрудно подсчитать, используя теорию вероятностей, что первый ва­риант осуществляется в 25% случаев (0,5x0,5=0,25), второй — в 50% (1,0x0,5=0,5), третий — снова в 25% случаев (0,5x0,5=0,25). Это даёт нам представление о количественном соотношении разных (трёх) типов личности и больших сообществах, если принять христианскую концепцию. Остаётся лишь поражаться прозорливости Библии, которая демонстрирует в первой семье именно такие пропорции.

Познакомимся теперь с результатами некоторых любопытных экспе­риментов и жизненных наблюдений, которые дают пищу для дальнейших раз­мышлений о причинах различий между людьми.

Эксперимент с животными

Сначала рассмотрим эксперимент, который, осущест­вили американские исследователи с крысами (крысы — благодатный материал для психологических опы­тов, гак как они отличаются активностью, сообразительностью и быстро ос­ваиваются в новой для них обстановке). Суть его в следующем. В двух, расположенных вплотную друг к другу клетках, помещены крысы, по одной в каждой клетке (см. рис. 8). Они хорошо видят и слышат друг друга. В правой клетке находятся два рычага, один из которых нажимается легко (назовем его "лёгкий рычаг"), а другой — с трудом (назовем его "трудный рычаг").

При нажатии на любой из рычагов, в кормушке, находящейся между ними, появляется небольшое количество лакомого для крысы корма. Однако лёгкий рычаг связан проводами с левой крысой так, что если правая крыса нажимает на лёгкий рычаг, то левая крыса получает ощутимый удар электри­ческим Током, от которого она начинает громко визжать, корчиться от боли и метаться по клетке. Трудный же рычаг с током не связан.

Итак, освоившись в клетке, правая крыса в конце концов начинает на­жимать на рычаги, спеша после каждого нажатия к кормушке. При этом она прекрасно видит и слышит всё, что творится в левой клетке, когда она нажи­мает на лёгкий рычаг.

Таким образом, здесь реализуются две принципиально противополож­ные модели поведения: нажатие трудного рычага олицетворяет библейский принцип "добывай хлеб свой в поте лица своего", не нанося при этом никому вреда; тогда как нажатие лёгкого рычага означает приобретение благ без осо­бого труда, но с нанесением ущерба ближнему.

Проведя большое количество серий экспериментов с разными крысами, чтобы набрать материал для статистических обобщений, ученые пришли к следующим результатам. Примерно 25% крыс, попробовав нажимать на каж­дый из рычагов, довольно быстро перешли к нажатиям только на трудный рычаг, оставив в покое лёгкий. Их желание легко добывать корм очевидно оказалось слабее того страха, который они испытывали, наблюдая мучения соседки. Около 50% крыс предпочли нажимать только на лёгкий рычаг, но лишь до тех пор, пока не побывали в левой клетке, куда их пересаживали экс­периментаторы. После возвращения в правую клетку они стали нажимать только на трудный рычаг. И примерно 25% крыс в любом случае нажимали только на лёгкий рычаг, даже после того, как побывали на месте "страдалицы" из левой клетки. Иначе говоря, их "жестокость" не убавилась даже после того, как они сами испытали на себе действие тока. Заметим также, что когда экспериментаторы давали крысам алкоголь, то число "гуманных" крыс уменьшалось в два раза, а количество "жестоких", напротив, вдвое увеличи­валось.

Пока повременим с выводами. Однако не может не удивлять совпаде­ние результатов этого эксперимента с выводами, которые мы сделали выше, анализируя христианскую концепцию. Случайно это совпадение, или здесь кроется некая устойчивая и важная закономерность?

Эксперимент с людьми

Следующий эксперимент проводился уже с людьми, первоначально — со студентами одного из университетов США. Суть его в следующем.

В двух отдельных комнатах, оборудованных совершенно одинаково, находились: телевизор, телекамера, пульт, кресло (см. рис. 9).

Пульты выглядели одинаково. На каждом из них был ряд кнопок, над каждой из которых было указано напряжение в вольтах по нарастающей сле­па направо: 10 В, 20 В, 30 В, ... 100 В, ... 150 В и т.д. При нажатии кнопки за­жигалась соответствующая лампочка из расположенных выше, причём одно­временно на обоих пультах. Всё, что происходило в одной комнате, было хо­рошо видно в другой, и наоборот, с помощью монитора. В правой комнате сидел человек, опутанный проводами и датчиками.

По официальной версии (для студентов) это был "доброволец", кото­рый, якобы, за приличное вознаграждение вызвался испытывать на себе уда­ры электрическим током в научных целях (влияние тока на организм и разра­ботка мер безопасности). В действительности же это был актёр, который уме­лo разыгрывал страдания от "ударов током", соответственно тому напряжению, на которое указывала загорающаяся на его пульте лампочка. Разумеется, всё это было хорошо отрепетировано, и никаких ударов током не было.

В левой комнате за пульт усаживался один из студентов, каждый раз новый, которому предварительно излагалась официальная версия: он должен по нарастающей нажимать на кнопки, начиная с наименьших напряжений, делая это с определёнными паузами.

Таким образом, испытуемыми были сами молодые люди, а вовсе не "доброволец". Студенты, конечно, не были посвящены в истинные замыслы экспериментаторов и принимали всё за чистую монету. Замыслом же было — исследовать поведение человека, когда он по ситуации должен приносить страдания другому человеку.

После проведения серий опытов с достаточно большим числом людей были получены следующие результаты. Около 25% студентов сразу же и ка­тегорически отказались участвовать в этом эксперименте, как только узнали о его официальной цели и методике, посчитав его негуманным, бесчеловечным, недопустимым. Примерно 50% согласились участвовать и начали нажимать кнопки. Но когда дошли до серьёзных напряжений, вызывающих очевидно болезненные реакции добровольца, то отказались от дальнейшего участия, за­являя, что они не могут перешагнуть некий барьер, за которым опыт стано­вится слишком жестоким.

Однако около 25% молодых людей не только продолжали нажимать кнопки с большими напряжениями, но не прекратили даже тогда, когда становилось ясно, что "доброволец" уже испытывает настоящие муки, что ещё немного и он может просто погибнуть.

Именно эта последняя группа молодых людей вызвала наибольший ин­терес у исследователей. С каждым из них индивидуально были проведены бе­седы. На вопрос, что двигало ими, когда напряжения стали предельными, они сначала отделывались ответами, что доверяют экспериментаторам, что им, дескать, виднее, что, в конце концов, именно организаторы эксперимента, а не они должны нести ответственность за его исходы и т.п. Но при переводе разговора в более доверительное русло выяснилось, что большинство из них продолжали нажимать кнопки потому, что это приносило им странное удо­вольствие. Молодые люди признавались, хотя эти признания вызывали у них явное чувство неловкости, что они испытывали непонятное им самим возбу­ждающее волнение, даже некоторый азарт, наблюдая дёргания, судороги и крики добровольца под воздействием предельных напряжений.

Мы опять видим те же пропорции. С крыс, конечно, спрос невелик. Но здесь уже речь идёт о людях. Мало того, что снова наблюдаются три модели поведения, впечатляют цифровые совпадения. Возникает мысль, что. здесь проявляются некие глубинные свойства психики, имеющие природную осно­ву и мало подверженные влиянию внешних обстоятельств.

Опыт Форда

Следующее наблюдение связано с именем господина Форда — основателя, знаменитой автомобильной фирмы. Дело в том, что Форда, как и всякого предпринимателя, раздражало наличие среди сотрудников и рабочих фирмы слабых, плохих работников. Он поручил составить список таких лиц, которые отличались слабой производительно­стью труда, низкой дисциплиной и т.д. Таких оказалось около 25% от всего состава фирмы. Но прежде чем уволить их, как он поначалу и намеревался сделать, Форд решил провести эксперимент, дающий им шанс. С каждым из них представители администрации провели беседу, в ходе которой были вы­ражены претензии и было сказано, что если они кардинально поправят своё отношение к работе, то их заработная плата значительно увеличится и будет превосходить среднюю по фирме. Предупреждение и стимул подействовали, и многие загорелись желанием работать лучше.

Однако, спустя несколько месяцев, выяснилось, что только единицы из них смогли дать стабильное улучшение показателей труда, тогда как осталь­ные, несмотря на желание, так и не смогли работать лучше. После их уволь­нения были набраны новые работники, прошедшие строгие критерии, и пока­затели работы фирмы несколько улучшились. Но самое любопытное, что спустя несколько лет, несмотря на усилия администрации, Форд опять кон­статировал, что около четверти сотрудников не выдерживают критики. Вы­вод, который Форд сделал из своих попыток избавиться от плохих работни­ков, заключался в следующем: около 25% работников в принципе не в со­стоянии хорошо работать, хоть ты их озолоти; никакие стимулы не могут превратить их в хорошо работающих, так как они просто не в состоянии из­менить свою природу. Я убедился, пишет Форд в своих воспоминаниях, что слой плохих работников неискореним; если всё общество в целом содержит в себе круг таких людей, то любая крупная фирма также будет иметь эту кате­горию сотрудников, несмотря на все усилия от них избавиться. Эти издержки, продолжает он, вероятнее всего вызваны определёнными особенностями че­ловеческой природы. Поэтому можно надеяться лишь на некоторое уменьше­ние числа таких сотрудников, но не на избавление от них вообще.

Современные исследования, проведенные социологами в Италии, США, России, Германии и других странах, убедительно показывают, что лю­бой достаточно крупный трудовой коллектив так или иначе содержит около 25% хороших, надежных, творческих и активных работников, примерно 50% средних по своим показателям, и приблизительно 25% работников, которые чаще всего являются "головной болью" руководителей.

Таким образом, мы снова наблюдаем знакомые пропорции, хотя прямо­го отношения к агрессивному поведению они не имеют. Однако можно за­ключить, что между повышенной агрессивностью индивида и его неспособ­ностью хорошо трудиться существует связь.

Опыт Англии

Исторический опыт Англии, о котором пойдёт речь, проливает свет на вопрос: передаются ли качества души человека, включая агрессивность, по наследству. В первой половине XIX в. Великобритания попыталась решить раз и навсегда задачу очищения общества от криминальных личностей. Было решено, хотя и не без острых дискуссий, сослать всевозможных уголовников, насильников, рецидивистов, алкоголиков и т.п. в Австралию на вечное поселение. Это была широкомас­штабная, многолетняя и довольно дорогая операция. Криминальные элементы из тюрем самой Англии и её колоний тысячами вывозились десятками кораб­лей на край света без надежды когда-либо вернуться на родину. Уголовники под присмотром администрации и надёжной охраны сами строили поселения для себя, закладывали основы будущих производств, занимались сельским хозяйством, создавали семьи и обзаводились детьми.

Если бы качества этих "отбросов общества" передавались по наследст­ву, как полагал в свое время итальянский психиатр и криминалист Чезаре Ломброзо, то можно вообразить, каким жутким стало бы спустя десятилетия австралийское общество. Однако фактом является то, что оно теперь ничем не хуже остальных сообществ, хотя предки большинства нынешних граждан Австралии были насильниками и убийцами. Следовательно, склонность к аг­рессии и жестокости не передаётся по наследству. А что же Англия? Её наде­жды стать "стерильной" по большому счёту не оправдались; в конце концов, она имеет такой же слой антисоциальных личностей, как и другие страны.

Некоторые выводы

Итак, если доверять логике и фактам, то следует прийти к заключению, что христианское объяснение, существования трёх групп людей, отличающихся качествами души, имеет под собой основания. Механизм может быть оспорен, но интуитивная догадка древних авторов удивительным образом подтверждается. Внешние социальные условия и обстоятельства жизни, которые авторы цервой концеп­ции объявляют главным фактором, объясняющим поведение людей, на самом деле не являются определяющими. Эти внешние факторы могут либо усили­вать, либо ослаблять, смягчать природные качества людей, но они не в со­стоянии изменить их принципиально. Внешние факторы способны порождать те или иные социальные явления, но они не могут объяснить, почему конкретными субъектами этих явлений становятся именно эти, а не другие люди. Почему именно этот человек становится террористом, а не другой; почему именно этот человек становится серийным убийцей или киллером, а не его сосед; почему именно этот насилует детей или женщин, а не другой, — на эти и подобные им вопросы можно ответить только путём анализа их внутренних, врождённых свойств, а не внешних условий и обстоятельств.

Необходимо свыкнуться с мыслью, что в любом обществе, на любой ступени его развития, как бы далеко вперёд мы не заглядывали, всегда будет слой людей от рождения жестоких и агрессивных, нацеленных на насилие и обман. Этот слой, в зависимости от социальных процессов и исторических обстоятельств, может становиться шире или уже, но он был, есть и будет все­гда. Вывод кажется слишком пессимистичным, удручающим. Однако горькая истина предпочтительнее расслабляющей иллюзии.

Стало быть, обществу нужно научиться жить с этим слоем. Что значит "научиться жить"? Это значит научиться распознавать таких людей, начиная с детского возраста; предоставлять каждому, особенно в молодости, самый широкий спектр возможностей для сублимации агрессивной энергии, как это советует Фрейд; минимизировать неизбежное зло, исходящее от этого слоя людей, всеми средствами, какие есть у государства.

Совместная деятельность людей порождает сложную систему их взаи­моотношений друг с другом, опосредованную институтами власти. Эти от­ношения уместно разделить на две группы. К первой относятся те, которые дестабилизируют состояние общества, имеют деструктивный характер. Ко второй принадлежат такие отношения, которые, напротив, способствуют са­мосохранению социальных структур, обеспечивают их стабильность и преем­ственность.

Развитие общества как раз и происходит благодаря единству этих раз­нонаправленных векторов: отношения первого рода обеспечивают динамику общественной жизни, тогда как отношения второго рода гарантируют её от­носительную статику. Война и мир, любовь и ненависть, правые и левые, радикалы и консерваторы, отцы и дети — вот лишь кое-что из длинного спи­ска таких отношений, который каждый без труда сможет продолжить. Важ­нейшим регулятором этих отношений является государство.

Сущность государства

Государство — это аппарат управления делами общества. Этот аппарат включает в себя следующие органы управления: правительство, законодательные органы, органы регионального (местного) управления, судебные и правоохранительные орга­ны, прокуратуру, налоговые органы, армию. Государство выполняет внешние функции (забота о целостности территории, безопасность страны, контакты с внешним миром) и внутренние (законодательная деятельность, контроль за соблюдением законов, создание условий для развития экономики, забота о здоровье и образовании граждан, сбор налогов). Однако никакой аппарат не способен функционировать сам по себе, без людей. Люди, реализующие функции государства — это государственные чиновники всех уровней, начи­ная с премьер-министра и кончая рядовым клерком. Стало быть, государство правильнее было бы определить не просто как аппарат управления, а как ап­парат управления вместе (в единстве) с людьми, которые конкретно осущест­вляют властные функции, властные полномочия.

В древние времена, когда люди жили небольшими замкнутыми сообще­ствами, в государстве не было необходимости. Каждый знал каждого, и любые вопросы решались сообща. Но по мере укрупнения сообществ и развития связей между ними возникла необходимость в разделении труда: небольшая часть наиболее уважаемых членов общества получила от остальных особые полно­мочия, связанные с безопасностью, контролем и управлением. По мере эволю­ции общества развивалось и государство, обрастая новыми структурными эле­ментами и функциями. Теорию возникновения государства как "общественного договора" впервые разработал английский философ XVII в. Т. Гоббс.

Разумеется, в обществе с антагонистическими классами государство не могло не защищать прежде всего интересы экономически господствующего класса. Поэтому определение сущности государства как аппарата подавления одним классом других, сложившееся в марксизме, верно для большого исто­рического периода, связанного с классовой борьбой. Однако идея государства "диктатуры пролетариата" оказалась в конечном счёте величайшей фикцией, а вывод об "отмирании" государства не выдержал проверки временем.

Многовековая классовая борьба привела не к отказу от государства, а к трансформации его в институт согласования интересов различных слоев об­щества. То есть к ситуации, когда демократическое государство в равной сте­пени учитывает и защищает интересы каждого гражданина, независимо от его социального положения и степени богатства. Если же государство начинает служить интересам какого-либо "избранного" слоя, то демократические ме­ханизмы вынуждают правительство к отставке. Современные государства, та­ким образом, за редкими исключениями утратили классовую природу, реали­зуя функцию классового сотрудничества, а не борьбы.

Однако самая большая опасность, которая исходит от государства, да­же самого демократичного, это его постоянное стремление превратиться из средства оптимизации общественной жизни в её цель. Люди, голосуя на вы­борах, отдают часть своих свобод государству, относясь к нему как к нани­маемому обществом аппарату. Но государство в лице своих чиновников стремится отнять у граждан и остальные свободы, представляя себя в качестве высшей ценности. Иначе говоря, лозунг "государство для человека" оно тайно или явно хочет перевернуть в духе Конфуция и Платона — "человек для государства". Именно эта черта государства воспринималась со стороны Ницше как "отвратительная", в силу чего он называл его "тюремщиком чело­века". Государство, которое веками было отчуждённым по отношению к лич­ности, в наше время перестаёт быть таким, но рецидивы отчуждения всё вре­мя заставляет общество быть начеку, не терять бдительности, В связи с этим обратимся к понятию социального контроля.

Понятие социального контроля

Понятие "социальный контроль" определяется как сово­купность процессов в социальной системе, посредством которых обеспечивается следование определённым об­разцам деятельности, а также соблюдение ограничений в поведении, нарушение которых отрицательно сказывает­ся на функционировании системы. Иными словами, социальный контроль — это система регламентации, определяющая поведение индивида или социаль­ной группы, при условии выполнения которой общество сохраняется как це­лостность. Выход же индивида или группы за пределы установленной регла­ментации автоматически означают попадание их в "пространство наказания". Таким образом, понятие социального контроля укладывается, если говорить максимально просто, в старую как мир и вечно актуальную дилемму "можно-нельзя".

Принято различать два основных вида социального контроля — формальный и неформальный. Формальный контроль осуществляется специально выделенными для этой цели официальными "субъектами власти: юридический, идеологический, профессиональный контроль. Неформальный контроль воплощается в неписанных системах оценок и реакций, связанных с общест­венным мнением, традициями, привычками, обычаями и т.п.: моральный контроль, национально-этнический контроль, семейно-родовой контроль.

Эти шесть основных форм социального контроля в своей совокупности охватывают фактически все виды и уровни жизнедеятельности любого человека и любой социальной группы. В связи с этим возникает ряд актуальных вопросов. Защищает или угнетает индивида система социального контроля? Является ли система ограничений тормозом или, наоборот, условием развития личности? Кто именно должен взять и берёт на себя ответственность ре­шать, что "можно" и что "нельзя" в обществе? Вправе ли индивид пересту­пать границы норм контроля, пренебрегать ими, пусть даже во имя возвы­шенных и прогрессивных с его точки зрения устремлений? Наконец, не должна ли претерпеть существенные изменения сама концепция социального контроля в конце XX в. под давлением бурных социально-политических процессов и связанных с ними подвижек в общественном сознании?

Контроль как условие развития

Ограничивающая, сковывающая функция социального контроля очевидна. Анархизм является крайней формой протеста против неё. Его идеи утопичны, но сам факт упорного существования этого течения следует воспринимать как постоянное напоминание и предупреждение институтам власти, пре­жде всего государству, о том, что их стремление к диктату над личностью должно знать разумную меру, выход за границы которой чреват социальными взрывами.

В истории немало учений, исходящих из установки, в основе которой держит доктрина об изначальной порочности человеческой натуры. Однако эта доктрина вызывает сомнения. Из неё вытекает "полицейское" понимание со­циального контроля как системы норм, враждебных индивиду, а каждый гра­жданин воспринимается как субъект, постоянно нацеленный на конфронта­цию с обществом, на желание досадить и навредить ему, вырваться из-под его цензуры.

Социальный контроль должен быть понят не просто как система запре­тов и ограничений, не как "оковы" на теле личности, а как одно из фундамен­тальных условий её действительной свободы, её самореализации. Разумные ограничения позволяют человеку чувствовать себя увереннее, ведь они в рав­ной степени распространяются и на других людей; если нечто нельзя делать мне, то это нельзя делать и другим, следовательно, действия членов общества становятся в значительной мере предсказуемыми, а сами ограничения выпол­няют функцию защиты от произвола и неожиданных разрушительных актов.

Однако эту свою функцию социальный контроль выполняет лишь в том случае, если сам он не становится произволом, если он достаточно динами­чен, оставляет человеку достаточное число степеней свободы, если механиз­мы осуществления контроля таковы, что они сами1 способны изменяться под давлением жизни. Образно говоря, разумный социальным контроль — это не только поддержание курса корабля, но и основа для изменения курса, когда это диктуется необходимостью. Большинство ошибок управления делами общества возникает как раз из-за того, что социальный контроль рассматри­вается только как средство минимизации отклонений от однажды установ­ленного порядка, а не как способ внесения корректив в цели, планы и нормы общественной жизни.

Гражданин и власть

Но как добиться такого не статичного контроля, как осуществить это практически? Ясно, что это возможно только в том случае, когда внутри структуры социального контроля существуют механизмы воздействия на институты власти, доста­точно мощные, чтобы не позволять им превращаться в жёсткую, закостене­лую запретительную систему. Очевидно, речь идёт о механизмах демократии. Но не совсем ясно, на каком именно фундаментальном принципе может и должен развиваться демократический процесс, и какое положение человека в структуре социального контроля может считаться не только приемлемым, но в известной степени "идеальным". Социальный контроль трактуется иногда как однонаправленное действие со стороны институтов власти по отношению к личности. Однако демократический общественный строй, правовое граж­данское общество могут быть таковыми лишь тогда, когда механизм контроля институтов власти над человеком уравновешен не менее развитым и дейст­венным механизмом контроля каждой отдельной личности над институтами власти.

Чрезмерный контроль власти над человеком, как известно, ведёт к то­талитаризму и диктатуре. Слабость же контроля, напротив, порождает воз­можность социального и экономического хаоса, в атмосфере которого наибо­лее вольготно чувствуют себя всевозможные антисоциальные элементы. Та­кая опасность обычно подстерегает общество в эпоху серьёзных перемен и переходных периодов между более или менее стабильными состояниями, ко­гда институты власти по тем или иным причинам временно утрачивают авто­ритет и действенность. Смысл происходящих сейчас в бывшем СССР преоб­разований заключается в переходе от жестко однонаправленного формально­го контроля, в условиях которого самореализация личности была очевидно подавлена, к уравновешенному контролю, то есть к такому общественному устройству, в котором личность выступает не как средство, придаток госу­дарства, а как социальная единица, равная государству. То есть единица, ко­торая в неменьшей степени обладает правом социального контроля по отно­шению к институтам власти, в силу чего для последних также должно суще­ствовать "пространство наказания", если субъекты власти так или иначе ущемляют права человека.

Двунаправленность контроля

Идея равенства личности и государства посте­пенно формируется и укрепляется в нашем об­щественном сознании, хотя многие десятилетия даже сама постановка вопроса в этом плане была просто невозможной. Незначительность, ничтожность индивида перед пар­тийным и государственным аппаратом насаждалась и молчаливо признава­лась как нечто изначально данное, а противоположная точка зрения не могла быть воспринята иначе, как абсурдная. Но именно эта идея равенства в наше время является тем фундаментальным принципом, на котором только и может реализоваться демократический процесс. Всякая демократия, в недрах кото­рой личность так или иначе не равна государству, прежде всего юридически, остаётся демократией лишь на словах, а не на деле.

Что же касается социального контроля, то концептуальное его измене­ние в конце XX в. заключается в том, что из однонаправленного процесса он превращается в двунаправленный: нормы и ограничения не только по отно­шению к личности, но также не менее сильные нормы и ограничения по от­ношению к институтам власти со стороны личности; не традиционная кон­фронтация, имеющая многовековую историю, а взаимоуважительное парт­нерство индивида и государства.

Эта идея пробивает себе дорогу, как показывает практика, с огромным трудом. И дело здесь не только в многолетнем господстве командно­административной системы в "социалистическом лагере", которая последова­тельно и целенаправленно насаждала взгляд на человека как на довольно де­шевый материал для осуществления грандиозного социального эксперимента. Дело и в определённых исторических традициях, определённой "восточной" психологии, согласно которой всегда находится нечто неизмеримо более вы­сокое, чем индивид с его частными устремлениями и интересами. Нельзя сказать, что "западной" системе мышления не было свойственно принижение личности перед институтами власти. Напротив, это длилось веками. Но про­цесс изменения статуса человека в демократическом направлении начался там гораздо раньше. Развитие свободного частного предпринимательства и кон­куренции толкало к развитию политических свобод. Это, в свою очередь, привело к тому, что личность в Европе всё более становилась противовесом институтам власти. Формирование демократии происходило в первую оче­редь, и это важно подчеркнуть, не в силу "благородства" тех или иных поли­тических лидеров, и даже не потому, что люди якобы осознавали преимуще­ства демократического устройства, а по объективной причине, суть которой можно выразить в общем-то просто. Человеком, имеющим собственное дело, то есть частным предпринимателем, равно как и человеком, свободно располагающим своими физическими и интеллектуальными силами в качестве соб­ственности в системе рыночных отношений, невозможно безраздельно ко­мандовать. Безусловно, независимость такого человека не может быть абсо­лютной, но столь же верно сказать, что значительный экономический сувере­нитет его ставит институты власти в зависимость от успеха его деятельности, и они в известной степени вынуждены "заискивать" перед ним и создавать такие условия, при которых этот успех будет максимальным. Главным итогом оказалось созревание общественного сознания европейцев в том направле­нии, что без суверенитета личности нет и не может быть суверенитета госу­дарства, нации, семьи, вообще — нет и не может быть суверенитета никакой социальной общности.

Контроль и насилие

Когда социальный контроль жёсток, не гибок, не демократичен, жизнь не останавливается, но её динамика уходит "в подполье". Те, кто не согласен с существующими порядка­ми, вынуждены прибегать к тайным средствам борьбы, в конечном счёте — к насилию, не признающему ни авторитета закона, ни авторитета моральных норм. Мало того, что само это насилие сопровождается прямыми человече­скими жертвами и социальными потрясениями, диктат меньшинства, убеж­дённого в своей правоте и не встречающего нормальной критики, оборачива­ется ещё большими жертвами, а общество в таком случае отбрасывается да­леко назад. Уроки нашего века таковы, что они развеиваю г налёт романтизма и героики с нарушителей социальных запретов, которые не утруждали себя размышлениями о правомерности своих действий. Они слишком легко брали на себя ответственность переступать запреты, если последние казались им тормозом развития, или несправедливостью. Правда, "нарушители" так или иначе всегда попадали, даже в случае успеха, в "пространство наказания": ре­волюции "пожирали своих детей", а организаторов переворота, в свою оче­редь, поджидал новый переворот. И слишком часто история подтверждает правоту Бисмарка: "Революции задумывают гении, осуществляют фанатики, а плодами их пользуются проходимцы".

Стало быть, механизмы социального контроля со стороны институтов власти должны предусматривать возможность законного изменения собст­венных норм и ограничений. Всегда будут люди недовольные существующим общественным устройством, желающие изменить его. И оппозиции должна быть предоставлена правовая, легальная возможность для этого: открыто из­ложите свои идеи и цели, сплотите единомышленников, боритесь за общест­венное мнение, выдвигайте своих кандидатов, завоёвывайте большинство в парламенте. И если ваши идеи будут поддержаны избирателями, осуществите их через структуры законодательной и исполнительной власти.

Две концепции законов

Издавна философы спорят по поводу двух концепций юридического закона как главного регулятора отношений в системе "гражданин — государство". Одна из них классически выражена английским философом XVII в. Джоном Локком: "Разрешено всё, что не запрещено законом". Противоположная сформулиро­вана французским философом XVIII в. Монтескье: "Свобода есть право де­лать всё, что разрешено законами". Подход Локка получил название "нельзя-концепция", а позиция Монтескье — "можно-концепция". Первая из них, как известно, всё больше укрепляется в мировой общественной жизни и юриди­ческой практике. И это прогрессивная тенденция. Социальный контроль во­обще не должен быть "разрешительным"; таким он бывает лишь в условиях монополизма и диктатуры власти. Демократический контроль призван уста­навливать только запреты, имеющие принципиальное значение, автоматиче­ски разрешая всё за пределами этих запретов.

Если исходить из двунаправленности контроля и "нельзя-концепции", то социальные запреты представляют собой две группы "нельзя". Первая из них включает следующие безусловные требования к индивиду: 1/ нельзя на­рушать юридические законы; 2/ нельзя нарушать нормы нравственности; 3/ нельзя быть профессионально некомпетентным. Если гражданин выполняет в своей жизни эти три "нельзя", то есть он законопослушен, морален и профес­сионален, то в рамках контроля к нему не может быть никаких претензий, и он совершенно свободен в своих устремлениях и действиях.

В свою очередь, в качестве противовеса, обеспечивающего гарантии свобод, индивида от посягательств власти, выдвигаются три безусловных "нельзя" по отношению к государству: 1/ нельзя нарушать естественные пра­ва человека, то есть права "от рождения" — гражданство, свобода слова, со­вести, жительства, выезда и въезда и т.п.; 2/ нельзя лишать его права собст­венности и предпринимательства; 3/ нельзя преследовать человека за инако­мыслие.

При этом очевидно, что люди, попадающие волею судьбы во властные структуры, то есть государственные чиновники всех уровней, тем самым воз­лагают на себя двойную ответственность: во-первых, как граждане; во-вторых, как субъекты государственной власти. Как гражданин чиновник дол­жен быть образцом законопослушания, порядочности и профессионализма. А как субъект властных полномочий он обязан в меру своей компетенции сто­ять на страже запретов в отношении государства, то есть быть бюрократом в хорошем смысле слова (не по отношению к людям, а по отношению к госу­дарственной машине). Только то общество, в котором социальный контроль двунаправлен и уравновешен, а также реально содержит в себе перечислен­ные выше "нельзя" и механизм их выполнения, является правовым граждан­ским обществом, следовательно — динамичным и социально здоровым.

Философские идеи имеют удивительное свойство. Они не стареют со временем. Каждое новое поколение находит в них нюансы; незамеченные прежними, наполняет их неожиданными интерпретациями и смыслами.

Это не значит, что не появляются новые философские идеи, что чело­вечество будто бы "питается" лишь достижениями мыслителей далёкого прошлого. Однако новые идеи не могут произрастать из интеллектуального вакуума, идеи прошлого являются для них своеобразной питательной средой. Выдающегося физика В. Гейзенберга — одного из создателей квантовой ме­ханики — как-то спросили, что именно помогло ему в формировании прин­ципиально новых взглядов на закономерности микромира. И он ответил, что в наибольшей степени ему в этом помогло чтение трудов древнегреческих фи­лософов. Зёрна, брошенные античными мыслителями, не пропали.

Знаменитый французский философ, физик и математик Р. Декарт срав­нивал семейство наук с деревом: его корни — философия; ствол — физика; ветви — все остальные науки. Корни скрыты под землёй, их работа не видна, говорил он. Поэтому некоторые люди не понимают роли и значения филосо­фии, а иногда даже бранят её, полагая, что от неё нет пользы.

Работая над данным пособием, читатель мог заметить, что в науке фи­лософии ещё много нерешённых проблем, по крайней мере в рамках нашей эпохи. До, сих пор нет ясности в таких вопросах, как происхождение жизни, возникновение человека, перспективы космических процессов; не существует чёткой программы решения экологических проблем, проблем технического прогресса, связанных с нарастанием отчуждения между человеком и техни­кой; нет уверенного прогноза в социальных и психологических последствиях всеобщей компьютеризации технологических и информационных потоков; не совсем ясно, в каком именно направлении необходимо реформировать систе­му образования; нет внятного обоснования перспектив развития общечелове­ческой цивилизации (отношения Востока и Запада, "голодного" Юга и "сыто­го" Севера, глобализация экономики и её последствия, межнациональные конфликты и т.д.).

Эти и подобные им проблемы, каждая из которых имеет выраженные философские аспекты, пробуждают интерес к самостоятельному мышлению и желание продолжить изучение философии путём самообразования. Автор бу­дет вознаграждён, если данное пособие вызовет такой интерес и стремление не порывать с замечательной наукой — философией.

БИЛЕТЫ К ЭКЗАМЕНУ ПО ФИЛОСОФИИ

В скобках указывается номер страницы учебного пособия, на которой можно найти ответ на вопрос. Запись “(стр. 70/44)” означает, что ответ на вопрос в бумажной методичке находится на странице 70, а в электронной на 44.

Билет 1

1. Где, когда и почему /две причины/ возникла философия. Мифология и религия как её предшественники. Что отличает философию от других наук и от религии.
2. "Хочешь дышать свежим воздухом — покинь толпу, иди в горы. Но помни, от горного воздуха иногда умирают". Каков смысл этих слов Ницше? (стр. 70/44)

Билет 2

1. Причины недоверия к философии у некоторых людей /основных - две/(стр. 8-9/5). Качества ума, которые развивает философия /дайте определения, приведите собственные примеры/ (стр. 11-12/7).
2. Движущие силы научного познания (стр. 87/55). Почему геометрия возникла именно в Древнем Египте? (стр. 43/27) Как объяснить появление арифметики, астрономии, термодинамики, истории?

Билет 3

1. (стр. 9/6) Что такое обученность и образованность, почему их надо различать. Причины и сущность технократизма в системе высшего образования.
2. Возможно ли появление наук или отдельных теорий без практической потребности,  а только из любопытства учёных? (стр. 87/55)

Билет 4

1. Кастовость древнеиндийского общества. Веды и Упанишады (стр. 13/8). Представления о Космосе. Учение о реинкарнации, его нравственный смысл. (стр. 14/8)
2. Как вы понимаете тезис: "Строительные леса гегелевского учения оказались ценнее  возведенного с их помощью здания" (стр. 47,100/29,63).

Билет 5

1. Закон кармы в индуизме, его моральное значение. Виды кармических связей. Механизмы воздаяния (стр. 14-15/9).
2. Гегель писал: "Сова Минервы начинает свой бесшумный полёт лишь с наступлением сумерек". Как вы понимаете гносеологический смысл этих слов?

Билет 6

1. Будда, его судьба (стр. 16-17/10). Основные идеи Будды. "Встреча квантовой механики и индийской философии ещё не состоялась, она впереди". Каков смысл этого высказывания? (стр. 18/11)
2. Известно, что в своё время социалисты пытались создать в Америке социалистические коммуны. Почему эксперимент оказался неудачным, и как объяснил неудачу К.Маркс? (стр. 49-50/30,31)

Билет 7

1. Идеальный гражданин и идеальное государство по Конфуцию. Система "кэцзюй". Почему эта система не привилась в Европе? (стр. 19-20/12)
2. Н.Бердяеву принадлежат слова: "Нравственно здоровый человек может увлечься идеями К.Маркса лишь ненадолго". Почему он выдвигает против марксизма именно нравственный аргумент? (стр. 48-49/30)

Билет 8

1. Корни "греческого чуда" (стр. 20/13). Афины и Спарта (стр. 21/13). Дискуссия о делимости отрезка /апории Зенона/ (стр. 22/14). Атомизм Демокрита (стр. 23/14).
2. Почему Ницше опасался системных философов и сам предпочитал писать афористически? (стр. 67/42)

Билет 9

1. Греческие философы о душе. Теория идеального государства по Платону, её анализ (стр. 25-26/16).
2. Гегель пишет: "Истина рождается как ересь, а умирает как предрассудок. Истина есть процесс, а не готовый результат". Как вы это понимаете? (стр. 91/57)

Билет 10

1. Сократ, его диалоги, их цель. Ирония и майевтика. Обстоятельства смерти философа. (стр. 24-25/15)
2. Почему на картинах средневековых художников, изображающих мадонн с младенцами, у младенцев, как правило, взрослое выражение лица? Незнание какого закона диалектики объясняет это? (стр. 99,102/62,64)

Билет 11

1. Социальные процессы в Европе в XYII веке. Теория Мальтуса. Современные демографические и геополитические проблемы (стр. 37-38/23).
2. Два человека, один из которых встал из постели, а другой вошёл с мороза, опустили руки в один и тот же сосуд с водой. Один назвал её холодной, а другой - тёплой. Чьё суждение является фактом? Почему?

Билет 12

1. Субъективная философия Дж. Беркли,  её замысел и главный принцип. Заслуга Беркли в анализе ощущений. Как обосновать несостоятельность главного принципа Беркли? (стр. 39-40/24,25)
2. Декарт писал: "Наука подобна дереву. Корни его - философия, ствол - Физика,   ветви - все остальные науки.  Плоды собирают не с корней, а с ветвей,  поэтому многие люди...". Продолжите мысль философа. Аргументируйте. (стр. 130/81)

Билет 13

1. Принципы научного исследования по Декарту (стр. 35/22). Идолы ума по Ф.Бэкону. (стр. 35-36/22)
2. Гераклит утверждал, что "в одну и ту же реку невозможно войти дважды". Какие смыслы в философском плане содержатся в этом афоризме? (стр. 24/15)

Билет 14

1. Антиномии разума по Канту (стр. 42/27). Агностицизм Канта (стр. 43/27). Роль практики в научном познании (стр. 43/27).
2. Когда Будду спрашивали, конечен мир или бесконечен, имеет ли он начало во времени или не имеет, — он называл такие вопросы "пустыми" и не желал их обсуждать. Почему? (стр. 18/11)

Билет 15

1. Абсолютная идея и ступени её самопознания по Гегелю (стр. 45-46/28). Система и метод Гегеля (стр. 46-47/28,29). Основные законы диалектики (стр. 101-103/63-64).
2. Сократ говорил: "Я знаю, что я ничего не знаю. Но многие и этого не знают". Какие философские смыслы содержатся в этом высказывании? (стр. 24-25/15)

Билет 16

1. Этапы развития русской философии, её основные направления (стр. 51-52/32). Менталитет русских (стр. 53/33). Западники и славянофилы (стр. 53/33). "Философский пароход" (стр. 56/34).
2. "Если бы Агата Кристи была лишена писать детективы, она скорее всего стала бы грабить банки". Какие идеи стоят за этой фразой З.Фрейда? (стр. 77/48)

Билет 17

1. Ницше, его судьба (стр. 66/42). Самоопределения философа. Обвинения в фашизме (стр. 67/42). Отношение Ницше к государству, религии и морали. (стр. 68/43)
2. Демокрит считал, что "ничего случайного в мире нет, люди придумали идол случая, чтобы прикрывать им собственное незнание причин". Объясните уязвимость такой точки зрения. Что такое случайность?

Билет 18

1. Учение Ницше о "сверхчеловеке" (стр. 68/43). Воля к власти (стр. 69/43). Ступени развития духа (стр. 70/44). "Падающего - толкни" (стр. 70/44). Три варианта отношения к жизни и вариант Нише (стр. 71/44).
2. Фалеса однажды упрекнули, что он стал философом потому, что ни на что другое не способен. Как философ доказал, что легко мог бы стать богатым, умея, как учёный, предсказывать годы, урожайные на оливки?

Билет 19

1. Фрейд и большевизм (стр. 72/46). Последствия замалчивания. Бессознательное и основные формы его проявления (стр. 73/46). Вытеснение (стр. 79/47). Эдипов комплекс (стр. 75/47).
2. Категорический императив Канта (стр. 44/27). Сформулируйте его и дайте интерпретацию

Билет 20

1. Фрейд о структуре личности /"Я", "Оно", "Оверх-Я"/, их основные принципы (стр. 76/48). Три варианта борьбы "заключённого" и "стражника" (стр. 77/48). Сублимация (стр. 77/48).
2. "Любая революция приводит к ещё более деспотической власти, чем была до нее". Как понимать эти слова Ницше? Аргументируйте?

Билет 21

1. Философия существования. Основной вопрос и трагизм бытия человека. Трансцендирование. Пограничная ситуация и переоценка ценностей.
2. Макиавелли утверждал: "Там, где начинается политика, там кончается совесть". Аргументируйте вашу позицию. Начните с определения – что такое политика?

Билет 22

1. Машинальные и лабиринтные люди. Одиночество и суицид. Смысл жизни и смысл смерти. "Смерть стоит того, чтобы жить" - как это понимать?
2. Аристотель утверждал, что "целая вещь всегда больше, чем механическая сумма его частей". Каков смысл этого высказывания?

Билет 23

1. Мышление, сознание, интеллект. Эволюционно-трудовая гипотеза сознания, её сильные и слабые стороны.
2. Человек как Сизиф. Когда Сизиф более несчастен - когда вкатывает камень, или когда спускается за ним? Аргументируйте.

Билет 24

1. Каковы сущностные признаки любого фашизма? Каковы их конкретные проявления у немецкого фашизма, у русского фашизма?
2. В чём заключаются различия /их три/ между индуистской и христианской кармой?

Билет 25

1. Теоцентризм средневековой философии. Доказательства Фомы Аквинского о существовании Бога, их анализ.
2. Остаётся ли роза красной в абсолютной темноте? Какой цвет у розы, когда на неё никто не смотрит? Аргументируйте. В чём здесь связь с философией Беркли ?

ПРЕДИСЛОВИЕ. 2

Глава 1. ФИЛОСОФИЯ, ЕЁ ПРЕДМЕТ И ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ.. 3

Возникновение философии (3). Мифологи (3). Религия (3). Как возникла необходимость  в философии (4). Бытие (4). Предмет философии (4). Всеобщее (5). О недоверии к философии (5). Последствия политизацией философии (5). Опасность технократизма (5). Обученность и образованность (6). Динамика образованности (6). Что даёт изучение философии (7).

Глава 2. ФИЛОСОФИЯ ДРЕВНЕГО ВОСТОКА.. 8

Древнеиндийское общество (8).Касты (8). Учение о Космосе (8). Реинкарнация (8). Закон кармы (9). Виды кармы (9). Христианская традиция (10). Будда. его судьба и учение (10). Основные идеи Будды (10). Философские основания идей Будды (11). Философия Древнего Китая (11). Идеи Конфуция (11). Система кэцзюй (12).

Глава 3. ФИЛОСОФИЯ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ И РИМА.. 13

Корни греческого чуда (13). Афины и Спарта (13). Поиски первоосновы бытия (13). Апории Зенона (14). Атомизм Демокрита (14). Идеи Гераклита (15). Диалоги Сократа (15). Смерть Сократа (15). Греки о душе (16). Идеальное государство Платона (16). Логика Аристотеля (16). Римская философия (17).

Глава 4. ФИЛОСОФИЯ СРЕДНИХ ВЕКОВ И ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ.. 18

Европа и христианство (18). Схоластика (18). Номинализм и реализм (18). Теоцентризм средневековой философии (18). Разум и откровение (19). Доказательства Фомы Аквинского (19). Критика доказательств (19). Философия Возрождения (20).

Глава 5. ФИЛОСОФИЯ НОВОГО ВРЕМЕНИ И ВЕКА ПРОСВЕЩЕНИЯ.. 21

Развитие гносеологии (21). Философия и математика (21). Врождённые идеи (21). Сенсуализм и рационализм (22). Принципы Декарта (22). Идолы ума по Бэкону (22). Техническая революция (23).

Теория Мальтуса (23). Субъективизм Джорджа Беркли (24). Цвет розы в темноте (24). Комбинации ощущений (24). Прав ли Беркли? (25).

Глава 6. НЕМЕЦКАЯ ФИЛОСОФИЯ XVIII-XIX ВЕКОВ.. 26

Трансцендентальная философия Канта (26). Синтетические-априорные суждения (26). Рассудок и разум (26). Антиномии разума (27). Агностицизм Канта (27). Роль практики (27). Категорический императив (27). Философия Гегеля (28). Абсолютная идея (28). Система Гегеля (28). Метод Гегеля (29). Европа в XIX веке (29). Социология Маркса (30). Европа развивается не по Марксу (30). Основные ошибки и уроки (31).

Глава 7. РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ.. 32

Немного истории (32). Религиозная философия (32). Русский менталитет (33). Славянофилы и западники (33). Русские космисты (33). Биосфера и ноосфера (34). Философия жизни (34). Драматический финал (34). Философский пароход (34).

Глава 8. ФИЛОСОФИЯ СУЩЕСТВОВАНИЯ  (ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ) 36

Человек и философия (36). Иррациональное в человеке (36). Основной вопрос (36). Трансцендирование (37). Машинальные люди (37). Лабиринтные люди (37). Человек как Сизиф (38). Пограничная ситуация (38). Смысл смерти (39). Суицид (39). Свобода (39). Восприятие времени (40). Модели времени (40).

Глава 9. ФИЛОСОФИЯ ФРИДРИХА НИЦШЕ.. 42

Судьба философа (42). Справедливы ли обвинения в фашизме (42). Ницше и читатель (42). Государство, религия, мораль (43). Сверхчеловек (43). Воля к власти (43). Вечное круговращение (44). "Толкни слабого" (44). Вариант Ницше (44).

Глава 10. ФИЛОСОФИЯ ЛИЧНОСТИ В УЧЕНИИ ЗИГМУНДА ФРЕЙДА.. 46

Фрейд и СССР (46). Понятие бессознательного (46). Природа сновидений (47). Вытеснение (47). Эдипов комплекс (47). "Сверх-Я" и "Оно" (48). Три варианта (48). Сублимация (48). Энергия агрессивности (49).

Глава 11. ПРОБЛЕМА СОЗНАНИЯ В ФИЛоСОФИИ.. 50

Мышление (50). Сознание и интеллект (51). Сознание и язык (51). Парадокс Лейбница (51). Сознание как отражение (52). Эволюционно-трудовая гипотеза (52). Сильные стороны (53). Слабые стороны (53). Другие гипотезы (54).

Глава 12. ФИЛОСОФИЯ НАУЧНОГО ПОЗНАНИЯ.. 55

Движущие силы науки (55). Средства науки (55). Роль практики (55). Принцип причинности (56). Принцип воспроизводимости результатов (56). Принцип соответствия (56). "Бритва Оккама" (57). Кумулятивизм (57). Парадигма (58). Понятие истины (58). Абсолютное и относительное в истине (58). Верификация (59). Фальсифицируемость (59).

Глава 13. МЕТОДЫ ПОЗНАНИЯ И ПРАКТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ.. 60

Понятие мётода (60). Обыденные методы (60). Эмпирические методы (60). Теоретические методы (61). Законы логики (61). Закон тождества (62). Закон непротиворечия (62). Закон исключённого третьего (62). Закон остаточного основания (62). Диалектика как метод (63). Единство и борьба противоположностей (63). Переход количества в качество (63). Отрицание отрицания (63). Ложные методы (64). Софистика (64). Эклектика (64).

Глава 14. ФИЛОСОФИЯ ТЕХНИКИ.. 66

Понятие техники (66). Философские проблемы (66). Инженерная философия техники (67). Гуманитарная философия техники (68). Проблема отчуждения (69). Информационная цивилизация (69).

Глава 15. ЛИЧНОСТЬ И ОБЩЕСТВО.. 71

Концепция внешних факторов (71). Концепция внутренних факторов (71). Христианская традиция (72). Механизм различия (73). Эксперимент с животными (73). Эксперимент с людьми (74). Опыт Форда (75). Опыт Англии (75). Некоторые выводы (76).

Глава 16. ЧЕЛОВЕК И ГОСУДАРСТВО.. 77

Сущность государства (77). Понятие социального контроля (77). Контроль как условие развития (78). Гражданин и власть (78). Двунаправленность контроля (79). Контроль и насилие (79). Две концепции законов (80).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.. 81

БИЛЕТЫ К ЭКЗАМЕНУ ПО ФИЛОСОФИИ.. 82

ОГЛАВЛЕНИЕ. 85

[1] Это раздвоение несуществующего кажется фантастикой. Но вспомним математику: 0 = +5-5. Физики активно разрабатывают идею рождения материи и антиматерии из физического вакуума. Не случайно понятия "ноль" и "вакуум" считаются наиболее сложными в науке.

[2] Бернштейн Э. Проблемы социализма; Бебель о Бернштейне. Речь А. Бебеля на Гонноверском партайтаге 10 октября 1889 г. //Журнал "Жизнь". Орган русских социал-демократов.— Лондон, 1902, № 1.

[3] Ницше Ф. Соч. в двух томах. Т. 1, М., 1990, с.41-45