Реферат: Интуитивное и дискурсивное в процессе познания

Министерство образования Российской Федерации

Ивановский Государственный Химико-Технологический Университет

Кафедра философии

Р Е Ф Е Р А Т

На тему:

“Интуитивное и дискурсивное в процессе познания”

Выполнил: аспирант Сонин А. В.

Проверил: Зеленцова М. Г.

Иваново 2002 г.

Содержание

Введение 3

1. Роль внелогического элемента в познании 5

1.1. Суждение или интуитивное усмотрение истины 5

1.2. Убедительность математического суждения (“критерий истинности”) 9

1.3. Значение вдохновения в интуитивном постижении истины 13

3. Логика и ее роль в ненаучной сфере познания 15

3.1. Логика искусства 15

3.2. Конфликт интуитивного и дискурсивного в

художественном произведении 17

4. Две культуры 19

4.1. Проблема взаимоотношения 19

4.2. Перспективы развития 21

Заключение 23

Литература 24

Введение

Наша эпоха рассматривается как время научно-технической революции, время небывалого, грандиозного развития науки и техники, занявших ни с чем ни сравнимое в истории место в жизни общества и оказывающих огромное влияние на психологию людей. Поэтому сегодня по-новому встает вечная проблема соотношения логического и внелогического в процессе познания в таких областях, как наука и искусство. Возникнув многие сотни лет назад как вопрос чисто философский, пройдя через горнило современной математической логики, эта проблема приобретает в наши дни совершенно конкретное звучание, как проблема сочетания формально-логического аппарата с внелогическим, оценочным, интуитивным суждением. Между тем понимание принципиальной необходимости обоих элементов, как ни удивительно, все еще распространено недостаточно широко. Фетишизация формально-логического, “чисто математического” метода, свойственно и некоторым специалистам в области точных наук и гуманитариям. Иногда не замечают ( или считают второстепенным ) тот факт, что необходимость во внелогическом суждении возникает в любой науке, как только мы хотим соотнести с реальными процессами в мире результаты, даваемые математическим аппаратом. Вследствии этого, например в гуманитарных науках- филологии, искусствознании и т.п. , в экономике и вообще в таких проблемах, где внелогический элемент неизбежно значителен, иногда обманывают себя, считая логически доказанным то, что таковым не является. И наоборот, “математически мыслящие” специалисты иногда стараются полностью изгнать внелогический элемент.

Нашей задачей будет разобраться в том, какую роль играют два столь существенно отличающихся друг от друга метода в процессе познания, и какова судба их взаимоотношения. Сможет ли в будущем один из методов вытеснить другой или же произойдет их органический синтез.

При ответе на этот вопрос мы рассмотрим две наиболее противоположные области познания, области, в которых логические и внелогические элементы наиболее ярко выражены и играют зачастую главенствуюшую роль – это наука и искусство.

1. Роль внелогического элемента в познании

1.1 Суждение или интуитивное усмотрение истины

При рассуждении о роли интуитивного и дискурсивного в процессе познания следует прежде всего подумать о том, каким образом мы познаем мир и что дает нам уверенность в правильности, адекватности полученного знания.

Рассматривая познание мира в историческом развитии, мы можем отметить неуклонное возрастание роли научного, точного знания. Процесс этот, начавшийся в незапамятные времена, убыстряясь, привел к представлениям рационалистов XVII – XVIII веков. Они поставили вопрос о возможности познания мира в рамках строго научных, неопровержимых логически взаимно обусловленных понятий и связей. В современном мире значение точного знания, опирающегося на формальную логику так выросло, что иногда достоверным считается только такое утверждение, которе может быть строго логически доказано. Науку, не основанную на этом методе, многие вообще не склонны считать наукой. Однако следует понимать, что для проведения каких-либо логических операций изначально необходимо строго сформулировать основные положения, понятия, которые будут использованы в дальнейшем; определить правила действия с ними, а также некоторые связывающие их соотношения, в частности количественные ( аксиомы, “ законы “ ). После этого в процессе исследования применяются лишь логические операции. Исходные положения ( определения и постулаты ) предполагаются “правильными”, т.е. соответствующими истинным свойствам тех природных объектов, которые изучает данная наука. Следовательно, эти исходные положения являются гипотетическими. Их выбор представляет собой действие, лежащее вне логики, а правильность этих гипотез подтверждается лишь успехами науки. Таким образом, процесс познания неизбежно содержит как формально-логичесакие элементы (что позволило во все более возрастающей степени доверять машинам соответствующие операции человеческой психики), так и внелогические, что видно из необходимости внелогической стадии – формализации исходных положений.

Эйнштейн тоже вводил в свою теорию познания элементы внелогических суждений (рис. 1).

Рис.1. Схематическое представление Эйнштейном процесса познания

В письме к М. Соловину от 7 мая 1952 г. он писал [1, с. 570]:

1) Нам даны Е – непосредственные данные нашего чувственного опыта.

2) А- это аксиомы, из которых мы выводим заключения. Психологически А основаны на Е, но никакого логического пути, ведущего от Е к А не существует. Существует лишь интуитивная (психологическая) связь, которая всегда может быть изменена.

3) Из аксиом А логически выводятся частные утверждения S, которые могут претендовать на то, чтобы быть правильными.

4) S сопоставляются с Е (проверка опытом). Эта процедура, строго говоря, также относится к внелогической (интуитивной) сфере, ибо отношение понятий, содержащихся в S, к непосредственным данным чувственного опыта Е по своей природе не является логическим. Но это отношение между S и Е (с прагматической точки зрения) гораздо менее надежно, чем отношение А к Е (пример: понятие “собака” и соответствующие ему данные чувственного опыта Е). Если бы подобные соответствия нельзя было устанавливать с высокой степенью надежности (хотя сделать это логическим путем нельзя), то весь аппарат логики не имел бы никакой ценнсти для”постижения действительности“ (пример–теология ).

Квинтессенцией всего этого является вечно сомнительная взаимосвязь всего мыслимого с ощущаемым (чувственно воспринимаемым).

В этом рассуждении не только четко указаны внелогические, подлинно интуитивные элементы, но даже оценена относительная надежность интуиции при обобщающем опыт выводе аксиоматического базиса А, с одной стороны, при проверке теории данными опыта Е – с другой. Стоит подчеркнуть одну замечательную деталь: по мере сопоставления выводов S с опытом Е аксиоматический базис должен все время проверяться и исправляться, совершенствоваться. Это, в частности, выражено на рисунке тем, что Е представленно не двумя точками – в начале и в конце, а бесконечной прямой, в разные точки которой устремлены теоретические выводы S, S, …, и из всех этих точек исходит искривленная стрелка, указывающая на необходимость сверяться с аксиоматическим базисом и в случае необходимости иправлять его. Поэтому связи опытно-чувственного и логического, как и связи аксиоматически-интуитивного с логически-дедуктивным, не являются простыми линейными цепями типа аксиома-дедуции. Они гораздо более сложны и включают многообразные обратные связи.

Таким образом, в “точных” науках в процессе познания внелогический элемент выступает прежде всего в процессе выбора исходных аксиом и определений, а истинность или ложность положений, исходных для логического построения может быть установлена лишь способами, отличными от методов формальной логики – сравнением с опытом. Но тут мы сталкиваемся с важной проблемой: опыт всегда ограничен. Откуда мы знаем, что на основе ограниченного опыта мы придем к неограниченно верному выводу?

Ньютон, говорит легенда, открыл закон всемирного тяготения, наблюая падение яблока. Предположим, что он наблюдал и изучал количественно это падение, чтобы прийти к достоверному заключению, даже не один, а тысячу, миллион раз, а затем на основе этих наблюдений сформулировал закон тяготения. Откуда можно черпать уверенность, что в миллион первый раз яблоко упадет в соответствии с этим же законом? Неоткуда взяться такой уверенности, кроме как из нашей способности оценивать доказательность опыта, из нашей способности к суждению. В самом деле, ведь возможно бесконечное разнообразие случайностей. Могло быть, что во всем том миллионе падений, которые, якобы наблюдал Ньютон, траектория и скорость падения яблока испытывали искажающее действие не учтенной Ньютоном причины – прохождения кометы, ветра, который в момент миллион первого опыта уже не дул, неравномерности вращения Земли и т.д.

Для того, чтобы решиться сформулирвать свой закон, Ньютон должен был предположить,что как эти причины, отсутствие которых можно было бы установить дополнительными опытами, так и множество неизвестных ,но в принципе возможных других причин – неважны. Он должен был высказать обобщающее суждение. Именно высказать логически недоказуемое утверждение, что установленный им закон имеет всеобщую значимость.

Следовательно, только дополняя формальную логику критерием опытной проверки, критерием практики, и оценивая в процессе этой проверки с помощью “внелогического” суждения достаточность оснований для обобщающего вывода, мы можем познавать природу. Эта более полная система умозаключений образует метод, более мощный, чем формальная логика, и представляет собой теорию познания.

1.2.Убедительность математического суждения (“критерий истинности”)

Для познания мира, физического и духовного, как мы уже убедились, совершенно необходимы два существенно различных метода: с одной стороны, дискурсивный, логический, с другой – интуиция, непосредственное синтетическое суждение, не опирающееся на доказательство, причем, этот второй метод, с точки зрения гносеологической, в основе своей один и тот же в науке и искусстве, в вопросах физики и этики.

Эти методы познания глубоко различны в своей убедительности. В то время как логическое доказательство приводит к неоспоримому результату, с которым вынужден согласиться каждый, независимо от его субъективных желаний, “непосредственное усмотрение истины” отдельным лицом неизбежно несет на себе печать субъективности. Отсюда возникает зыбкость выводов, как правило, не свойственная математике, где любой отдельный исследователь, не затрагивающий аксиоматических интуитивных основ науки, может не беспокоиться об объективной истинности результата своего исследования – она обеспечена. В гуманитарных науках объективная правильность результата может выявиться лишь после длительного сопоставления разных выводов различных исследователей между собой и с фактическими свойствами объекта исследования.

Истинность всякого знания утверждается человеческой практикой, например при подтверждении предсказаний, которые логически следуют из интуитивно познанного положения. Это относится как к конкретным научным истинам типа физического закона, так и к законам (аксиомам и определениям) самой логики. Известно, что Эйнштейн говорил: “Мы знаем, что между этическими аксиомами и научными аксиомами не существует особого различия. Истина – это то, что выдерживает проверку опытом” [2].

Однако процессы опытной проверки естественнонаучных интуитивных истин, например научных аксиом, с одной стороны, этических, социальных и эстетических – с другой, очень несходны между собой.

Во-первых, интуитивное суждение в области точных наук допускает, как правило очень скорую многократную проверку в достаточно точно воспроизводимых условиях. Во-вторых, даже однократное нарушение предсказания, логически выведенного из интуитивного суждения, безусловно его опровергает. Подтверждение же предсказаний укрепляет убедительность суждения (хотя отнюдь не доказывает его безусловно). Любое обобщающее суждение, высказанное при установлении научного закона может рассматриваться как интуиция-догадка (поскольку в конце концов оно заменится суждением о достаточности опыта для подтверждения или опровержения высказанного обобщения). Однако если опытная проверка растягивается на очень длительный срок, то в течении этого времени доверие к этому закону имеет ту же природу, что и для интуиции-суждения.

Эстетические же, этические и другие подобные суждения не могут быть надежно проверены практикой, поэтому такие суждения не могут быть сведены к единому виду интуиции – к суждению о достаточности опыта. На чем же тогда покоится убедительность синтетического суждения, что побуждает рассматривать его как постижение истины?

Фактически здесь определяющую роль играет внутренняя убежденность, чувство удовлетворения при подобном “прямом усмотрении истины”. Суд, выносящий на основе “внутреннего суждения” приговор, несомненно решается на это лишь тогда, когда судьи удовлетворены своим выводом, сводящим в единое согласованное целое доступные свидетельства и “доказательства”, не образующие формально-логически неопровержимую цепь; от присяжных требуется единогласие. Этическая догма принимается массами, когда каждый испытывает при этом чувство удовлетворения. То же верно и в науке – и тогда, когда выдвигается новое положение (закон), обобщающее опыт, и тогда, когда проверка практикой признается достаточной.

Прямое, целостное “усмотрение истины” связано с многосторонним, как чувственным, так и мыслительным охватом различных свойств, связей и опосредований явлений, с привлечением множества ассоциаций.

Человек обладает удивительной способностью к такому “интуитивно” (т. е. в значительной мере подсознательно) вырабатываемому суждению. Этот процесс протекает иногда очень быстро и нередко имеет характер озарения. Сознательное прослеживание всех элементов этого процесса представляется совершенно нереальным. Полное удовлетворение от такого постижения возникает только в том случае, если все учитываемые связи, ассоциации и опосредования (в том числе и логические) нигде не “зацепились” за противоречие, если все элементы мозаики сошлись. Именно поэтому внутренняя удовлетворенность может стать показателем правильности суждения. Можно было бы усомниться, что таким путем различные субъекты могут прийти к некоторому единому суждению, утвердив тем самым объективную истину. Однако то, что это возможно и степень совпадения суждений допускает даже количественную оценку, можно увидеть на некоторых простейших примерах. Так, на соревнованиях по фигурному катанию десять различных судей, выбранных из разных стран, но исходящих из общих норм, независимо друг от друга дают оценку по шестибальной системе. Опыт показывает, что оценки расходятся со средней оценкой для данного выступления в пределах +/- 0.1, редко больше. Между тем каждая оценка есть результат подлинно интуитивного синтетического суждения (хотя, конечно, опирающегося отчасти на “логические” соображения). Лучше всего это видно из того, что передать функции судьи вычислительной машине невозможно. Никакими заданиями программы с конечным числом элементов невозможно предусмотреть оценку легкости прыжка, плавности приземления, изящество позы, естественности перехода от одной фигуры к другой, соответствие движений духу музыкального сопровождения, артистичности и т. д.

Совершенно также на конкурсах пианистов члены жюри выставляют оценки в баллах, т. е. оценивают исполнение числом. И здесь передоверить эту оценку компьютеру невозможно. Тем не менее оценки редко расходятся сильно, потому что члены жюри принадлежат одной культуре, связанные близостью “мировоззрения”. Иногда (например, это принято на московских конкурсах имени П. И. Чайковского) вводят правило: если оценка какого-либо члена жюри сильно расходится со средней из всех остальных оценок, то она вообще не принимается во внимание. Считается, что она либо выставлена недобросовестно, либо отражает художественное “мировоззрение”, отличное от условно принятого за “всеобщее”.

Роль внутреннего удовлетворения, “удовольствия” при оценке правильности интуитивного решения проблемы значительна и в науке. Эйнштейн неоднократно говорил, что его уверенность в справедливости установленных им основных уравнений общей теории относительности (сугубо интуитивный акт познания) еще до проверки их предсказаний на опыте проистекал из осознания их стройности, красоты, внутренней замкнутости, т. е., по существу, из кантовского эстетического удовольствия. Когда Эйнштейну через несколько лет после создания теории сообщили, что специальная астрономическая экспедиция Эддингтона подтвердила предсказания теории, Эйнштейн сказал: “Я был бы изумлен, если бы этого не произошло”.

Таким образом, можно прийти к выводу, что для утверждения доверия к интуитивному суждению в любой области необходимо привлекать оба критерия – и практики, и внутреннего “удовлетворения”, убеждения для самых разнообразных интуитивных усмотрений. Только в различных проблемах эти два критерия имеют различный относительный вес.

1.3. Значение вдохновения в интуитивном постижении истины

Математика помимо раскрытия конкретных истин, помимо расширения объема нашего знания учит строгому логическому мышлению, учит пониманию того, что есть доказательность, учит ”научному подходу“.

Существует легенда, что когда Декарт обучал одного принца геометрии и не мог добиться понимания теоремы о равенстве треугольников, августейший ученик воскликнул: ”Мсье Декарт, вы дворянин и я дворянин. Вы даете мне слово, что эти треугольники равны? Тогда в чем же дело, зачем нам мучиться?”. По мере распространения научного знания такая реакция становится невозможной. Именно в этом главный смысл школьного обучения математическим премудростям. Быть может,не останется в памяти теорема Пифагора, но отпечатается в сознани представление о неумолимой последовательности логических рассуждений, о строгости мышления, ведущей к безусловно достоверному выводу.

Точно также искусство не только осуществляет интуитивное постижение каких-либо конкретных истин и расширение духовного мира человека, не только раскрывает и утверждает ценность выработанных человечеством этических норм и т.д. но, кроме того воспитывает, развивает способность к интуитивному, целостному суждению, укрепляет доверие к нему как к методу познания истины.

Суждение “это красиво“ максимально освобождено от дискурсивного элемента. Оно может быть опосредовано только другими интуитивными же элементами. Его объектом может быть простая плавная линия, проведенная на полотне. Эта линия может вызвать ассоцации с линией склонившегося цветка, с очертаниями женского тела, с набегающей морской волной и т.д. Обобщая их, представляя в абстрагированной форме, суждение ”это красиво“, по существу выступает как “рефлектирующе суждение“ Канта. Таким образом, даже такое “элементарное“ произведение искусства, позволяющее выделить и подчеркнуть общее эстетическое свойство множества объектов или явлений является глубоко содержательным.

Созерцание, слушание – вообще восприятие произведения искусства связано с таким напряжением разнообразных сил, при котором становится возможным и одновременное восприятие множества сторон, множества деталей этого произведения и, сверх того, целостное интуитивное постижение главной, ведущей его идеи, явно не раскрываемой, но формируемой в результате синтеза, обобщения множества возникающих ассоциаций. Другими словами, необходимо состояние, которое и можно называть вдохновением. Оно требуется, следовательно, не только от творца, но и от зрителя, слушателя, у которого оно вызвано художником.

Искусство действенно, если слушатель, зритель заражается подобным, по существу творческим процессом. Поэтому подлинно художественное произведение оставляет простор для этого сотворчества, для “домысливания“, “дофантазирования”.

В литературном произведении, как бы детально ни был описан автором персонаж, каждый читатель домысливает его внешний образ по своему. Поэтому художественная иллюстрация к литературному произведению, навязывающая вполне определенное “домысливание”, как бы она ни была хороша с точки зрения живописи (или графики) самой по себе, доставляяя особый род художественного наслаждения, в то же время вмешивается в процесс сотворчества, которое должно вызвать литературное произведение. Она выводит нас за пределы творчества писателя.

Читая ”Дон Кихота” с иллюстрациями Доре, “Евгения Онегина“ с рисунками Кузьмина, ”Гамлета” с гравюрами Фаворского, мы читаем не Сервантеса, Пушкина и Шекспира, но Сервантеса и Доре, Пушкина и Кузьмина, Шекспира и Фаворского. Если “соавторы” оказались конгениальны, то возникает новое произведение исскуства, открывающее новый мир, вызывающее новый круг ассоциаций, новое сотворчество.

Поэтому и книжная графика, и инсценировка могут быть подлинным искусством, они могут вызывать необходимое соучастие руководимого художником зрителя, способного домыслить,”угадать”, почувствовать больше того, что буквально показано на иллюстрации, на сцене, на экране.

По существу, здесь речь идет о проблеме синтеза искусств. Синтез наук, осуществляемый при комплексном исследовании одного и того же объекта методами разных наук, всегда плодотворен, поскольку максимальное выяснение различных свойств, качеств объекта, максимальное устранение договоренности – цель всякого научного исследования.

В отличии от этого синтез искусств, как видим, потенциально несет опасность [3]. Чрезмерное устранение “недоговоренности” разрушает сотворчество при восприятии. Если оно не заменяется новым сотворчеством, художественное воздействие будет разрушено, вдохновения не возникнет.

Итак, интуитивное постижение истины возможно в полной мере только при заражении вдохновением. “Вдохновение есть состояние высшей мобилизации интеллекта и эмоций, при котором ум и чувство только становится способным к синтетическому интуитивному постижению истины”, - писал Пушкин [4] .

Это то самое вдохновение, которое позволило Ньютону высказать внелогическое обобщающее утверждение, вдохновение, которое необходимо при создании всего невообразимого мира науки, наконец, то самое вдохновение, при котором возникает художественное произведение и которое, в свою очередь, порождается этим произведением при его восприятии.

3. Логика и ее роль в ненаучной сфере познания

3.1. Логика искусства

До сих пор при рассмотрении искусства как противоположного науке средства в процессе познания мы подчеркивали в нем интуитивные элементы. Теперь поговорим о “логике искусства”.

Всякое произведение искусства, принадлежащее к данному классу сходных произведений, строится, подчиняясь некоторым правилам, даже если художник их не осознает. Система этих правил для данного вида искусства изменяется от одного исторического периода к другому, от одной национальной культуры к другой, но всегда может быть распознана.

Такую систему правил можно рассматривать как некоторую логику, отличную для разных стилей, для разных эпох.

Разумеется, как бы четко эти правила не были сформулированы, они не соблюдаются со толь же непреклонной строгостью как в математической логике. Каждый художник может допускать те или иные отступления от них и обычно делает это. Однако существование таких правил несомненно и закономерно. Процесс их смены при историческом развитии искусств происходит в общем по определенной схеме.

В какой-то момент, когда система правил вполне установилась, когда неразрывно связанный с этой системой художественный стиль полностью сформировался, начинает ощущаться его исчерпанность, неадекватность системе идей, которые в этот период призвано выразить искусство. В это время или даже до того, как старая система исчерпана, появляются художники, отказывающиеся в своем творчестве от каких-то из установившихся правил. Иногда они сознательно формулируют некоторые новые принципы или правила, но это отнюдь необязательно. Они выступают прежде всего как бунтари, разрушители, и аудитория, которой адресовано их искусство, воспитанная на устоявшейся системе правил, прежде всего видит эту сторону их деятельности. Подобное новое направление в искусстве может оказаться жизненным. Однако это обнаруживается только последующей практикой, совершенно так же, как в науке, причем проверка практикой растягивается на многие годы и имеет свои особенные черты. Прежде всего она не столь однозначно дает ответ в индивидуальных случаях.

Если новое искусство оказывается жизненным, то впоследствии, когда его стиль сформируется, проявит себя во множестве произведений и будет осмыслен, выяснится, что он не просто отбрасывает некоторые из старых правил, но вводит взамен свою, новую систему. Можно вспомнить слова Канта: “Гений – это талант…, который сам дает искусству правило”. Смена правил может быть очень фундаментальной или же не столь кардинальной, но этот переход всегда достаточно значителен для того, чтобы поколение, воспитанное на “старых правилах”, оказалось чуждым искусству “новых правил” и третировало его как отступление от искусства вообще.

Важно подчеркнуть, что некоторая система “правил”, т. е. определенная логическая система в искусстве существует всегда. Это те ограничивающие правила, которые по словам Стравинского, лишь еще более обостряют фантазию художника: “… всякий порядок требует принуждения. Только напрасно было бы видеть в этом помеху свободе. Напротив, сдержанность, ограничения способствуют расцвету и только не дают ей перерождаться в откровенную распущенность… Скажу больше: индивидуальность ярче выделяется, когда ей приходится творить в условных и резко очерченных границах” [5].

Таким образом, “правила”, “логика форм” не мешают, а способствуют проявлению того, что составляет специфику искусства – внелогического постижения идеи. Это интуитивное постижение истины и есть главный элемент искусства, выходящий за рамки всякой логики, хотя и реализующийся в неразрывном единстве с логикой художественных средств. Поэтому искусство есть соединение интуитивного с дискурсивным.

3.2. Конфликт интуитивного и дискурсивного в художественном произведении

Несмотря на то, что в искусстве органически сочетаются элементы интуиции и логики, внелогическое, интуитивное суждение в нем неизбежно преобладает над рациональным, дискурсивным. Таким образом, основной конфликт значительного произведения искусства должен быть конфликтом между интуитивным постижением и логическим, между неподвластным рассудку и рациональным, причем, произведение идеально выполняет свое назначение (утверждение авторитета интуиции в противовес логическому рассуждению), как явление искусства, если этот конфликт разрешается убедительной победой интуитивного суждения над логическим, рациональным, рассудочным.

Торжество внелогического над логическим возникает на разных уровнях. Уже то простое обстоятельство, что в бездушный мрамор, серый холст, в простые прозаические слова художник способен “вдохнуть жизнь”, есть чудо “преодоления логики материала” и потому демонстрирует победу интуиции над логикой. Если мрамор, т. е. камень, символ мертвенности, безжизненности, античеловечности, может быть женственно-нежным, как в “Венере Милосской”, страдающим, как в “Лаокооне”, глубокомысленным или эротическим, как в “Мыслителе” или “Поцелуе” Родена, то это чудо. Если первые восемь звуков – четыре музыкальные ноты Пятой симфонии Бетховена сразу повергают слушателя в состояние тревоги, хотя сами они не имеют никакого прямого, конкретно-содержательного смысла, логически, рационально бессодержательны, то это тоже великое чудо.

Именно проявление такого чуда – преодоление логики материала, - такого необъяснимого, иррационального преображения материала, каждый элемент которого прозаичен и рационален, в многозначительное произведение искусства есть то, что нас прежде всего поражает и оказывает воздействие (пусть даже неосознанное).

Однако гораздо более значительный конфликт возникает из противопоставления упорядоченной структуры произведения, подчиненной определенным правилам, принятым для данного стиля, с одной стороны, и интуитивной идеи – с другой. Всякое произведение искусства, как уже обсуждалось, строится в рамках некоторой системы правил, некоторой логики. Высший художественный замысел, неподчиненная этой логики, порожденная вдохновением и потому интуитивная идея должна проявиться в сочетании с этой логикой и возобладать над ней.

В страстных финалах симфонии – будь то Бетховен или Шостакович, - число тактов и нарастание динамики тщательно выверены. В задыхающемся от любовного страдания письме Татьяны число слогов в строке неумолимо выдерживается. Малейшее отклонение от подобной правильности всегда имеет определенный смысл. Мы можем сказать, что из противопоставления логически упорядоченной структуры и интуитивной идеи, т. е. содержания в обобщенном смысле возникает “преодоление логики формы”.

На всех рассмотренных уровнях преодоления логического интуитивным мы сталкиваемся с замечательным явлением: логическое не отметается, не подавляется полностью, но остается существенным элементом искусства. Его сочетание с интуитивным само по себе образует важнейший элемент художественного воздействия.

4. Две культуры

4.1. Проблема взаимоотношения

Тот факт, что в двух областях интеллектуальной деятельности – в “точных” и естественных науках, в технике, с одной стороны, в гуманитарных науках и искусстве– с другой , относительно господствующую роль играет один из двух разных стилей мышления ,из двух родов активности сознания, налагает глубокий отпечаток на взаимоотношения представителей этих двух областей духовной жизни и на их мировосприятие. По мере развития и дифференциации знания, по мере необъятного роста тех областей деятельности, где преобладающую роль играет дискурсия, иначе говоря, по мере развития “научно-технической революции” стало расти и взаимонепонимание “физиков” и ”лириков”.

Постепенное успешное проникновение математических методов в гуманитарные науки породило у многих представителей “точных” наук уверенность в принципиальной способности этих наук решать любые, в том числе гуманитарные, проблемы. Если в прошлые века при всем уважении к достижениям “точных” и естественных наук ученый все же считался ущербным существом и чудаком, то в середине нашего века положение изменилось на прямо противоположное: в глазах посторонних он стал жрецом великого и могучего божества – Науки, а у самих “жрецов” возникли претензии на гегемонию дедуктивного формализованного знания в духовной сфере.

Вплоть до нашего времени различие, о котором идет речь, было видно прежде всего потому, что оно порождает два разных стиля мышления, соответствует двум разным подходам к раскрытию и утверждению истины. Предельным выражением этих подходов являются, с одной стороны, созданная человечеством математика, отражающая те объективные связи в мире, которые допускают логическое оформление, и этим утверждающая их истинность, с другой – созданное человечеством искусство, раскрывающее те связи в отношениях человека и мира, истинность которых не может быть постигнута формально-логически.

Так и возникло то, что называют “двумя культурами”, представители которых могут расходиться между собой даже в суждении о том, что можно признать истинным или что есть существенное знание. Например, этические истины, с точки зрения последовательно мыслящего представителя “точного знания”, совершенно бездоказательны и потому могут быть всегда оспорены. Однако они совместимы с его наукой, хотя и образуют независимый элемент, признаваемый истиной лишь интуитивно и воспитываемый в человеке “вненаучно”, в некотором смысле вопреки психологии представителя математизированной культуры.

Искусство, наоборот, достигает убедительности, стараясь на всех уровнях, в форме и содержании показать превосходство интуитивного над чисто рациональным, над логически доказуемым, и тем самым утверждает авторитет интуиции, уравновешивающей авторитет дискурсивного, рационального знания.

Математика и искусство – крайние, полярные сферы “двух культур”,но противопоставление той же природы существует между техническим и гуманитарным знанием вообще.

4.2. Перспективы развития

Итак, действительно, объективные основания, внутренние закономерности процесса постижения мира исторически, как кажется, неизбежно приводят к разделению духовной культуры человечества на две разные ветви. Это пугающее разделение замечалось уже давно, и такой угрозе противопоставлялись лишь оптимистические утверждения, что в будущем “две культуры” должны каким-то образом слиться в единое знание. Иногда ссылаются, например, на высказывание Маркса о том, что в будущем “естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание”[6].

Представляется, однако, что это философское высказывание до сих пор не нашло себе разъяснения, истолкования и развития на материале конкретных наук современности. Очевидно, что оно не может означать, например, просто слияния формализованной математики с гуманитарным знанием в некую “гумаматематику”. Возникновение отдельных новых объединяющих наук на какой-либо границе между гуманитарной и естественнонаучной дисциплинами, в некоторой степени компенсирует специализацию, ветвление на науки, каждая из которых изучает какую-либо одну сторону объективного мира, но не подавляет и не уничтожает специфику любой из этих ветвей знания.

Наоборот, ветвление продолжается, число специализированных наук растет. Поэтому нет никакого основания ожидать буквального слияния естественных и гуманитарных наук в единое целое. И тем не менее можно утверждать, что в наше время действительно происходит нечто совершенно новое в проблеме “двух культур”.

Обратим внимание на все возрастающее проникновение в компьютеризацию и кибернетику внелогических методов. Переход к системному анализу, диалоговым ЭВМ, так называемым экспертным системам означает отвергавшееся ранее включение в “кибернетическое” исследование таких элементов, как синтетическая, неформализуемая оценка ситуации, неформализуемый отбор существенных факторов и признание других факторов и признаков несущественными, учет факторов, не имеющих количественной меры и т.д. Ведь все эти элементы характерны для гуманитарных наук, где, однако, они никак не сопрягаются с формализацией, остаются совершенно не связанными с числом. Однако в высшей степени показательно, что проблема искусственного интеллекта и вообще ЭВМ новых поколений потребовала создания коллективов, в которых математики работают совместно с психологами, лингвистами и т.д.

В последнее время можно усмотреть признаки сближения, а не дальнейшего расхождения, в частности признаки утраты естественниками и математиками уверенности в самодостаточности.

Можно сказать, что теперь происходит новая революция, “интеллектуальная революция”, благодаря которой становится все более очевидной все возрастающая роль внелогического, интуитивного синтетического суждения. Его нельзя передоверить машине, и оно составляет главное содержание творческой деятельности интеллекта как в науке, так и в искусстве.

Особое положение продолжает занимать лишь “чистая”(т.е. не прикладная) математика, в которой, логическое мышление остается подавляющим. И это необходимо именно для поиска путей дальнейшего, все более существенного освобождения мыслительной деятельности от “грубого труда” в других областях знания.

Все это можно назвать и гуманизацией науки. Этот процесс, все более выявляющий роль внелогических компонентов в естественнонаучном и математизированном творчестве, идет одновременно с ”обратным” процессом математизации в гуманитарной сфере там, где это возможно. При этом математизация, составляющая сущность прикладной математики, сама начинает использовать методы дискурсии, и потому меняет свой характер.

Заключение

Все возрастающее, начиная с середины XX века, совершенствование и использование вычислительной техники привело к тому, что огромный объем вычислительной и другой логической, формализуемой работы интеллекта, которая всегда заслоняла роль интуитивного элемента в научной и технической деятельности, передается машине, разгружая мозг. Это приводит к тому, что в структуре процесса научного творчества все более выступают черты, роднящие его с процессом художественного творчества и научной работы в гуманитарных науках. Можно сказать, что на наших глазах во второй половине ХХ века началась интеллектуальная революция, освобождающая умственную деятельность человека от стандартизованного, изнурительного труда, от все более сложных логических операций так же, как два века назад промышленная революция освобождала рабочего от стандартизованного, изнурительного физического труда.

Это приводит к выводу, что, несмотря на сохранение специфики каждой из этих “двух культур”, имеющие свои особые цели и методы, им не грозит то разобщение, угрозу которого в 50-х – 60-х годах прошлого столетия с тревогой увидели многие. Можно думать, что, наоборот, взаимопонимание этих двух областей активности человеческого гения будет лишь возрастать в рамках единой культуры человечества.

Литература

1. Эйнштейн А. Письма к Морису Соловину. – Собрание научных трудов в 4-х т. Т.4. М., 1967.

2. Эйнштейн А. Предисловие к книге Филиппа Франка “Относительность” – Собрание научных трудов в 4-х т. Т.4. М., 1967.

3. Фейнберг Е.Л. К проблеме соотношения синтеза науки и искусств. – Взаимодействие и синтез искусств. Л.,1978.

4. Пушкин А.С. Отрывки из писем, мысли, замечания. – Полн. собр. соч. в 10-ти т. Т.7.Л.,1978.

5. Стравинский И.Ф. Хроника моей жизни. Л.,1963.

6. Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М.,1956.

7. Померанцев Г.С. Две модели познания // Вестн. Рос. АН.- 1992.-N11.-с.126-136.

8. Фейнберг Е.Л. Две культуры. Интуиция и логика в искусстве и науке. – М.: Наука, 1992.-251с.

9. Сноу Ч.П. Две культуры. Л.,1973.